How important to be earnest

How important to be earnest

Importance of Being Earnest

The Project Gutenberg EBook of The Importance of Being Earnest, by Oscar Wilde

Copyright laws are changing all over the world. Be sure to check the copyright laws for your country before downloading or redistributing this or any other Project Gutenberg eBook.

This header should be the first thing seen when viewing this Project Gutenberg file. Please do not remove it. Do not change or edit the header without written permission.

Please read the «legal small print,» and other information about the eBook and Project Gutenberg at the bottom of this file. Included is important information about your specific rights and restrictions in how the file may be used. You can also find out about how to make a donation to Project Gutenberg, and how to get involved.

**Welcome To The World of Free Plain Vanilla Electronic Texts**

**eBooks Readable By Both Humans and By Computers, Since 1971**

*****These eBooks Were Prepared By Thousands of Volunteers!*****

Title: The Importance of Being Earnest Author: Oscar Wilde

Release Date: March, 1997 [EBook #844]

[This file was first posted on March 8, 1997]

[Most recently updated: June 2, 2004]

Character set encoding: US-ASCII

*** START OF THE PROJECT GUTENBERG EBOOK, THE IMPORTANCE OF

Transcribed by David Price, email ccx074@coventry.ac.uk The Importance of Being Earnest

A Trivial Comedy for Serious People

THE PERSONS IN THE PLAY

John Worthing, J.P.

Rev. Canon Chasuble, D.D.

Hon. Gwendolen Fairfax

Miss Prism, Governess

THE SCENES OF THE PLAY

ACT I. Algernon Moncrieff’s Flat in Half-Moon Street, W.

ACT II. The Garden at the Manor House, Woolton.

ACT III. Drawing-Room at the Manor House, Woolton.

TIME: The Present.

LONDON: ST. JAMES’S THEATRE

Lessee and Manager: Mr. George Alexander February 14th, 1895

John Worthing, J.P.: Mr. George Alexander.

Algernon Moncrieff: Mr. Allen Aynesworth.

Rev. Canon Chasuble, D.D.: Mr. H. H. Vincent.

Merriman: Mr. Frank Dyall.

Lane: Mr. F. Kinsey Peile.

Lady Bracknell: Miss Rose Leclercq.

Hon. Gwendolen Fairfax: Miss Irene Vanbrugh.

Cecily Cardew: Miss Evelyn Millard.

Miss Prism: Mrs. George Canninge.

Morning-room in Algernon’s flat in Half-Moon Street. The room is luxuriously and artistically furnished. The sound of a piano is heard in the adjoining room.

[Lane is arranging afternoon tea on the table, and after the music has ceased, Algernon enters.]

Algernon. Did you hear what I was playing, Lane?

Lane. I didn’t think it polite to listen, sir.

Algernon. I’m sorry for that, for your sake. I don’t play accurately—any one can play accurately—but I play with wonderful expression. As far as the piano is concerned, sentiment is my forte. I keep science for Life.

Algernon. And, speaking of the science of Life, have you got the cucumber sandwiches cut for Lady Bracknell?

Lane. Yes, sir. [Hands them on a salver.]

Algernon. [Inspects them, takes two, and sits down on the sofa.]

Lane. Yes, sir; eight bottles and a pint.

Algernon. Why is it that at a bachelor’s establishment the servants invariably drink the champagne? I ask merely for information.

Lane. I attribute it to the superior quality of the wine, sir. I have often observed that in married households the champagne is rarely of a first-rate brand.

Algernon. Good heavens! Is marriage so demoralising as that?

Lane. I believe it is a very pleasant state, sir. I have had very little experience of it myself up to the present. I have only been married once. That was in consequence of a misunderstanding between myself and a young person.

Algernon. [Languidly.] I don’t know that I am much interested in your family life, Lane.

Lane. No, sir; it is not a very interesting subject. I never think of it myself.

Algernon. Very natural, I am sure. That will do, Lane, thank you.

Lane. Thank you, sir. [Lane goes out.]

Algernon. Lanes views on marriage seem somewhat lax. Really, if the lower orders don’t set us a good example, what on earth is the use of them? They seem, as a class, to have absolutely no sense of moral responsibility.

Lane. Mr. Ernest Worthing.

Algernon. How are you, my dear Ernest? What brings you up to town?

Jack. Oh, pleasure, pleasure! What else should bring one anywhere?

Eating as usual, I see, Algy!

Algernon. [Stiffly.] I believe it is customary in good society to take some slight refreshment at five o’clock. Where have you been since last Thursday?

Jack. [Sitting down on the sofa.] In the country.

Algernon. What on earth do you do there?

Jack. [Pulling off his gloves.] When one is in town one amuses oneself. When one is in the country one amuses other people. It is excessively boring.

Algernon. And who are the people you amuse?

Jack. [Airily.] Oh, neighbours, neighbours.

Algernon. Got nice neighbours in your part of Shropshire?

Jack. Perfectly horrid! Never speak to one of them.

Algernon. How immensely you must amuse them! [Goes over and takes sandwich.] By the way, Shropshire is your county, is it not?

Jack. Eh? Shropshire? Yes, of course. Hallo! Why all these cups? Why cucumber sandwiches? Why such reckless extravagance in one so young? Who is coming to tea?

Algernon. Oh! merely Aunt Augusta and Gwendolen.

Jack. How perfectly delightful!

Algernon. Yes, that is all very well; but I am afraid Aunt Augusta won’t quite approve of your being here.

Jack. May I ask why?

Algernon. My dear fellow, the way you flirt with Gwendolen is perfectly disgraceful. It is almost as bad as the way Gwendolen flirts with you.

Jack. I am in love with Gwendolen. I have come up to town expressly to propose to her.

Jack. How utterly unromantic you are!

Algernon. I really don’t see anything romantic in proposing. It is very romantic to be in love. But there is nothing romantic about a definite proposal. Why, one may be accepted. One usually is, I believe. Then the excitement is all over. The very essence of romance is uncertainty. If ever I get married, I’ll certainly try to forget the fact.

Jack. I have no doubt about that, dear Algy. The Divorce Court was specially invented for people whose memories are so curiously constituted.

Algernon. Oh! there is no use speculating on that subject.

Divorces are made in Heaven—[Jack puts out his hand to take a sandwich. Algernon at once interferes.] Please don’t touch the cucumber sandwiches. They are ordered specially for Aunt Augusta.

[Tak
es one and eats it.]

Jack. Well, you have been eating them all the time.

Algernon. That is quite a different matter. She is my aunt.

[Takes plate from below.] Have some bread and butter. The bread and butter is for Gwendolen. Gwendolen is devoted to bread and butter.

Jack. [Advancing to table and helping himself.] And very good bread and butter it is too.

Algernon. Well, my dear fellow, you need not eat as if you were going to eat it all. You behave as if you were married to her already. You are not married to her already, and I don’t think you ever will be.

Jack. Why on earth do you say that?

Algernon. Well, in the first place girls never marry the men they flirt with. Girls don’t think it right.

Jack. Oh, that is nonsense!

Algernon. It isn’t. It is a great truth. It accounts for the extraordinary number of bachelors that one sees all over the place.

In the second place, I don’t give my consent.

Jack. Your consent!

Algernon. My dear fellow, Gwendolen is my first cousin. And before I allow you to marry her, you will have to clear up the whole question of Cecily. [Rings bell.]

Jack. Cecily! What on earth do you mean? What do you mean, Algy, by Cecily! I don’t know any one of the name of Cecily.

Algernon. Bring me that cigarette case Mr. Worthing left in the smoking-room the last time he dined here.

Lane. Yes, sir. [Lane goes out.]

Jack. Do you mean to say you have had my cigarette case all this time? I wish to goodness you had let me know. I have been writing frantic letters to Scotland Yard about it. I was very nearly offering a large reward.

Algernon. Well, I wish you would offer one. I happen to be more than usually hard up.

Jack. There is no good offering a large reward now that the thing is found.

[Enter Lane with the cigarette case on a salver. Algernon takes it at once. Lane goes out.]

Algernon. I think that is rather mean of you, Ernest, I must say.

[Opens case and examines it.] However, it makes no matter, for, now that I look at the inscription inside, I find that the thing isn’t yours after all.

Jack. Of course it’s mine. [Moving to him.] You have seen me with it a hundred times, and you have no right whatsoever to read what is written inside. It is a very ungentlemanly thing to read a private cigarette case.

Algernon. Oh! it is absurd to have a hard and fast rule about what one should read and what one shouldn’t. More than half of modern culture depends on what one shouldn’t read.

Jack. I am quite aware of the fact, and I don’t propose to discuss modern culture. It isn’t the sort of thing one should talk of in private. I simply want my cigarette case back.

Algernon. Yes; but this isn’t your cigarette case. This cigarette case is a present from some one of the name of Cecily, and you said you didn’t know any one of that name.

Jack. Well, if you want to know, Cecily happens to be my aunt.

Algernon. Your aunt!

Jack. Yes. Charming old lady she is, too. Lives at Tunbridge Wells. Just give it back to me, Algy.

Algernon. [Retreating to back of sofa.] But why does she call herself little Cecily if she is your aunt and lives at Tunbridge Wells? [Reading.] ‘From little Cecily with her fondest love.’

Jack. [Moving to sofa and kneeling upon it.] My dear fellow, what on earth is there in that? Some aunts are tall, some aunts are not tall. That is a matter that surely an aunt may be allowed to decide for herself. You seem to think that every aunt should be exactly like your aunt! That is absurd! For Heaven’s sake give me back my cigarette case. [Follows Algernon round the room.]

Algernon. Yes. But why does your aunt call you her uncle? ‘From little Cecily, with her fondest love to her dear Uncle Jack.’ There is no objection, I admit, to an aunt being a small aunt, but why an aunt, no matter what her size may be, should call her own nephew her uncle, I can’t quite make out. Besides, your name isn’t Jack at all; it is Ernest.

Jack. It isn’t Ernest; it’s Jack.

Algernon. You have always told me it was Ernest. I have introduced you to every one as Ernest. You answer to the name of Ernest. You look as if your name was Ernest. You are the most earnest-looking person I ever saw in my life. It is perfectly absurd your saying that your name isn’t Ernest. It’s on your cards. Here is one of them. [Taking it from case.] ‘Mr. Ernest Worthing, B. 4, The Albany.’ I’ll keep this as a proof that your name is Ernest if ever you attempt to deny it to me, or to Gwendolen, or to any one else.

[Puts the card in his pocket.]

Jack. Well, my name is Ernest in town and Jack in the country, and the cigarette case was given to me in the country.

Algernon. Yes, but that does not account for the fact that your small Aunt Cecily, who lives at Tunbridge Wells, calls you her dear uncle. Come, old boy, you had much better have the thing out at once.

Jack. My dear Algy, you talk exactly as if you were a dentist. It is very vulgar to talk like a dentist when one isn’t a dentist. It produces a false impression, Algernon. Well, that is exactly what dentists always do. Now, go on! Tell me the whole thing. I may mention that I have always suspected you of being a confirmed and secret Bunburyist; and I am quite sure of it now.

Jack. Bunburyist? What on earth do you mean by a Bunburyist?

Algernon. I’ll reveal to you the meaning of that incomparable expression as soon as you are kind enough to inform me why you are Ernest in town and Jack in the country.

Jack. Well, produce my cigarette case first.

Algernon. Here it is. [Hands cigarette case.] Now produce your explanation, and pray make it improbable. [Sits on sofa.]

Jack. My dear fellow, there is nothing improbable about my explanation at all. In fact it’s perfectly ordinary. Old Mr.

Thomas Cardew, who adopted me when I was a little boy, made me in his will guardian to his grand-daughter, Miss Cecily Cardew.

Cecily, who addresses me as her uncle from motives of respect that you could not possibly appreciate, lives at my place in the country under the charge of her admirable governess, Miss Prism.

Algernon. Where is that place in the country, by the way?

Algernon. I suspected that, my dear fellow! I have Bunburyed all over Shropshire on two separate occasions. Now, go on. Why are you Ernest in town and Jack in the country?

Jack. My dear Algy, I don’t know whether you will be able to understand my real motives. You are hardly serious enough. When one is placed in the position of guardian, one has to adopt a very high moral tone on all subjects. It’s one’s duty to do so. And as a high moral tone can hardly be said to conduce very much to either one’s health or one’s happiness, in order to get up to town I have always pretended to have a younger brother of the name of Ernest, who lives in the Albany, and gets into the most dreadful scrapes.

That, my dear Algy, is the whole truth pure and simple.

Algernon. The truth is rarely pure and never simple. Modern life would be very tedious if it were either, and modern literature a complete impossibility!

Jack. That wouldn’t be at all a bad thing.

Algernon. Literary criticism is not your forte, my dear fellow.

Don’t try it. You should leave that to people who haven’t been at a University. They do it so well in the daily papers. What you really are is a Bunburyist. I was quite right in saying you were a Bunburyist. You are one of the most advanced Bunburyists I know.

Jack. What on earth do you mean?

Algernon. You have invented a very useful younger brother called Ernest, in order that you may be able to come up to town as often as you like. I have invented an invaluable permanent invalid called Bunbury, in order that I may be able to go down into the country whenever I choose. Bunbury is perfectly invaluable. If it wasn’t for Bunbury’s extraordinary bad health, for instance, I wouldn’t be able
to dine with you at Willis’s to-night, for I have been really engaged to Aunt Augusta for more than a week.

Jack. I haven’t asked you to dine with me anywhere to-night.

Algernon. I know. You are absurdly careless about sending out invitations. It is very foolish of you. Nothing annoys people so much as not receiving invitations.

Jack. You had much better dine with your Aunt Augusta.

Jack. I’m not a Bunburyist at all. If Gwendolen accepts me, I am going to kill my brother, indeed I think I’ll kill him in any case.

Cecily is a little too much interested in him. It is rather a bore.

Algernon. Nothing will induce me to part with Bunbury, and if you ever get married, which seems to me extremely problematic, you will be very glad to know Bunbury. A man who marries without knowing Bunbury has a very tedious time of it.

Jack. That is nonsense. If I marry a charming girl like Gwendolen, and she is the only girl I ever saw in my life that I would marry, I certainly won’t want to know Bunbury.

Algernon. Then your wife will. You don’t seem to realise, that in married life three is company and two is none.

Jack. [Sententiously.] That, my dear young friend, is the theory that the corrupt French Drama has been propounding for the last fifty years.

Algernon. Yes; and that the happy English home has proved in half the time.

Jack. For heaven’s sake, don’t try to be cynical. It’s perfectly easy to be cynical.

Algernon. My dear fellow, it isn’t easy to be anything nowadays.

There’s such a lot of beastly competition about. [The sound of an electric bell is heard.] Ah! that must be Aunt Augusta. Only relatives, or creditors, ever ring in that Wagnerian manner. Now, if I get her out of the way for ten minutes, so that you can have an opportunity for proposing to Gwendolen, may I dine with you to-night at Willis’s?

The Importance of Being Earnest

A Trivial Comedy for Serious People

THE PERSONS IN THE PLAY

John Worthing, J.P.
Algernon Moncrieff
Rev. Canon Chasuble, D.D.
Merriman, Butler
Lane, Manservant
Lady Bracknell
Hon. Gwendolen Fairfax
Cecily Cardew
Miss Prism, Governess

THE SCENES OF THE PLAY

TIME: The Present.

LONDON: ST. JAMES’S THEATRE

Lessee and Manager: Mr. George Alexander

February 14th, 1895

John Worthing, J.P.: Mr. George Alexander.
Algernon Moncrieff: Mr. Allen Aynesworth.
Rev. Canon Chasuble, D.D.: Mr. H. H. Vincent.
Merriman: Mr. Frank Dyall.
Lane: Mr. F. Kinsey Peile.
Lady Bracknell: Miss Rose Leclercq.
Hon. Gwendolen Fairfax: Miss Irene Vanbrugh.
Cecily Cardew: Miss Evelyn Millard.
Miss Prism: Mrs. George Canninge.

FIRST ACT

SCENE

Morning-room in Algernon’s flat in Half-Moon Street. The room is luxuriously and artistically furnished. The sound of a piano is heard in the adjoining room.

[Lane is arranging afternoon tea on the table, and after the music has ceased, Algernon enters.]

ALGERNON.
Did you hear what I was playing, Lane?

LANE.
I didn’t think it polite to listen, sir.

ALGERNON.
I’m sorry for that, for your sake. I don’t play accurately—any one can play accurately—but I play with wonderful expression. As far as the piano is concerned, sentiment is my forte. I keep science for Life.

ALGERNON.
And, speaking of the science of Life, have you got the cucumber sandwiches cut for Lady Bracknell?

LANE.
Yes, sir. [Hands them on a salver.]

LANE.
Yes, sir; eight bottles and a pint.

ALGERNON.
Why is it that at a bachelor’s establishment the servants invariably drink the champagne? I ask merely for information.

LANE.
I attribute it to the superior quality of the wine, sir. I have often observed that in married households the champagne is rarely of a first-rate brand.

ALGERNON.
Good heavens! Is marriage so demoralising as that?

LANE.
I believe it is a very pleasant state, sir. I have had very little experience of it myself up to the present. I have only been married once. That was in consequence of a misunderstanding between myself and a young person.

ALGERNON.
[Languidly.] I don’t know that I am much interested in your family life, Lane.

LANE.
No, sir; it is not a very interesting subject. I never think of it myself.

ALGERNON.
Very natural, I am sure. That will do, Lane, thank you.

LANE.
Thank you, sir. [Lane goes out.]

ALGERNON.
Lane’s views on marriage seem somewhat lax. Really, if the lower orders don’t set us a good example, what on earth is the use of them? They seem, as a class, to have absolutely no sense of moral responsibility.

LANE.
Mr. Ernest Worthing.

ALGERNON.
How are you, my dear Ernest? What brings you up to town?

JACK.
Oh, pleasure, pleasure! What else should bring one anywhere? Eating as usual, I see, Algy!

ALGERNON.
[Stiffly.] I believe it is customary in good society to take some slight refreshment at five o’clock. Where have you been since last Thursday?

JACK.
[Sitting down on the sofa.] In the country.

ALGERNON.
What on earth do you do there?

JACK.
[Pulling off his gloves.] When one is in town one amuses oneself. When one is in the country one amuses other people. It is excessively boring.

ALGERNON.
And who are the people you amuse?

JACK.
[Airily.] Oh, neighbours, neighbours.

ALGERNON.
Got nice neighbours in your part of Shropshire?

JACK.
Perfectly horrid! Never speak to one of them.

ALGERNON.
How immensely you must amuse them! [Goes over and takes sandwich.] By the way, Shropshire is your county, is it not?

JACK.
Eh? Shropshire? Yes, of course. Hallo! Why all these cups? Why cucumber sandwiches? Why such reckless extravagance in one so young? Who is coming to tea?

ALGERNON.
Oh! merely Aunt Augusta and Gwendolen.

JACK.
How perfectly delightful!

ALGERNON.
Yes, that is all very well; but I am afraid Aunt Augusta won’t quite approve of your being here.

JACK.
May I ask why?

ALGERNON.
My dear fellow, the way you flirt with Gwendolen is perfectly disgraceful. It is almost as bad as the way Gwendolen flirts with you.

JACK.
I am in love with Gwendolen. I have come up to town expressly to propose to her.

JACK.
How utterly unromantic you are!

ALGERNON.
I really don’t see anything romantic in proposing. It is very romantic to be in love. But there is nothing romantic about a definite proposal. Why, one may be accepted. One usually is, I believe. Then the excitement is all over. The very essence of romance is uncertainty. If ever I get married, I’ll certainly try to forget the fact.

JACK.
I have no doubt about that, dear Algy. The Divorce Court was specially invented for people whose memories are so curiously constituted.

ALGERNON.
Oh! there is no use speculating on that subject. Divorces are made in Heaven—[Jack puts out his hand to take a sandwich. Algernon at once interferes.] Please don’t touch the cucumber sandwiches. They are ordered specially for Aunt Augusta. [Takes one and eats it.]

JACK.
Well, you have been eating them all the time.

ALGERNON.
That is quite a different matter. She is my aunt. [Takes plate from below.] Have some bread and butter. The bread and butter is for Gwendolen. Gwendolen is devoted to bread and butter.

JACK.
[Advancing to table and helping himself.] And very good bread and butter it is too.

ALGERNON.
Well, my dear fellow, you need not eat as if you were going to eat it all. You behave as if you were married to her already. You are not married to her already, and I don’t think you ever will be.

JACK.
Why on earth do you say that?

ALGERNON.
Well, in the first place girls never marry the men they flirt with. Girls don’t think it right.

JACK.
Oh, that is nonsense!

ALGERNON.
It isn’t. It is a great truth. It accounts for the extraordinary number of bachelors that one sees all over the place. In the second place, I don’t give my consent.

JACK.
Your consent!

ALGERNON.
My dear fellow, Gwendolen is my first cousin. And before I allow you to marry her, you will have to clear up the whole question of Cecily. [Rings bell.]

JACK.
Cecily! What on earth do you mean? What do you mean, Algy, by Cecily! I don’t know any one of the name of Cecily.

ALGERNON.
Bring me that cigarette case Mr. Worthing left in the smoking-room the last time he dined here.

LANE.
Yes, sir. [Lane goes out.]

JACK.
Do you mean to say you have had my cigarette case all this time? I wish to goodness you had let me know. I have been writing frantic letters to Scotland Yard about it. I was very nearly offering a large reward.

ALGERNON.
Well, I wish you would offer one. I happen to be more than usually hard up.

JACK.
There is no good offering a large reward now that the thing is found.

[Enter Lane with the cigarette case on a salver. Algernon takes it at once. Lane goes out.]

ALGERNON.
I think that is rather mean of you, Ernest, I must say. [Opens case and examines it.] However, it makes no matter, for, now that I look at the inscription inside, I find that the thing isn’t yours after all.

JACK.
Of course it’s mine. [Moving to him.] You have seen me with it a hundred times, and you have no right whatsoever to read what is written inside. It is a very ungentlemanly thing to read a private cigarette case.

ALGERNON.
Oh! it is absurd to have a hard and fast rule about what one should read and what one shouldn’t. More than half of modern culture depends on what one shouldn’t read.

JACK.
I am quite aware of the fact, and I don’t propose to discuss modern culture. It isn’t the sort of thing one should talk of in private. I simply want my cigarette case back.

ALGERNON.
Yes; but this isn’t your cigarette case. This cigarette case is a present from some one of the name of Cecily, and you said you didn’t know any one of that name.

JACK.
Well, if you want to know, Cecily happens to be my aunt.

ALGERNON.
Your aunt!

JACK.
Yes. Charming old lady she is, too. Lives at Tunbridge Wells. Just give it back to me, Algy.

ALGERNON.
[Retreating to back of sofa.] But why does she call herself little Cecily if she is your aunt and lives at Tunbridge Wells? [Reading.] ‘From little Cecily with her fondest love.’

JACK.
[Moving to sofa and kneeling upon it.] My dear fellow, what on earth is there in that? Some aunts are tall, some aunts are not tall. That is a matter that surely an aunt may be allowed to decide for herself. You seem to think that every aunt should be exactly like your aunt! That is absurd! For Heaven’s sake give me back my cigarette case. [Follows Algernon round the room.]

ALGERNON.
Yes. But why does your aunt call you her uncle? ‘From little Cecily, with her fondest love to her dear Uncle Jack.’ There is no objection, I admit, to an aunt being a small aunt, but why an aunt, no matter what her size may be, should call her own nephew her uncle, I can’t quite make out. Besides, your name isn’t Jack at all; it is Ernest.

JACK.
It isn’t Ernest; it’s Jack.

ALGERNON.
You have always told me it was Ernest. I have introduced you to every one as Ernest. You answer to the name of Ernest. You look as if your name was Ernest. You are the most earnest-looking person I ever saw in my life. It is perfectly absurd your saying that your name isn’t Ernest. It’s on your cards. Here is one of them. [Taking it from case.] ‘Mr. Ernest Worthing, B. 4, The Albany.’ I’ll keep this as a proof that your name is Ernest if ever you attempt to deny it to me, or to Gwendolen, or to any one else. [Puts the card in his pocket.]

JACK.
Well, my name is Ernest in town and Jack in the country, and the cigarette case was given to me in the country.

ALGERNON.
Yes, but that does not account for the fact that your small Aunt Cecily, who lives at Tunbridge Wells, calls you her dear uncle. Come, old boy, you had much better have the thing out at once.

JACK.
My dear Algy, you talk exactly as if you were a dentist. It is very vulgar to talk like a dentist when one isn’t a dentist. It produces a false impression.

ALGERNON.
Well, that is exactly what dentists always do. Now, go on! Tell me the whole thing. I may mention that I have always suspected you of being a confirmed and secret Bunburyist; and I am quite sure of it now.

JACK.
Bunburyist? What on earth do you mean by a Bunburyist?

ALGERNON.
I’ll reveal to you the meaning of that incomparable expression as soon as you are kind enough to inform me why you are Ernest in town and Jack in the country.

JACK.
Well, produce my cigarette case first.

ALGERNON.
Here it is. [Hands cigarette case.] Now produce your explanation, and pray make it improbable. [Sits on sofa.]

JACK.
My dear fellow, there is nothing improbable about my explanation at all. In fact it’s perfectly ordinary. Old Mr. Thomas Cardew, who adopted me when I was a little boy, made me in his will guardian to his grand-daughter, Miss Cecily Cardew. Cecily, who addresses me as her uncle from motives of respect that you could not possibly appreciate, lives at my place in the country under the charge of her admirable governess, Miss Prism.

ALGERNON.
Where is that place in the country, by the way?

ALGERNON.
I suspected that, my dear fellow! I have Bunburyed all over Shropshire on two separate occasions. Now, go on. Why are you Ernest in town and Jack in the country?

JACK.
My dear Algy, I don’t know whether you will be able to understand my real motives. You are hardly serious enough. When one is placed in the position of guardian, one has to adopt a very high moral tone on all subjects. It’s one’s duty to do so. And as a high moral tone can hardly be said to conduce very much to either one’s health or one’s happiness, in order to get up to town I have always pretended to have a younger brother of the name of Ernest, who lives in the Albany, and gets into the most dreadful scrapes. That, my dear Algy, is the whole truth pure and simple.

ALGERNON.
The truth is rarely pure and never simple. Modern life would be very tedious if it were either, and modern literature a complete impossibility!

JACK.
That wouldn’t be at all a bad thing.

ALGERNON.
Literary criticism is not your forte, my dear fellow. Don’t try it. You should leave that to people who haven’t been at a University. They do it so well in the daily papers. What you really are is a Bunburyist. I was quite right in saying you were a Bunburyist. You are one of the most advanced Bunburyists I know.

JACK.
What on earth do you mean?

ALGERNON.
You have invented a very useful younger brother called Ernest, in order that you may be able to come up to town as often as you like. I have invented an invaluable permanent invalid called Bunbury, in order that I may be able to go down into the country whenever I choose. Bunbury is perfectly invaluable. If it wasn’t for Bunbury’s extraordinary bad health, for instance, I wouldn’t be able to dine with you at Willis’s to-night, for I have been really engaged to Aunt Augusta for more than a week.

JACK.
I haven’t asked you to dine with me anywhere to-night.

ALGERNON.
I know. You are absurdly careless about sending out invitations. It is very foolish of you. Nothing annoys people so much as not receiving invitations.

JACK.
You had much better dine with your Aunt Augusta.

ALGERNON.
Nothing will induce me to part with Bunbury, and if you ever get married, which seems to me extremely problematic, you will be very glad to know Bunbury. A man who marries without knowing Bunbury has a very tedious time of it.

JACK.
That is nonsense. If I marry a charming girl like Gwendolen, and she is the only girl I ever saw in my life that I would marry, I certainly won’t want to know Bunbury.

ALGERNON.
Then your wife will. You don’t seem to realise, that in married life three is company and two is none.

JACK.
[Sententiously.] That, my dear young friend, is the theory that the corrupt French Drama has been propounding for the last fifty years.

ALGERNON.
Yes; and that the happy English home has proved in half the time.

JACK.
For heaven’s sake, don’t try to be cynical. It’s perfectly easy to be cynical.

ALGERNON.
My dear fellow, it isn’t easy to be anything nowadays. There’s such a lot of beastly competition about. [The sound of an electric bell is heard.] Ah! that must be Aunt Augusta. Only relatives, or creditors, ever ring in that Wagnerian manner. Now, if I get her out of the way for ten minutes, so that you can have an opportunity for proposing to Gwendolen, may I dine with you to-night at Willis’s?

JACK.
I suppose so, if you want to.

ALGERNON.
Yes, but you must be serious about it. I hate people who are not serious about meals. It is so shallow of them.

LANE.
Lady Bracknell and Miss Fairfax.

[Algernon goes forward to meet them. Enter Lady Bracknell and Gwendolen.]

LADY BRACKNELL.
Good afternoon, dear Algernon, I hope you are behaving very well.

ALGERNON.
I’m feeling very well, Aunt Augusta.

LADY BRACKNELL.
That’s not quite the same thing. In fact the two things rarely go together. [Sees Jack and bows to him with icy coldness.]

ALGERNON.
[To Gwendolen.] Dear me, you are smart!

GWENDOLEN.
I am always smart! Am I not, Mr. Worthing?

JACK.
You’re quite perfect, Miss Fairfax.

GWENDOLEN.
Oh! I hope I am not that. It would leave no room for developments, and I intend to develop in many directions. [Gwendolen and Jack sit down together in the corner.]

LADY BRACKNELL.
I’m sorry if we are a little late, Algernon, but I was obliged to call on dear Lady Harbury. I hadn’t been there since her poor husband’s death. I never saw a woman so altered; she looks quite twenty years younger. And now I’ll have a cup of tea, and one of those nice cucumber sandwiches you promised me.

ALGERNON.
Certainly, Aunt Augusta. [Goes over to tea-table.]

LADY BRACKNELL.
Won’t you come and sit here, Gwendolen?

GWENDOLEN.
Thanks, mamma, I’m quite comfortable where I am.

ALGERNON.
[Picking up empty plate in horror.] Good heavens! Lane! Why are there no cucumber sandwiches? I ordered them specially.

LANE.
[Gravely.] There were no cucumbers in the market this morning, sir. I went down twice.

ALGERNON.
No cucumbers!

LANE.
No, sir. Not even for ready money.

ALGERNON.
That will do, Lane, thank you.

LANE.
Thank you, sir. [Goes out.]

ALGERNON.
I am greatly distressed, Aunt Augusta, about there being no cucumbers, not even for ready money.

LADY BRACKNELL.
It really makes no matter, Algernon. I had some crumpets with Lady Harbury, who seems to me to be living entirely for pleasure now.

ALGERNON.
I hear her hair has turned quite gold from grief.

LADY BRACKNELL.
It certainly has changed its colour. From what cause I, of course, cannot say. [Algernon crosses and hands tea.] Thank you. I’ve quite a treat for you to-night, Algernon. I am going to send you down with Mary Farquhar. She is such a nice woman, and so attentive to her husband. It’s delightful to watch them.

ALGERNON.
I am afraid, Aunt Augusta, I shall have to give up the pleasure of dining with you to-night after all.

LADY BRACKNELL.
[Frowning.] I hope not, Algernon. It would put my table completely out. Your uncle would have to dine upstairs. Fortunately he is accustomed to that.

ALGERNON.
It is a great bore, and, I need hardly say, a terrible disappointment to me, but the fact is I have just had a telegram to say that my poor friend Bunbury is very ill again. [Exchanges glances with Jack.] They seem to think I should be with him.

LADY BRACKNELL.
It is very strange. This Mr. Bunbury seems to suffer from curiously bad health.

ALGERNON.
Yes; poor Bunbury is a dreadful invalid.

ALGERNON.
I’ll speak to Bunbury, Aunt Augusta, if he is still conscious, and I think I can promise you he’ll be all right by Saturday. Of course the music is a great difficulty. You see, if one plays good music, people don’t listen, and if one plays bad music people don’t talk. But I’ll run over the programme I’ve drawn out, if you will kindly come into the next room for a moment.

LADY BRACKNELL.
Thank you, Algernon. It is very thoughtful of you. [Rising, and following Algernon.] I’m sure the programme will be delightful, after a few expurgations. French songs I cannot possibly allow. People always seem to think that they are improper, and either look shocked, which is vulgar, or laugh, which is worse. But German sounds a thoroughly respectable language, and indeed, I believe is so. Gwendolen, you will accompany me.

GWENDOLEN.
Certainly, mamma.

[Lady Bracknell and Algernon go into the music-room, Gwendolen remains behind.]

JACK.
Charming day it has been, Miss Fairfax.

GWENDOLEN.
Pray don’t talk to me about the weather, Mr. Worthing. Whenever people talk to me about the weather, I always feel quite certain that they mean something else. And that makes me so nervous.

JACK.
I do mean something else.

GWENDOLEN.
I thought so. In fact, I am never wrong.

GWENDOLEN.
I would certainly advise you to do so. Mamma has a way of coming back suddenly into a room that I have often had to speak to her about.

GWENDOLEN.
Yes, I am quite well aware of the fact. And I often wish that in public, at any rate, you had been more demonstrative. For me you have always had an irresistible fascination. Even before I met you I was far from indifferent to you. [Jack looks at her in amazement.] We live, as I hope you know, Mr. Worthing, in an age of ideals. The fact is constantly mentioned in the more expensive monthly magazines, and has reached the provincial pulpits, I am told; and my ideal has always been to love some one of the name of Ernest. There is something in that name that inspires absolute confidence. The moment Algernon first mentioned to me that he had a friend called Ernest, I knew I was destined to love you.

JACK.
You really love me, Gwendolen?

JACK.
Darling! You don’t know how happy you’ve made me.

GWENDOLEN.
My own Ernest!

JACK.
But you don’t really mean to say that you couldn’t love me if my name wasn’t Ernest?

GWENDOLEN.
But your name is Ernest.

JACK.
Yes, I know it is. But supposing it was something else? Do you mean to say you couldn’t love me then?

GWENDOLEN.
[Glibly.] Ah! that is clearly a metaphysical speculation, and like most metaphysical speculations has very little reference at all to the actual facts of real life, as we know them.

GWENDOLEN.
It suits you perfectly. It is a divine name. It has a music of its own. It produces vibrations.

JACK.
Well, really, Gwendolen, I must say that I think there are lots of other much nicer names. I think Jack, for instance, a charming name.

JACK.
Gwendolen, I must get christened at once—I mean we must get married at once. There is no time to be lost.

GWENDOLEN.
Married, Mr. Worthing?

GWENDOLEN.
I adore you. But you haven’t proposed to me yet. Nothing has been said at all about marriage. The subject has not even been touched on.

GWENDOLEN.
I think it would be an admirable opportunity. And to spare you any possible disappointment, Mr. Worthing, I think it only fair to tell you quite frankly before-hand that I am fully determined to accept you.

GWENDOLEN.
Yes, Mr. Worthing, what have you got to say to me?

JACK.
You know what I have got to say to you.

GWENDOLEN.
Yes, but you don’t say it.

JACK.
Gwendolen, will you marry me? [Goes on his knees.]

GWENDOLEN.
Of course I will, darling. How long you have been about it! I am afraid you have had very little experience in how to propose.

JACK.
My own one, I have never loved any one in the world but you.

GWENDOLEN.
Yes, but men often propose for practice. I know my brother Gerald does. All my girl-friends tell me so. What wonderfully blue eyes you have, Ernest! They are quite, quite, blue. I hope you will always look at me just like that, especially when there are other people present. [Enter Lady Bracknell.]

LADY BRACKNELL.
Mr. Worthing! Rise, sir, from this semi-recumbent posture. It is most indecorous.

GWENDOLEN.
Mamma! [He tries to rise; she restrains him.] I must beg you to retire. This is no place for you. Besides, Mr. Worthing has not quite finished yet.

LADY BRACKNELL.
Finished what, may I ask?

GWENDOLEN.
I am engaged to Mr. Worthing, mamma. [They rise together.]

GWENDOLEN.
[Reproachfully.] Mamma!

LADY BRACKNELL.
In the carriage, Gwendolen! [Gwendolen goes to the door. She and Jack blow kisses to each other behind Lady Bracknell’s back. Lady Bracknell looks vaguely about as if she could not understand what the noise was. Finally turns round.] Gwendolen, the carriage!

GWENDOLEN.
Yes, mamma. [Goes out, looking back at Jack.]

LADY BRACKNELL.
[Sitting down.] You can take a seat, Mr. Worthing.

[Looks in her pocket for note-book and pencil.]

JACK.
Thank you, Lady Bracknell, I prefer standing.

LADY BRACKNELL.
[Pencil and note-book in hand.] I feel bound to tell you that you are not down on my list of eligible young men, although I have the same list as the dear Duchess of Bolton has. We work together, in fact. However, I am quite ready to enter your name, should your answers be what a really affectionate mother requires. Do you smoke?

JACK.
Well, yes, I must admit I smoke.

LADY BRACKNELL.
I am glad to hear it. A man should always have an occupation of some kind. There are far too many idle men in London as it is. How old are you?

LADY BRACKNELL.
A very good age to be married at. I have always been of opinion that a man who desires to get married should know either everything or nothing. Which do you know?

JACK.
[After some hesitation.] I know nothing, Lady Bracknell.

LADY BRACKNELL.
I am pleased to hear it. I do not approve of anything that tampers with natural ignorance. Ignorance is like a delicate exotic fruit; touch it and the bloom is gone. The whole theory of modern education is radically unsound. Fortunately in England, at any rate, education produces no effect whatsoever. If it did, it would prove a serious danger to the upper classes, and probably lead to acts of violence in Grosvenor Square. What is your income?

JACK.
Between seven and eight thousand a year.

LADY BRACKNELL.
[Makes a note in her book.] In land, or in investments?

JACK.
In investments, chiefly.

LADY BRACKNELL.
That is satisfactory. What between the duties expected of one during one’s lifetime, and the duties exacted from one after one’s death, land has ceased to be either a profit or a pleasure. It gives one position, and prevents one from keeping it up. That’s all that can be said about land.

JACK.
I have a country house with some land, of course, attached to it, about fifteen hundred acres, I believe; but I don’t depend on that for my real income. In fact, as far as I can make out, the poachers are the only people who make anything out of it.

LADY BRACKNELL.
A country house! How many bedrooms? Well, that point can be cleared up afterwards. You have a town house, I hope? A girl with a simple, unspoiled nature, like Gwendolen, could hardly be expected to reside in the country.

JACK.
Well, I own a house in Belgrave Square, but it is let by the year to Lady Bloxham. Of course, I can get it back whenever I like, at six months’ notice.

LADY BRACKNELL.
Lady Bloxham? I don’t know her.

JACK.
Oh, she goes about very little. She is a lady considerably advanced in years.

LADY BRACKNELL.
Ah, nowadays that is no guarantee of respectability of character. What number in Belgrave Square?

LADY BRACKNELL.
[Shaking her head.] The unfashionable side. I thought there was something. However, that could easily be altered.

JACK.
Do you mean the fashion, or the side?

LADY BRACKNELL.
[Sternly.] Both, if necessary, I presume. What are your politics?

JACK.
Well, I am afraid I really have none. I am a Liberal Unionist.

LADY BRACKNELL.
Oh, they count as Tories. They dine with us. Or come in the evening, at any rate. Now to minor matters. Are your parents living?

JACK.
I have lost both my parents.

LADY BRACKNELL.
To lose one parent, Mr. Worthing, may be regarded as a misfortune; to lose both looks like carelessness. Who was your father? He was evidently a man of some wealth. Was he born in what the Radical papers call the purple of commerce, or did he rise from the ranks of the aristocracy?

LADY BRACKNELL.
Found!

JACK.
The late Mr. Thomas Cardew, an old gentleman of a very charitable and kindly disposition, found me, and gave me the name of Worthing, because he happened to have a first-class ticket for Worthing in his pocket at the time. Worthing is a place in Sussex. It is a seaside resort.

LADY BRACKNELL.
Where did the charitable gentleman who had a first-class ticket for this seaside resort find you?

JACK.
[Gravely.] In a hand-bag.

LADY BRACKNELL.
A hand-bag?

JACK.
[Very seriously.] Yes, Lady Bracknell. I was in a hand-bag—a somewhat large, black leather hand-bag, with handles to it—an ordinary hand-bag in fact.

LADY BRACKNELL.
In what locality did this Mr. James, or Thomas, Cardew come across this ordinary hand-bag?

JACK.
In the cloak-room at Victoria Station. It was given to him in mistake for his own.

LADY BRACKNELL.
The cloak-room at Victoria Station?

JACK.
Yes. The Brighton line.

LADY BRACKNELL.
The line is immaterial. Mr. Worthing, I confess I feel somewhat bewildered by what you have just told me. To be born, or at any rate bred, in a hand-bag, whether it had handles or not, seems to me to display a contempt for the ordinary decencies of family life that reminds one of the worst excesses of the French Revolution. And I presume you know what that unfortunate movement led to? As for the particular locality in which the hand-bag was found, a cloak-room at a railway station might serve to conceal a social indiscretion—has probably, indeed, been used for that purpose before now—but it could hardly be regarded as an assured basis for a recognised position in good society.

JACK.
May I ask you then what you would advise me to do? I need hardly say I would do anything in the world to ensure Gwendolen’s happiness.

JACK.
Well, I don’t see how I could possibly manage to do that. I can produce the hand-bag at any moment. It is in my dressing-room at home. I really think that should satisfy you, Lady Bracknell.

LADY BRACKNELL.
Me, sir! What has it to do with me? You can hardly imagine that I and Lord Bracknell would dream of allowing our only daughter—a girl brought up with the utmost care—to marry into a cloak-room, and form an alliance with a parcel? Good morning, Mr. Worthing!

[Lady Bracknell sweeps out in majestic indignation.]

JACK.
Good morning! [Algernon, from the other room, strikes up the Wedding March. Jack looks perfectly furious, and goes to the door.] For goodness’ sake don’t play that ghastly tune, Algy. How idiotic you are!

[The music stops and Algernon enters cheerily.]

ALGERNON.
Didn’t it go off all right, old boy? You don’t mean to say Gwendolen refused you? I know it is a way she has. She is always refusing people. I think it is most ill-natured of her.

ALGERNON.
My dear boy, I love hearing my relations abused. It is the only thing that makes me put up with them at all. Relations are simply a tedious pack of people, who haven’t got the remotest knowledge of how to live, nor the smallest instinct about when to die.

JACK.
Oh, that is nonsense!

ALGERNON.
It isn’t!

JACK.
Well, I won’t argue about the matter. You always want to argue about things.

ALGERNON.
That is exactly what things were originally made for.

ALGERNON.
All women become like their mothers. That is their tragedy. No man does. That’s his.

JACK.
Is that clever?

ALGERNON.
It is perfectly phrased! and quite as true as any observation in civilised life should be.

JACK.
I am sick to death of cleverness. Everybody is clever nowadays. You can’t go anywhere without meeting clever people. The thing has become an absolute public nuisance. I wish to goodness we had a few fools left.

ALGERNON.
We have.

JACK.
I should extremely like to meet them. What do they talk about?

ALGERNON.
The fools? Oh! about the clever people, of course.

JACK.
What fools!

ALGERNON.
By the way, did you tell Gwendolen the truth about your being Ernest in town, and Jack in the country?

JACK.
[In a very patronising manner.] My dear fellow, the truth isn’t quite the sort of thing one tells to a nice, sweet, refined girl. What extraordinary ideas you have about the way to behave to a woman!

ALGERNON.
The only way to behave to a woman is to make love to her, if she is pretty, and to some one else, if she is plain.

JACK.
Oh, that is nonsense.

ALGERNON.
What about your brother? What about the profligate Ernest?

JACK.
Oh, before the end of the week I shall have got rid of him. I’ll say he died in Paris of apoplexy. Lots of people die of apoplexy, quite suddenly, don’t they?

ALGERNON.
Yes, but it’s hereditary, my dear fellow. It’s a sort of thing that runs in families. You had much better say a severe chill.

JACK.
You are sure a severe chill isn’t hereditary, or anything of that kind?

ALGERNON.
Of course it isn’t!

JACK.
Very well, then. My poor brother Ernest is carried off suddenly, in Paris, by a severe chill. That gets rid of him.

JACK.
Oh, that is all right. Cecily is not a silly romantic girl, I am glad to say. She has got a capital appetite, goes long walks, and pays no attention at all to her lessons.

ALGERNON.
I would rather like to see Cecily.

JACK.
I will take very good care you never do. She is excessively pretty, and she is only just eighteen.

ALGERNON.
Have you told Gwendolen yet that you have an excessively pretty ward who is only just eighteen?

JACK.
Oh! one doesn’t blurt these things out to people. Cecily and Gwendolen are perfectly certain to be extremely great friends. I’ll bet you anything you like that half an hour after they have met, they will be calling each other sister.

ALGERNON.
Women only do that when they have called each other a lot of other things first. Now, my dear boy, if we want to get a good table at Willis’s, we really must go and dress. Do you know it is nearly seven?

JACK.
[Irritably.] Oh! It always is nearly seven.

ALGERNON.
Well, I’m hungry.

ALGERNON.
What shall we do after dinner? Go to a theatre?

JACK.
Oh no! I loathe listening.

ALGERNON.
Well, let us go to the Club?

JACK.
Oh, no! I hate talking.

ALGERNON.
Well, we might trot round to the Empire at ten?

JACK.
Oh, no! I can’t bear looking at things. It is so silly.

ALGERNON.
Well, what shall we do?

ALGERNON.
It is awfully hard work doing nothing. However, I don’t mind hard work where there is no definite object of any kind.

LANE.
Miss Fairfax.

[Enter Gwendolen. Lane goes out.]

ALGERNON.
Gwendolen, upon my word!

GWENDOLEN.
Algy, kindly turn your back. I have something very particular to say to Mr. Worthing.

ALGERNON.
Really, Gwendolen, I don’t think I can allow this at all.

GWENDOLEN.
Algy, you always adopt a strictly immoral attitude towards life. You are not quite old enough to do that. [Algernon retires to the fireplace.]

JACK.
My own darling!

GWENDOLEN.
Ernest, we may never be married. From the expression on mamma’s face I fear we never shall. Few parents nowadays pay any regard to what their children say to them. The old-fashioned respect for the young is fast dying out. Whatever influence I ever had over mamma, I lost at the age of three. But although she may prevent us from becoming man and wife, and I may marry some one else, and marry often, nothing that she can possibly do can alter my eternal devotion to you.

JACK.
Dear Gwendolen!

GWENDOLEN.
The story of your romantic origin, as related to me by mamma, with unpleasing comments, has naturally stirred the deeper fibres of my nature. Your Christian name has an irresistible fascination. The simplicity of your character makes you exquisitely incomprehensible to me. Your town address at the Albany I have. What is your address in the country?

JACK.
The Manor House, Woolton, Hertfordshire.

[Algernon, who has been carefully listening, smiles to himself, and writes the address on his shirt-cuff. Then picks up the Railway Guide.]

GWENDOLEN.
There is a good postal service, I suppose? It may be necessary to do something desperate. That of course will require serious consideration. I will communicate with you daily.

JACK.
My own one!

GWENDOLEN.
How long do you remain in town?

JACK.
Till Monday.

GWENDOLEN.
Good! Algy, you may turn round now.

ALGERNON.
Thanks, I’ve turned round already.

GWENDOLEN.
You may also ring the bell.

JACK.
You will let me see you to your carriage, my own darling?

JACK.
[To Lane, who now enters.] I will see Miss Fairfax out.

LANE.
Yes, sir. [Jack and Gwendolen go off.]

[Lane presents several letters on a salver to Algernon. It is to be surmised that they are bills, as Algernon, after looking at the envelopes, tears them up.]

ALGERNON.
A glass of sherry, Lane.

ALGERNON.
To-morrow, Lane, I’m going Bunburying.

LANE.
Yes, sir. [Handing sherry.]

ALGERNON.
I hope to-morrow will be a fine day, Lane.

LANE.
It never is, sir.

ALGERNON.
Lane, you’re a perfect pessimist.

LANE.
I do my best to give satisfaction, sir.

[Enter Jack. Lane goes off.]

JACK.
There’s a sensible, intellectual girl! the only girl I ever cared for in my life. [Algernon is laughing immoderately.] What on earth are you so amused at?

ALGERNON.
Oh, I’m a little anxious about poor Bunbury, that is all.

JACK.
If you don’t take care, your friend Bunbury will get you into a serious scrape some day.

ALGERNON.
I love scrapes. They are the only things that are never serious.

JACK.
Oh, that’s nonsense, Algy. You never talk anything but nonsense.

ALGERNON.
Nobody ever does.

[Jack looks indignantly at him, and leaves the room. Algernon lights a cigarette, reads his shirt-cuff, and smiles.]

SECOND ACT

SCENE

Garden at the Manor House. A flight of grey stone steps leads up to the house. The garden, an old-fashioned one, full of roses. Time of year, July. Basket chairs, and a table covered with books, are set under a large yew-tree.

[Miss Prism discovered seated at the table. Cecily is at the back watering flowers.]

MISS PRISM.
[Calling.] Cecily, Cecily! Surely such a utilitarian occupation as the watering of flowers is rather Moulton’s duty than yours? Especially at a moment when intellectual pleasures await you. Your German grammar is on the table. Pray open it at page fifteen. We will repeat yesterday’s lesson.

CECILY.
[Coming over very slowly.] But I don’t like German. It isn’t at all a becoming language. I know perfectly well that I look quite plain after my German lesson.

MISS PRISM.
Child, you know how anxious your guardian is that you should improve yourself in every way. He laid particular stress on your German, as he was leaving for town yesterday. Indeed, he always lays stress on your German when he is leaving for town.

CECILY.
Dear Uncle Jack is so very serious! Sometimes he is so serious that I think he cannot be quite well.

MISS PRISM.
[Drawing herself up.] Your guardian enjoys the best of health, and his gravity of demeanour is especially to be commended in one so comparatively young as he is. I know no one who has a higher sense of duty and responsibility.

CECILY.
I suppose that is why he often looks a little bored when we three are together.

MISS PRISM.
Cecily! I am surprised at you. Mr. Worthing has many troubles in his life. Idle merriment and triviality would be out of place in his conversation. You must remember his constant anxiety about that unfortunate young man his brother.

CECILY.
I wish Uncle Jack would allow that unfortunate young man, his brother, to come down here sometimes. We might have a good influence over him, Miss Prism. I am sure you certainly would. You know German, and geology, and things of that kind influence a man very much. [Cecily begins to write in her diary.]

MISS PRISM.
[Shaking her head.] I do not think that even I could produce any effect on a character that according to his own brother’s admission is irretrievably weak and vacillating. Indeed I am not sure that I would desire to reclaim him. I am not in favour of this modern mania for turning bad people into good people at a moment’s notice. As a man sows so let him reap. You must put away your diary, Cecily. I really don’t see why you should keep a diary at all.

CECILY.
I keep a diary in order to enter the wonderful secrets of my life. If I didn’t write them down, I should probably forget all about them.

MISS PRISM.
Memory, my dear Cecily, is the diary that we all carry about with us.

CECILY.
Yes, but it usually chronicles the things that have never happened, and couldn’t possibly have happened. I believe that Memory is responsible for nearly all the three-volume novels that Mudie sends us.

MISS PRISM.
Do not speak slightingly of the three-volume novel, Cecily. I wrote one myself in earlier days.

CECILY.
Did you really, Miss Prism? How wonderfully clever you are! I hope it did not end happily? I don’t like novels that end happily. They depress me so much.

MISS PRISM.
The good ended happily, and the bad unhappily. That is what Fiction means.

CECILY.
I suppose so. But it seems very unfair. And was your novel ever published?

MISS PRISM.
Alas! no. The manuscript unfortunately was abandoned. [Cecily starts.] I use the word in the sense of lost or mislaid. To your work, child, these speculations are profitless.

CECILY.
[Smiling.] But I see dear Dr. Chasuble coming up through the garden.

MISS PRISM.
[Rising and advancing.] Dr. Chasuble! This is indeed a pleasure.

[Enter Canon Chasuble.]

CHASUBLE.
And how are we this morning? Miss Prism, you are, I trust, well?

CECILY.
Miss Prism has just been complaining of a slight headache. I think it would do her so much good to have a short stroll with you in the Park, Dr. Chasuble.

MISS PRISM.
Cecily, I have not mentioned anything about a headache.

CECILY.
No, dear Miss Prism, I know that, but I felt instinctively that you had a headache. Indeed I was thinking about that, and not about my German lesson, when the Rector came in.

CHASUBLE.
I hope, Cecily, you are not inattentive.

CECILY.
Oh, I am afraid I am.

CHASUBLE.
That is strange. Were I fortunate enough to be Miss Prism’s pupil, I would hang upon her lips. [Miss Prism glares.] I spoke metaphorically.—My metaphor was drawn from bees. Ahem! Mr. Worthing, I suppose, has not returned from town yet?

MISS PRISM.
We do not expect him till Monday afternoon.

CHASUBLE.
Ah yes, he usually likes to spend his Sunday in London. He is not one of those whose sole aim is enjoyment, as, by all accounts, that unfortunate young man his brother seems to be. But I must not disturb Egeria and her pupil any longer.

MISS PRISM.
Egeria? My name is Lætitia, Doctor.

CHASUBLE.
[Bowing.] A classical allusion merely, drawn from the Pagan authors. I shall see you both no doubt at Evensong?

MISS PRISM.
I think, dear Doctor, I will have a stroll with you. I find I have a headache after all, and a walk might do it good.

CHASUBLE.
With pleasure, Miss Prism, with pleasure. We might go as far as the schools and back.

MISS PRISM.
That would be delightful. Cecily, you will read your Political Economy in my absence. The chapter on the Fall of the Rupee you may omit. It is somewhat too sensational. Even these metallic problems have their melodramatic side.

[Goes down the garden with Dr. Chasuble.]

CECILY.
[Picks up books and throws them back on table.] Horrid Political Economy! Horrid Geography! Horrid, horrid German!

[Enter Merriman with a card on a salver.]

MERRIMAN.
Mr. Ernest Worthing has just driven over from the station. He has brought his luggage with him.

CECILY.
[Takes the card and reads it.] ‘Mr. Ernest Worthing, B. 4, The Albany, W.’ Uncle Jack’s brother! Did you tell him Mr. Worthing was in town?

MERRIMAN.
Yes, Miss. He seemed very much disappointed. I mentioned that you and Miss Prism were in the garden. He said he was anxious to speak to you privately for a moment.

CECILY.
Ask Mr. Ernest Worthing to come here. I suppose you had better talk to the housekeeper about a room for him.

MERRIMAN.
Yes, Miss.

[Merriman goes off.]

CECILY.
I have never met any really wicked person before. I feel rather frightened. I am so afraid he will look just like every one else.

[Enter Algernon, very gay and debonnair.] He does!

ALGERNON.
[Raising his hat.] You are my little cousin Cecily, I’m sure.

CECILY.
You are under some strange mistake. I am not little. In fact, I believe I am more than usually tall for my age. [Algernon is rather taken aback.] But I am your cousin Cecily. You, I see from your card, are Uncle Jack’s brother, my cousin Ernest, my wicked cousin Ernest.

ALGERNON.
Oh! I am not really wicked at all, cousin Cecily. You mustn’t think that I am wicked.

CECILY.
If you are not, then you have certainly been deceiving us all in a very inexcusable manner. I hope you have not been leading a double life, pretending to be wicked and being really good all the time. That would be hypocrisy.

ALGERNON.
[Looks at her in amazement.] Oh! Of course I have been rather reckless.

CECILY.
I am glad to hear it.

ALGERNON.
In fact, now you mention the subject, I have been very bad in my own small way.

CECILY.
I don’t think you should be so proud of that, though I am sure it must have been very pleasant.

ALGERNON.
It is much pleasanter being here with you.

CECILY.
I can’t understand how you are here at all. Uncle Jack won’t be back till Monday afternoon.

CECILY.
Couldn’t you miss it anywhere but in London?

ALGERNON.
No: the appointment is in London.

CECILY.
Well, I know, of course, how important it is not to keep a business engagement, if one wants to retain any sense of the beauty of life, but still I think you had better wait till Uncle Jack arrives. I know he wants to speak to you about your emigrating.

ALGERNON.
About my what?

CECILY.
Your emigrating. He has gone up to buy your outfit.

ALGERNON.
I certainly wouldn’t let Jack buy my outfit. He has no taste in neckties at all.

CECILY.
I don’t think you will require neckties. Uncle Jack is sending you to Australia.

ALGERNON.
Australia! I’d sooner die.

CECILY.
Well, he said at dinner on Wednesday night, that you would have to choose between this world, the next world, and Australia.

ALGERNON.
Oh, well! The accounts I have received of Australia and the next world, are not particularly encouraging. This world is good enough for me, cousin Cecily.

CECILY.
Yes, but are you good enough for it?

ALGERNON.
I’m afraid I’m not that. That is why I want you to reform me. You might make that your mission, if you don’t mind, cousin Cecily.

CECILY.
I’m afraid I’ve no time, this afternoon.

ALGERNON.
Well, would you mind my reforming myself this afternoon?

CECILY.
It is rather Quixotic of you. But I think you should try.

ALGERNON.
I will. I feel better already.

CECILY.
You are looking a little worse.

ALGERNON.
That is because I am hungry.

CECILY.
How thoughtless of me. I should have remembered that when one is going to lead an entirely new life, one requires regular and wholesome meals. Won’t you come in?

ALGERNON.
Thank you. Might I have a buttonhole first? I never have any appetite unless I have a buttonhole first.

CECILY.
A Marechal Niel? [Picks up scissors.]

ALGERNON.
No, I’d sooner have a pink rose.

CECILY.
Why? [Cuts a flower.]

ALGERNON.
Because you are like a pink rose, Cousin Cecily.

CECILY.
I don’t think it can be right for you to talk to me like that. Miss Prism never says such things to me.

ALGERNON.
Then Miss Prism is a short-sighted old lady. [Cecily puts the rose in his buttonhole.] You are the prettiest girl I ever saw.

CECILY.
Miss Prism says that all good looks are a snare.

ALGERNON.
They are a snare that every sensible man would like to be caught in.

CECILY.
Oh, I don’t think I would care to catch a sensible man. I shouldn’t know what to talk to him about.

[They pass into the house. Miss Prism and Dr. Chasuble return.]

MISS PRISM.
You are too much alone, dear Dr. Chasuble. You should get married. A misanthrope I can understand—a womanthrope, never!

CHASUBLE.
[With a scholar’s shudder.] Believe me, I do not deserve so neologistic a phrase. The precept as well as the practice of the Primitive Church was distinctly against matrimony.

MISS PRISM.
[Sententiously.] That is obviously the reason why the Primitive Church has not lasted up to the present day. And you do not seem to realise, dear Doctor, that by persistently remaining single, a man converts himself into a permanent public temptation. Men should be more careful; this very celibacy leads weaker vessels astray.

CHASUBLE.
But is a man not equally attractive when married?

MISS PRISM.
No married man is ever attractive except to his wife.

CHASUBLE.
And often, I’ve been told, not even to her.

MISS PRISM.
That depends on the intellectual sympathies of the woman. Maturity can always be depended on. Ripeness can be trusted. Young women are green. [Dr. Chasuble starts.] I spoke horticulturally. My metaphor was drawn from fruits. But where is Cecily?

CHASUBLE.
Perhaps she followed us to the schools.

[Enter Jack slowly from the back of the garden. He is dressed in the deepest mourning, with crape hatband and black gloves.]

MISS PRISM.
Mr. Worthing!

CHASUBLE.
Mr. Worthing?

MISS PRISM.
This is indeed a surprise. We did not look for you till Monday afternoon.

JACK.
[Shakes Miss Prism’s hand in a tragic manner.] I have returned sooner than I expected. Dr. Chasuble, I hope you are well?

CHASUBLE.
Dear Mr. Worthing, I trust this garb of woe does not betoken some terrible calamity?

JACK.
My brother.

MISS PRISM.
More shameful debts and extravagance?

CHASUBLE.
Still leading his life of pleasure?

JACK.
[Shaking his head.] Dead!

CHASUBLE.
Your brother Ernest dead?

JACK.
Quite dead.

MISS PRISM.
What a lesson for him! I trust he will profit by it.

CHASUBLE.
Mr. Worthing, I offer you my sincere condolence. You have at least the consolation of knowing that you were always the most generous and forgiving of brothers.

JACK.
Poor Ernest! He had many faults, but it is a sad, sad blow.

CHASUBLE.
Very sad indeed. Were you with him at the end?

JACK.
No. He died abroad; in Paris, in fact. I had a telegram last night from the manager of the Grand Hotel.

CHASUBLE.
Was the cause of death mentioned?

JACK.
A severe chill, it seems.

MISS PRISM.
As a man sows, so shall he reap.

CHASUBLE.
[Raising his hand.] Charity, dear Miss Prism, charity! None of us are perfect. I myself am peculiarly susceptible to draughts. Will the interment take place here?

JACK.
No. He seems to have expressed a desire to be buried in Paris.

CHASUBLE.
In Paris! [Shakes his head.] I fear that hardly points to any very serious state of mind at the last. You would no doubt wish me to make some slight allusion to this tragic domestic affliction next Sunday. [Jack presses his hand convulsively.] My sermon on the meaning of the manna in the wilderness can be adapted to almost any occasion, joyful, or, as in the present case, distressing. [All sigh.] I have preached it at harvest celebrations, christenings, confirmations, on days of humiliation and festal days. The last time I delivered it was in the Cathedral, as a charity sermon on behalf of the Society for the Prevention of Discontent among the Upper Orders. The Bishop, who was present, was much struck by some of the analogies I drew.

JACK.
Ah! that reminds me, you mentioned christenings I think, Dr. Chasuble? I suppose you know how to christen all right? [Dr. Chasuble looks astounded.] I mean, of course, you are continually christening, aren’t you?

MISS PRISM.
It is, I regret to say, one of the Rector’s most constant duties in this parish. I have often spoken to the poorer classes on the subject. But they don’t seem to know what thrift is.

CHASUBLE.
But is there any particular infant in whom you are interested, Mr. Worthing? Your brother was, I believe, unmarried, was he not?

MISS PRISM.
[Bitterly.] People who live entirely for pleasure usually are.

JACK.
But it is not for any child, dear Doctor. I am very fond of children. No! the fact is, I would like to be christened myself, this afternoon, if you have nothing better to do.

CHASUBLE.
But surely, Mr. Worthing, you have been christened already?

JACK.
I don’t remember anything about it.

CHASUBLE.
But have you any grave doubts on the subject?

JACK.
I certainly intend to have. Of course I don’t know if the thing would bother you in any way, or if you think I am a little too old now.

CHASUBLE.
Not at all. The sprinkling, and, indeed, the immersion of adults is a perfectly canonical practice.

CHASUBLE.
You need have no apprehensions. Sprinkling is all that is necessary, or indeed I think advisable. Our weather is so changeable. At what hour would you wish the ceremony performed?

JACK.
Oh, I might trot round about five if that would suit you.

CHASUBLE.
Perfectly, perfectly! In fact I have two similar ceremonies to perform at that time. A case of twins that occurred recently in one of the outlying cottages on your own estate. Poor Jenkins the carter, a most hard-working man.

JACK.
Oh! I don’t see much fun in being christened along with other babies. It would be childish. Would half-past five do?

CHASUBLE.
Admirably! Admirably! [Takes out watch.] And now, dear Mr. Worthing, I will not intrude any longer into a house of sorrow. I would merely beg you not to be too much bowed down by grief. What seem to us bitter trials are often blessings in disguise.

MISS PRISM.
This seems to me a blessing of an extremely obvious kind.

[Enter Cecily from the house.]

CECILY.
Uncle Jack! Oh, I am pleased to see you back. But what horrid clothes you have got on! Do go and change them.

MISS PRISM.
Cecily!

CHASUBLE.
My child! my child! [Cecily goes towards Jack; he kisses her brow in a melancholy manner.]

CECILY.
What is the matter, Uncle Jack? Do look happy! You look as if you had toothache, and I have got such a surprise for you. Who do you think is in the dining-room? Your brother!

CECILY.
Your brother Ernest. He arrived about half an hour ago.

JACK.
What nonsense! I haven’t got a brother.

CECILY.
Oh, don’t say that. However badly he may have behaved to you in the past he is still your brother. You couldn’t be so heartless as to disown him. I’ll tell him to come out. And you will shake hands with him, won’t you, Uncle Jack? [Runs back into the house.]

CHASUBLE.
These are very joyful tidings.

MISS PRISM.
After we had all been resigned to his loss, his sudden return seems to me peculiarly distressing.

JACK.
My brother is in the dining-room? I don’t know what it all means. I think it is perfectly absurd.

[Enter Algernon and Cecily hand in hand. They come slowly up to Jack.]

JACK.
Good heavens! [Motions Algernon away.]

ALGERNON.
Brother John, I have come down from town to tell you that I am very sorry for all the trouble I have given you, and that I intend to lead a better life in the future. [Jack glares at him and does not take his hand.]

CECILY.
Uncle Jack, you are not going to refuse your own brother’s hand?

JACK.
Nothing will induce me to take his hand. I think his coming down here disgraceful. He knows perfectly well why.

CECILY.
Uncle Jack, do be nice. There is some good in every one. Ernest has just been telling me about his poor invalid friend Mr. Bunbury whom he goes to visit so often. And surely there must be much good in one who is kind to an invalid, and leaves the pleasures of London to sit by a bed of pain.

JACK.
Oh! he has been talking about Bunbury, has he?

CECILY.
Yes, he has told me all about poor Mr. Bunbury, and his terrible state of health.

JACK.
Bunbury! Well, I won’t have him talk to you about Bunbury or about anything else. It is enough to drive one perfectly frantic.

ALGERNON.
Of course I admit that the faults were all on my side. But I must say that I think that Brother John’s coldness to me is peculiarly painful. I expected a more enthusiastic welcome, especially considering it is the first time I have come here.

CECILY.
Uncle Jack, if you don’t shake hands with Ernest I will never forgive you.

JACK.
Never forgive me?

CECILY.
Never, never, never!

JACK.
Well, this is the last time I shall ever do it. [Shakes with Algernon and glares.]

CHASUBLE.
It’s pleasant, is it not, to see so perfect a reconciliation? I think we might leave the two brothers together.

MISS PRISM.
Cecily, you will come with us.

CECILY.
Certainly, Miss Prism. My little task of reconciliation is over.

CHASUBLE.
You have done a beautiful action to-day, dear child.

MISS PRISM.
We must not be premature in our judgments.

CECILY.
I feel very happy. [They all go off except Jack and Algernon.]

JACK.
You young scoundrel, Algy, you must get out of this place as soon as possible. I don’t allow any Bunburying here.

MERRIMAN.
I have put Mr. Ernest’s things in the room next to yours, sir. I suppose that is all right?

MERRIMAN.
Mr. Ernest’s luggage, sir. I have unpacked it and put it in the room next to your own.

JACK.
His luggage?

MERRIMAN.
Yes, sir. Three portmanteaus, a dressing-case, two hat-boxes, and a large luncheon-basket.

ALGERNON.
I am afraid I can’t stay more than a week this time.

JACK.
Merriman, order the dog-cart at once. Mr. Ernest has been suddenly called back to town.

MERRIMAN.
Yes, sir. [Goes back into the house.]

ALGERNON.
What a fearful liar you are, Jack. I have not been called back to town at all.

JACK.
Yes, you have.

ALGERNON.
I haven’t heard any one call me.

JACK.
Your duty as a gentleman calls you back.

ALGERNON.
My duty as a gentleman has never interfered with my pleasures in the smallest degree.

JACK.
I can quite understand that.

ALGERNON.
Well, Cecily is a darling.

JACK.
You are not to talk of Miss Cardew like that. I don’t like it.

ALGERNON.
Well, I don’t like your clothes. You look perfectly ridiculous in them. Why on earth don’t you go up and change? It is perfectly childish to be in deep mourning for a man who is actually staying for a whole week with you in your house as a guest. I call it grotesque.

ALGERNON.
I certainly won’t leave you so long as you are in mourning. It would be most unfriendly. If I were in mourning you would stay with me, I suppose. I should think it very unkind if you didn’t.

JACK.
Well, will you go if I change my clothes?

ALGERNON.
Yes, if you are not too long. I never saw anybody take so long to dress, and with such little result.

JACK.
Well, at any rate, that is better than being always over-dressed as you are.

ALGERNON.
If I am occasionally a little over-dressed, I make up for it by being always immensely over-educated.

JACK.
Your vanity is ridiculous, your conduct an outrage, and your presence in my garden utterly absurd. However, you have got to catch the four-five, and I hope you will have a pleasant journey back to town. This Bunburying, as you call it, has not been a great success for you.

[Goes into the house.]

ALGERNON.
I think it has been a great success. I’m in love with Cecily, and that is everything.

[Enter Cecily at the back of the garden. She picks up the can and begins to water the flowers.] But I must see her before I go, and make arrangements for another Bunbury. Ah, there she is.

CECILY.
Oh, I merely came back to water the roses. I thought you were with Uncle Jack.

ALGERNON.
He’s gone to order the dog-cart for me.

CECILY.
Oh, is he going to take you for a nice drive?

ALGERNON.
He’s going to send me away.

CECILY.
Then have we got to part?

ALGERNON.
I am afraid so. It’s a very painful parting.

CECILY.
It is always painful to part from people whom one has known for a very brief space of time. The absence of old friends one can endure with equanimity. But even a momentary separation from anyone to whom one has just been introduced is almost unbearable.

ALGERNON.
Thank you.

MERRIMAN.
The dog-cart is at the door, sir. [Algernon looks appealingly at Cecily.]

MERRIMAN.
Yes, Miss. [Exit Merriman.]

ALGERNON.
I hope, Cecily, I shall not offend you if I state quite frankly and openly that you seem to me to be in every way the visible personification of absolute perfection.

CECILY.
I think your frankness does you great credit, Ernest. If you will allow me, I will copy your remarks into my diary. [Goes over to table and begins writing in diary.]

ALGERNON.
Do you really keep a diary? I’d give anything to look at it. May I?

CECILY.
Oh no. [Puts her hand over it.] You see, it is simply a very young girl’s record of her own thoughts and impressions, and consequently meant for publication. When it appears in volume form I hope you will order a copy. But pray, Ernest, don’t stop. I delight in taking down from dictation. I have reached ‘absolute perfection’. You can go on. I am quite ready for more.

ALGERNON.
[Somewhat taken aback.] Ahem! Ahem!

CECILY.
Oh, don’t cough, Ernest. When one is dictating one should speak fluently and not cough. Besides, I don’t know how to spell a cough. [Writes as Algernon speaks.]

ALGERNON.
[Speaking very rapidly.] Cecily, ever since I first looked upon your wonderful and incomparable beauty, I have dared to love you wildly, passionately, devotedly, hopelessly.

CECILY.
I don’t think that you should tell me that you love me wildly, passionately, devotedly, hopelessly. Hopelessly doesn’t seem to make much sense, does it?

MERRIMAN.
The dog-cart is waiting, sir.

ALGERNON.
Tell it to come round next week, at the same hour.

MERRIMAN.
[Looks at Cecily, who makes no sign.] Yes, sir.

CECILY.
Uncle Jack would be very much annoyed if he knew you were staying on till next week, at the same hour.

ALGERNON.
Oh, I don’t care about Jack. I don’t care for anybody in the whole world but you. I love you, Cecily. You will marry me, won’t you?

CECILY.
You silly boy! Of course. Why, we have been engaged for the last three months.

ALGERNON.
For the last three months?

CECILY.
Yes, it will be exactly three months on Thursday.

ALGERNON.
But how did we become engaged?

CECILY.
Well, ever since dear Uncle Jack first confessed to us that he had a younger brother who was very wicked and bad, you of course have formed the chief topic of conversation between myself and Miss Prism. And of course a man who is much talked about is always very attractive. One feels there must be something in him, after all. I daresay it was foolish of me, but I fell in love with you, Ernest.

ALGERNON.
Darling! And when was the engagement actually settled?

CECILY.
On the 14th of February last. Worn out by your entire ignorance of my existence, I determined to end the matter one way or the other, and after a long struggle with myself I accepted you under this dear old tree here. The next day I bought this little ring in your name, and this is the little bangle with the true lover’s knot I promised you always to wear.

ALGERNON.
Did I give you this? It’s very pretty, isn’t it?

CECILY.
Yes, you’ve wonderfully good taste, Ernest. It’s the excuse I’ve always given for your leading such a bad life. And this is the box in which I keep all your dear letters. [Kneels at table, opens box, and produces letters tied up with blue ribbon.]

ALGERNON.
My letters! But, my own sweet Cecily, I have never written you any letters.

CECILY.
You need hardly remind me of that, Ernest. I remember only too well that I was forced to write your letters for you. I wrote always three times a week, and sometimes oftener.

ALGERNON.
Oh, do let me read them, Cecily?

CECILY.
Oh, I couldn’t possibly. They would make you far too conceited. [Replaces box.] The three you wrote me after I had broken off the engagement are so beautiful, and so badly spelled, that even now I can hardly read them without crying a little.

ALGERNON.
But was our engagement ever broken off?

CECILY.
Of course it was. On the 22nd of last March. You can see the entry if you like. [Shows diary.] ‘To-day I broke off my engagement with Ernest. I feel it is better to do so. The weather still continues charming.’

ALGERNON.
But why on earth did you break it off? What had I done? I had done nothing at all. Cecily, I am very much hurt indeed to hear you broke it off. Particularly when the weather was so charming.

CECILY.
It would hardly have been a really serious engagement if it hadn’t been broken off at least once. But I forgave you before the week was out.

ALGERNON.
[Crossing to her, and kneeling.] What a perfect angel you are, Cecily.

CECILY.
You dear romantic boy. [He kisses her, she puts her fingers through his hair.] I hope your hair curls naturally, does it?

ALGERNON.
Yes, darling, with a little help from others.

CECILY.
I am so glad.

ALGERNON.
You’ll never break off our engagement again, Cecily?

CECILY.
I don’t think I could break it off now that I have actually met you. Besides, of course, there is the question of your name.

ALGERNON.
Yes, of course. [Nervously.]

CECILY.
You must not laugh at me, darling, but it had always been a girlish dream of mine to love some one whose name was Ernest. [Algernon rises, Cecily also.] There is something in that name that seems to inspire absolute confidence. I pity any poor married woman whose husband is not called Ernest.

ALGERNON.
But, my dear child, do you mean to say you could not love me if I had some other name?

CECILY.
But what name?

CECILY.
But I don’t like the name of Algernon.

CECILY.
[Rising.] I might respect you, Ernest, I might admire your character, but I fear that I should not be able to give you my undivided attention.

ALGERNON.
Ahem! Cecily! [Picking up hat.] Your Rector here is, I suppose, thoroughly experienced in the practice of all the rites and ceremonials of the Church?

CECILY.
Oh, yes. Dr. Chasuble is a most learned man. He has never written a single book, so you can imagine how much he knows.

ALGERNON.
I must see him at once on a most important christening—I mean on most important business.

ALGERNON.
I shan’t be away more than half an hour.

CECILY.
Considering that we have been engaged since February the 14th, and that I only met you to-day for the first time, I think it is rather hard that you should leave me for so long a period as half an hour. Couldn’t you make it twenty minutes?

ALGERNON.
I’ll be back in no time.

[Kisses her and rushes down the garden.]

CECILY.
What an impetuous boy he is! I like his hair so much. I must enter his proposal in my diary.

MERRIMAN.
A Miss Fairfax has just called to see Mr. Worthing. On very important business, Miss Fairfax states.

CECILY.
Isn’t Mr. Worthing in his library?

MERRIMAN.
Mr. Worthing went over in the direction of the Rectory some time ago.

CECILY.
Pray ask the lady to come out here; Mr. Worthing is sure to be back soon. And you can bring tea.

MERRIMAN.
Yes, Miss. [Goes out.]

CECILY.
Miss Fairfax! I suppose one of the many good elderly women who are associated with Uncle Jack in some of his philanthropic work in London. I don’t quite like women who are interested in philanthropic work. I think it is so forward of them.

MERRIMAN.
Miss Fairfax.

CECILY.
[Advancing to meet her.] Pray let me introduce myself to you. My name is Cecily Cardew.

GWENDOLEN.
Cecily Cardew? [Moving to her and shaking hands.] What a very sweet name! Something tells me that we are going to be great friends. I like you already more than I can say. My first impressions of people are never wrong.

CECILY.
How nice of you to like me so much after we have known each other such a comparatively short time. Pray sit down.

GWENDOLEN.
[Still standing up.] I may call you Cecily, may I not?

CECILY.
With pleasure!

GWENDOLEN.
And you will always call me Gwendolen, won’t you?

CECILY.
If you wish.

GWENDOLEN.
Then that is all quite settled, is it not?

CECILY.
I hope so. [A pause. They both sit down together.]

GWENDOLEN.
Perhaps this might be a favourable opportunity for my mentioning who I am. My father is Lord Bracknell. You have never heard of papa, I suppose?

CECILY.
I don’t think so.

GWENDOLEN.
Outside the family circle, papa, I am glad to say, is entirely unknown. I think that is quite as it should be. The home seems to me to be the proper sphere for the man. And certainly once a man begins to neglect his domestic duties he becomes painfully effeminate, does he not? And I don’t like that. It makes men so very attractive. Cecily, mamma, whose views on education are remarkably strict, has brought me up to be extremely short-sighted; it is part of her system; so do you mind my looking at you through my glasses?

CECILY.
Oh! not at all, Gwendolen. I am very fond of being looked at.

GWENDOLEN.
[After examining Cecily carefully through a lorgnette.] You are here on a short visit, I suppose.

CECILY.
Oh no! I live here.

GWENDOLEN.
[Severely.] Really? Your mother, no doubt, or some female relative of advanced years, resides here also?

CECILY.
Oh no! I have no mother, nor, in fact, any relations.

CECILY.
My dear guardian, with the assistance of Miss Prism, has the arduous task of looking after me.

GWENDOLEN.
Your guardian?

CECILY.
Yes, I am Mr. Worthing’s ward.

GWENDOLEN.
Oh! It is strange he never mentioned to me that he had a ward. How secretive of him! He grows more interesting hourly. I am not sure, however, that the news inspires me with feelings of unmixed delight. [Rising and going to her.] I am very fond of you, Cecily; I have liked you ever since I met you! But I am bound to state that now that I know that you are Mr. Worthing’s ward, I cannot help expressing a wish you were—well, just a little older than you seem to be—and not quite so very alluring in appearance. In fact, if I may speak candidly—

CECILY.
Pray do! I think that whenever one has anything unpleasant to say, one should always be quite candid.

GWENDOLEN.
Well, to speak with perfect candour, Cecily, I wish that you were fully forty-two, and more than usually plain for your age. Ernest has a strong upright nature. He is the very soul of truth and honour. Disloyalty would be as impossible to him as deception. But even men of the noblest possible moral character are extremely susceptible to the influence of the physical charms of others. Modern, no less than Ancient History, supplies us with many most painful examples of what I refer to. If it were not so, indeed, History would be quite unreadable.

CECILY.
I beg your pardon, Gwendolen, did you say Ernest?

CECILY.
Oh, but it is not Mr. Ernest Worthing who is my guardian. It is his brother—his elder brother.

GWENDOLEN.
[Sitting down again.] Ernest never mentioned to me that he had a brother.

CECILY.
I am sorry to say they have not been on good terms for a long time.

GWENDOLEN.
Ah! that accounts for it. And now that I think of it I have never heard any man mention his brother. The subject seems distasteful to most men. Cecily, you have lifted a load from my mind. I was growing almost anxious. It would have been terrible if any cloud had come across a friendship like ours, would it not? Of course you are quite, quite sure that it is not Mr. Ernest Worthing who is your guardian?

CECILY.
Quite sure. [A pause.] In fact, I am going to be his.

GWENDOLEN.
[Inquiringly.] I beg your pardon?

CECILY.
[Rather shy and confidingly.] Dearest Gwendolen, there is no reason why I should make a secret of it to you. Our little county newspaper is sure to chronicle the fact next week. Mr. Ernest Worthing and I are engaged to be married.

GWENDOLEN.
[Quite politely, rising.] My darling Cecily, I think there must be some slight error. Mr. Ernest Worthing is engaged to me. The announcement will appear in the Morning Post on Saturday at the latest.

CECILY.
[Very politely, rising.] I am afraid you must be under some misconception. Ernest proposed to me exactly ten minutes ago. [Shows diary.]

GWENDOLEN.
[Examines diary through her lorgnettte carefully.] It is certainly very curious, for he asked me to be his wife yesterday afternoon at 5.30. If you would care to verify the incident, pray do so. [Produces diary of her own.] I never travel without my diary. One should always have something sensational to read in the train. I am so sorry, dear Cecily, if it is any disappointment to you, but I am afraid I have the prior claim.

CECILY.
It would distress me more than I can tell you, dear Gwendolen, if it caused you any mental or physical anguish, but I feel bound to point out that since Ernest proposed to you he clearly has changed his mind.

GWENDOLEN.
[Meditatively.] If the poor fellow has been entrapped into any foolish promise I shall consider it my duty to rescue him at once, and with a firm hand.

CECILY.
[Thoughtfully and sadly.] Whatever unfortunate entanglement my dear boy may have got into, I will never reproach him with it after we are married.

GWENDOLEN.
Do you allude to me, Miss Cardew, as an entanglement? You are presumptuous. On an occasion of this kind it becomes more than a moral duty to speak one’s mind. It becomes a pleasure.

CECILY.
Do you suggest, Miss Fairfax, that I entrapped Ernest into an engagement? How dare you? This is no time for wearing the shallow mask of manners. When I see a spade I call it a spade.

GWENDOLEN.
[Satirically.] I am glad to say that I have never seen a spade. It is obvious that our social spheres have been widely different.

[Enter Merriman, followed by the footman. He carries a salver, table cloth, and plate stand. Cecily is about to retort. The presence of the servants exercises a restraining influence, under which both girls chafe.]

MERRIMAN.
Shall I lay tea here as usual, Miss?

CECILY.
[Sternly, in a calm voice.] Yes, as usual. [Merriman begins to clear table and lay cloth. A long pause. Cecily and Gwendolen glare at each other.]

GWENDOLEN.
Are there many interesting walks in the vicinity, Miss Cardew?

CECILY.
Oh! yes! a great many. From the top of one of the hills quite close one can see five counties.

GWENDOLEN.
Five counties! I don’t think I should like that; I hate crowds.

CECILY.
[Sweetly.] I suppose that is why you live in town? [Gwendolen bites her lip, and beats her foot nervously with her parasol.]

GWENDOLEN.
[Looking round.] Quite a well-kept garden this is, Miss Cardew.

CECILY.
So glad you like it, Miss Fairfax.

GWENDOLEN.
I had no idea there were any flowers in the country.

CECILY.
Oh, flowers are as common here, Miss Fairfax, as people are in London.

GWENDOLEN.
Personally I cannot understand how anybody manages to exist in the country, if anybody who is anybody does. The country always bores me to death.

CECILY.
Ah! This is what the newspapers call agricultural depression, is it not? I believe the aristocracy are suffering very much from it just at present. It is almost an epidemic amongst them, I have been told. May I offer you some tea, Miss Fairfax?

GWENDOLEN.
[With elaborate politeness.] Thank you. [Aside.] Detestable girl! But I require tea!

CECILY.
[Sweetly.] Sugar?

GWENDOLEN.
[Superciliously.] No, thank you. Sugar is not fashionable any more. [Cecily looks angrily at her, takes up the tongs and puts four lumps of sugar into the cup.]

CECILY.
[Severely.] Cake or bread and butter?

GWENDOLEN.
[In a bored manner.] Bread and butter, please. Cake is rarely seen at the best houses nowadays.

CECILY.
[Cuts a very large slice of cake, and puts it on the tray.] Hand that to Miss Fairfax.

[Merriman does so, and goes out with footman. Gwendolen drinks the tea and makes a grimace. Puts down cup at once, reaches out her hand to the bread and butter, looks at it, and finds it is cake. Rises in indignation.]

GWENDOLEN.
You have filled my tea with lumps of sugar, and though I asked most distinctly for bread and butter, you have given me cake. I am known for the gentleness of my disposition, and the extraordinary sweetness of my nature, but I warn you, Miss Cardew, you may go too far.

CECILY.
[Rising.] To save my poor, innocent, trusting boy from the machinations of any other girl there are no lengths to which I would not go.

GWENDOLEN.
From the moment I saw you I distrusted you. I felt that you were false and deceitful. I am never deceived in such matters. My first impressions of people are invariably right.

CECILY.
It seems to me, Miss Fairfax, that I am trespassing on your valuable time. No doubt you have many other calls of a similar character to make in the neighbourhood.

GWENDOLEN.
[Catching sight of him.] Ernest! My own Ernest!

JACK.
Gwendolen! Darling! [Offers to kiss her.]

GWENDOLEN.
[Draws back.] A moment! May I ask if you are engaged to be married to this young lady? [Points to Cecily.]

JACK.
[Laughing.] To dear little Cecily! Of course not! What could have put such an idea into your pretty little head?

GWENDOLEN.
Thank you. You may! [Offers her cheek.]

CECILY.
[Very sweetly.] I knew there must be some misunderstanding, Miss Fairfax. The gentleman whose arm is at present round your waist is my guardian, Mr. John Worthing.

GWENDOLEN.
I beg your pardon?

CECILY.
This is Uncle Jack.

GWENDOLEN.
[Receding.] Jack! Oh!

CECILY.
Here is Ernest.

ALGERNON.
[Goes straight over to Cecily without noticing any one else.] My own love! [Offers to kiss her.]

CECILY.
[Drawing back.] A moment, Ernest! May I ask you—are you engaged to be married to this young lady?

ALGERNON.
[Looking round.] To what young lady? Good heavens! Gwendolen!

CECILY.
Yes! to good heavens, Gwendolen, I mean to Gwendolen.

ALGERNON.
[Laughing.] Of course not! What could have put such an idea into your pretty little head?

CECILY.
Thank you. [Presenting her cheek to be kissed.] You may. [Algernon kisses her.]

GWENDOLEN.
I felt there was some slight error, Miss Cardew. The gentleman who is now embracing you is my cousin, Mr. Algernon Moncrieff.

CECILY.
[Breaking away from Algernon.] Algernon Moncrieff! Oh! [The two girls move towards each other and put their arms round each other’s waists as if for protection.]

CECILY.
Are you called Algernon?

ALGERNON.
I cannot deny it.

GWENDOLEN.
Is your name really John?

JACK.
[Standing rather proudly.] I could deny it if I liked. I could deny anything if I liked. But my name certainly is John. It has been John for years.

CECILY.
[To Gwendolen.] A gross deception has been practised on both of us.

GWENDOLEN.
My poor wounded Cecily!

CECILY.
My sweet wronged Gwendolen!

GWENDOLEN.
[Slowly and seriously.] You will call me sister, will you not? [They embrace. Jack and Algernon groan and walk up and down.]

CECILY.
[Rather brightly.] There is just one question I would like to be allowed to ask my guardian.

GWENDOLEN.
An admirable idea! Mr. Worthing, there is just one question I would like to be permitted to put to you. Where is your brother Ernest? We are both engaged to be married to your brother Ernest, so it is a matter of some importance to us to know where your brother Ernest is at present.

JACK.
[Slowly and hesitatingly.] Gwendolen—Cecily—it is very painful for me to be forced to speak the truth. It is the first time in my life that I have ever been reduced to such a painful position, and I am really quite inexperienced in doing anything of the kind. However, I will tell you quite frankly that I have no brother Ernest. I have no brother at all. I never had a brother in my life, and I certainly have not the smallest intention of ever having one in the future.

CECILY.
[Surprised.] No brother at all?

JACK.
[Cheerily.] None!

GWENDOLEN.
[Severely.] Had you never a brother of any kind?

JACK.
[Pleasantly.] Never. Not even of any kind.

GWENDOLEN.
I am afraid it is quite clear, Cecily, that neither of us is engaged to be married to any one.

CECILY.
It is not a very pleasant position for a young girl suddenly to find herself in. Is it?

GWENDOLEN.
Let us go into the house. They will hardly venture to come after us there.

CECILY.
No, men are so cowardly, aren’t they?

[They retire into the house with scornful looks.]

JACK.
This ghastly state of things is what you call Bunburying, I suppose?

ALGERNON.
Yes, and a perfectly wonderful Bunbury it is. The most wonderful Bunbury I have ever had in my life.

JACK.
Well, you’ve no right whatsoever to Bunbury here.

ALGERNON.
That is absurd. One has a right to Bunbury anywhere one chooses. Every serious Bunburyist knows that.

JACK.
Serious Bunburyist! Good heavens!

ALGERNON.
Well, one must be serious about something, if one wants to have any amusement in life. I happen to be serious about Bunburying. What on earth you are serious about I haven’t got the remotest idea. About everything, I should fancy. You have such an absolutely trivial nature.

JACK.
Well, the only small satisfaction I have in the whole of this wretched business is that your friend Bunbury is quite exploded. You won’t be able to run down to the country quite so often as you used to do, dear Algy. And a very good thing too.

ALGERNON.
Your brother is a little off colour, isn’t he, dear Jack? You won’t be able to disappear to London quite so frequently as your wicked custom was. And not a bad thing either.

JACK.
As for your conduct towards Miss Cardew, I must say that your taking in a sweet, simple, innocent girl like that is quite inexcusable. To say nothing of the fact that she is my ward.

ALGERNON.
I can see no possible defence at all for your deceiving a brilliant, clever, thoroughly experienced young lady like Miss Fairfax. To say nothing of the fact that she is my cousin.

JACK.
I wanted to be engaged to Gwendolen, that is all. I love her.

ALGERNON.
Well, I simply wanted to be engaged to Cecily. I adore her.

JACK.
There is certainly no chance of your marrying Miss Cardew.

ALGERNON.
I don’t think there is much likelihood, Jack, of you and Miss Fairfax being united.

JACK.
Well, that is no business of yours.

ALGERNON.
If it was my business, I wouldn’t talk about it. [Begins to eat muffins.] It is very vulgar to talk about one’s business. Only people like stock-brokers do that, and then merely at dinner parties.

JACK.
How can you sit there, calmly eating muffins when we are in this horrible trouble, I can’t make out. You seem to me to be perfectly heartless.

ALGERNON.
Well, I can’t eat muffins in an agitated manner. The butter would probably get on my cuffs. One should always eat muffins quite calmly. It is the only way to eat them.

JACK.
I say it’s perfectly heartless your eating muffins at all, under the circumstances.

ALGERNON.
When I am in trouble, eating is the only thing that consoles me. Indeed, when I am in really great trouble, as any one who knows me intimately will tell you, I refuse everything except food and drink. At the present moment I am eating muffins because I am unhappy. Besides, I am particularly fond of muffins. [Rising.]

JACK.
[Rising.] Well, that is no reason why you should eat them all in that greedy way. [Takes muffins from Algernon.]

ALGERNON.
[Offering tea-cake.] I wish you would have tea-cake instead. I don’t like tea-cake.

JACK.
Good heavens! I suppose a man may eat his own muffins in his own garden.

ALGERNON.
But you have just said it was perfectly heartless to eat muffins.

JACK.
I said it was perfectly heartless of you, under the circumstances. That is a very different thing.

ALGERNON.
That may be. But the muffins are the same. [He seizes the muffin-dish from Jack.]

JACK.
Algy, I wish to goodness you would go.

ALGERNON.
You can’t possibly ask me to go without having some dinner. It’s absurd. I never go without my dinner. No one ever does, except vegetarians and people like that. Besides I have just made arrangements with Dr. Chasuble to be christened at a quarter to six under the name of Ernest.

JACK.
My dear fellow, the sooner you give up that nonsense the better. I made arrangements this morning with Dr. Chasuble to be christened myself at 5.30, and I naturally will take the name of Ernest. Gwendolen would wish it. We can’t both be christened Ernest. It’s absurd. Besides, I have a perfect right to be christened if I like. There is no evidence at all that I have ever been christened by anybody. I should think it extremely probable I never was, and so does Dr. Chasuble. It is entirely different in your case. You have been christened already.

ALGERNON.
Yes, but I have not been christened for years.

JACK.
Yes, but you have been christened. That is the important thing.

ALGERNON.
Quite so. So I know my constitution can stand it. If you are not quite sure about your ever having been christened, I must say I think it rather dangerous your venturing on it now. It might make you very unwell. You can hardly have forgotten that some one very closely connected with you was very nearly carried off this week in Paris by a severe chill.

JACK.
Yes, but you said yourself that a severe chill was not hereditary.

ALGERNON.
It usen’t to be, I know—but I daresay it is now. Science is always making wonderful improvements in things.

JACK.
[Picking up the muffin-dish.] Oh, that is nonsense; you are always talking nonsense.

ALGERNON.
Jack, you are at the muffins again! I wish you wouldn’t. There are only two left. [Takes them.] I told you I was particularly fond of muffins.

JACK.
But I hate tea-cake.

ALGERNON.
Why on earth then do you allow tea-cake to be served up for your guests? What ideas you have of hospitality!

JACK.
Algernon! I have already told you to go. I don’t want you here. Why don’t you go!

ALGERNON.
I haven’t quite finished my tea yet! and there is still one muffin left. [Jack groans, and sinks into a chair. Algernon still continues eating.]

THIRD ACT

SCENE

Morning-room at the Manor House.

[Gwendolen and Cecily are at the window, looking out into the garden.]

GWENDOLEN.
The fact that they did not follow us at once into the house, as any one else would have done, seems to me to show that they have some sense of shame left.

CECILY.
They have been eating muffins. That looks like repentance.

GWENDOLEN.
[After a pause.] They don’t seem to notice us at all. Couldn’t you cough?

CECILY.
But I haven’t got a cough.

GWENDOLEN.
They’re looking at us. What effrontery!

CECILY.
They’re approaching. That’s very forward of them.

GWENDOLEN.
Let us preserve a dignified silence.

CECILY.
Certainly. It’s the only thing to do now. [Enter Jack followed by Algernon. They whistle some dreadful popular air from a British Opera.]

GWENDOLEN.
This dignified silence seems to produce an unpleasant effect.

CECILY.
A most distasteful one.

GWENDOLEN.
But we will not be the first to speak.

CECILY.
Certainly not.

GWENDOLEN.
Mr. Worthing, I have something very particular to ask you. Much depends on your reply.

CECILY.
Gwendolen, your common sense is invaluable. Mr. Moncrieff, kindly answer me the following question. Why did you pretend to be my guardian’s brother?

ALGERNON.
In order that I might have an opportunity of meeting you.

CECILY.
[To Gwendolen.] That certainly seems a satisfactory explanation, does it not?

GWENDOLEN.
Yes, dear, if you can believe him.

CECILY.
I don’t. But that does not affect the wonderful beauty of his answer.

GWENDOLEN.
True. In matters of grave importance, style, not sincerity is the vital thing. Mr. Worthing, what explanation can you offer to me for pretending to have a brother? Was it in order that you might have an opportunity of coming up to town to see me as often as possible?

JACK.
Can you doubt it, Miss Fairfax?

GWENDOLEN.
I have the gravest doubts upon the subject. But I intend to crush them. This is not the moment for German scepticism. [Moving to Cecily.] Their explanations appear to be quite satisfactory, especially Mr. Worthing’s. That seems to me to have the stamp of truth upon it.

CECILY.
I am more than content with what Mr. Moncrieff said. His voice alone inspires one with absolute credulity.

GWENDOLEN.
Then you think we should forgive them?

CECILY.
Yes. I mean no.

GWENDOLEN.
True! I had forgotten. There are principles at stake that one cannot surrender. Which of us should tell them? The task is not a pleasant one.

CECILY.
Could we not both speak at the same time?

GWENDOLEN.
An excellent idea! I nearly always speak at the same time as other people. Will you take the time from me?

CECILY.
Certainly. [Gwendolen beats time with uplifted finger.]

GWENDOLEN and CECILY [Speaking together.] Your Christian names are still an insuperable barrier. That is all!

JACK and ALGERNON [Speaking together.] Our Christian names! Is that all? But we are going to be christened this afternoon.

GWENDOLEN.
[To Jack.] For my sake you are prepared to do this terrible thing?

CECILY.
[To Algernon.] To please me you are ready to face this fearful ordeal?

GWENDOLEN.
How absurd to talk of the equality of the sexes! Where questions of self-sacrifice are concerned, men are infinitely beyond us.

JACK.
We are. [Clasps hands with Algernon.]

CECILY.
They have moments of physical courage of which we women know absolutely nothing.

GWENDOLEN.
[To Jack.] Darling!

ALGERNON.
[To Cecily.] Darling! [They fall into each other’s arms.]

[Enter Merriman. When he enters he coughs loudly, seeing the situation.]

MERRIMAN.
Ahem! Ahem! Lady Bracknell!

JACK.
Good heavens!

[Enter Lady Bracknell. The couples separate in alarm. Exit Merriman.]

LADY BRACKNELL.
Gwendolen! What does this mean?

GWENDOLEN.
Merely that I am engaged to be married to Mr. Worthing, mamma.

LADY BRACKNELL.
Come here. Sit down. Sit down immediately. Hesitation of any kind is a sign of mental decay in the young, of physical weakness in the old. [Turns to Jack.] Apprised, sir, of my daughter’s sudden flight by her trusty maid, whose confidence I purchased by means of a small coin, I followed her at once by a luggage train. Her unhappy father is, I am glad to say, under the impression that she is attending a more than usually lengthy lecture by the University Extension Scheme on the Influence of a permanent income on Thought. I do not propose to undeceive him. Indeed I have never undeceived him on any question. I would consider it wrong. But of course, you will clearly understand that all communication between yourself and my daughter must cease immediately from this moment. On this point, as indeed on all points, I am firm.

JACK.
I am engaged to be married to Gwendolen, Lady Bracknell!

ALGERNON.
Yes, Aunt Augusta.

LADY BRACKNELL.
May I ask if it is in this house that your invalid friend Mr. Bunbury resides?

ALGERNON.
[Stammering.] Oh! No! Bunbury doesn’t live here. Bunbury is somewhere else at present. In fact, Bunbury is dead.

LADY BRACKNELL.
Dead! When did Mr. Bunbury die? His death must have been extremely sudden.

ALGERNON.
[Airily.] Oh! I killed Bunbury this afternoon. I mean poor Bunbury died this afternoon.

LADY BRACKNELL.
What did he die of?

ALGERNON.
Bunbury? Oh, he was quite exploded.

LADY BRACKNELL.
Exploded! Was he the victim of a revolutionary outrage? I was not aware that Mr. Bunbury was interested in social legislation. If so, he is well punished for his morbidity.

ALGERNON.
My dear Aunt Augusta, I mean he was found out! The doctors found out that Bunbury could not live, that is what I mean—so Bunbury died.

LADY BRACKNELL.
He seems to have had great confidence in the opinion of his physicians. I am glad, however, that he made up his mind at the last to some definite course of action, and acted under proper medical advice. And now that we have finally got rid of this Mr. Bunbury, may I ask, Mr. Worthing, who is that young person whose hand my nephew Algernon is now holding in what seems to me a peculiarly unnecessary manner?

JACK.
That lady is Miss Cecily Cardew, my ward. [Lady Bracknell bows coldly to Cecily.]

ALGERNON.
I am engaged to be married to Cecily, Aunt Augusta.

LADY BRACKNELL.
I beg your pardon?

CECILY.
Mr. Moncrieff and I are engaged to be married, Lady Bracknell.

LADY BRACKNELL.
[With a shiver, crossing to the sofa and sitting down.] I do not know whether there is anything peculiarly exciting in the air of this particular part of Hertfordshire, but the number of engagements that go on seems to me considerably above the proper average that statistics have laid down for our guidance. I think some preliminary inquiry on my part would not be out of place. Mr. Worthing, is Miss Cardew at all connected with any of the larger railway stations in London? I merely desire information. Until yesterday I had no idea that there were any families or persons whose origin was a Terminus. [Jack looks perfectly furious, but restrains himself.]

JACK.
[In a clear, cold voice.] Miss Cardew is the grand-daughter of the late Mr. Thomas Cardew of 149 Belgrave Square, S.W.; Gervase Park, Dorking, Surrey; and the Sporran, Fifeshire, N.B.

LADY BRACKNELL.
That sounds not unsatisfactory. Three addresses always inspire confidence, even in tradesmen. But what proof have I of their authenticity?

JACK.
I have carefully preserved the Court Guides of the period. They are open to your inspection, Lady Bracknell.

LADY BRACKNELL.
[Grimly.] I have known strange errors in that publication.

JACK.
Miss Cardew’s family solicitors are Messrs. Markby, Markby, and Markby.

LADY BRACKNELL.
Markby, Markby, and Markby? A firm of the very highest position in their profession. Indeed I am told that one of the Mr. Markby’s is occasionally to be seen at dinner parties. So far I am satisfied.

JACK.
[Very irritably.] How extremely kind of you, Lady Bracknell! I have also in my possession, you will be pleased to hear, certificates of Miss Cardew’s birth, baptism, whooping cough, registration, vaccination, confirmation, and the measles; both the German and the English variety.

LADY BRACKNELL.
Ah! A life crowded with incident, I see; though perhaps somewhat too exciting for a young girl. I am not myself in favour of premature experiences. [Rises, looks at her watch.] Gwendolen! the time approaches for our departure. We have not a moment to lose. As a matter of form, Mr. Worthing, I had better ask you if Miss Cardew has any little fortune?

JACK.
Oh! about a hundred and thirty thousand pounds in the Funds. That is all. Goodbye, Lady Bracknell. So pleased to have seen you.

LADY BRACKNELL.
[Sitting down again.] A moment, Mr. Worthing. A hundred and thirty thousand pounds! And in the Funds! Miss Cardew seems to me a most attractive young lady, now that I look at her. Few girls of the present day have any really solid qualities, any of the qualities that last, and improve with time. We live, I regret to say, in an age of surfaces. [To Cecily.] Come over here, dear. [Cecily goes across.] Pretty child! your dress is sadly simple, and your hair seems almost as Nature might have left it. But we can soon alter all that. A thoroughly experienced French maid produces a really marvellous result in a very brief space of time. I remember recommending one to young Lady Lancing, and after three months her own husband did not know her.

JACK.
And after six months nobody knew her.

LADY BRACKNELL.
[Glares at Jack for a few moments. Then bends, with a practised smile, to Cecily.] Kindly turn round, sweet child. [Cecily turns completely round.] No, the side view is what I want. [Cecily presents her profile.] Yes, quite as I expected. There are distinct social possibilities in your profile. The two weak points in our age are its want of principle and its want of profile. The chin a little higher, dear. Style largely depends on the way the chin is worn. They are worn very high, just at present. Algernon!

ALGERNON.
Yes, Aunt Augusta!

LADY BRACKNELL.
There are distinct social possibilities in Miss Cardew’s profile.

ALGERNON.
Cecily is the sweetest, dearest, prettiest girl in the whole world. And I don’t care twopence about social possibilities.

LADY BRACKNELL.
Never speak disrespectfully of Society, Algernon. Only people who can’t get into it do that. [To Cecily.] Dear child, of course you know that Algernon has nothing but his debts to depend upon. But I do not approve of mercenary marriages. When I married Lord Bracknell I had no fortune of any kind. But I never dreamed for a moment of allowing that to stand in my way. Well, I suppose I must give my consent.

ALGERNON.
Thank you, Aunt Augusta.

LADY BRACKNELL.
Cecily, you may kiss me!

CECILY.
[Kisses her.] Thank you, Lady Bracknell.

LADY BRACKNELL.
You may also address me as Aunt Augusta for the future.

CECILY.
Thank you, Aunt Augusta.

LADY BRACKNELL.
The marriage, I think, had better take place quite soon.

ALGERNON.
Thank you, Aunt Augusta.

CECILY.
Thank you, Aunt Augusta.

LADY BRACKNELL.
To speak frankly, I am not in favour of long engagements. They give people the opportunity of finding out each other’s character before marriage, which I think is never advisable.

JACK.
I beg your pardon for interrupting you, Lady Bracknell, but this engagement is quite out of the question. I am Miss Cardew’s guardian, and she cannot marry without my consent until she comes of age. That consent I absolutely decline to give.

LADY BRACKNELL.
Upon what grounds may I ask? Algernon is an extremely, I may almost say an ostentatiously, eligible young man. He has nothing, but he looks everything. What more can one desire?

JACK.
It pains me very much to have to speak frankly to you, Lady Bracknell, about your nephew, but the fact is that I do not approve at all of his moral character. I suspect him of being untruthful. [Algernon and Cecily look at him in indignant amazement.]

LADY BRACKNELL.
Untruthful! My nephew Algernon? Impossible! He is an Oxonian.

JACK.
I fear there can be no possible doubt about the matter. This afternoon during my temporary absence in London on an important question of romance, he obtained admission to my house by means of the false pretence of being my brother. Under an assumed name he drank, I’ve just been informed by my butler, an entire pint bottle of my Perrier-Jouet, Brut, ’89; wine I was specially reserving for myself. Continuing his disgraceful deception, he succeeded in the course of the afternoon in alienating the affections of my only ward. He subsequently stayed to tea, and devoured every single muffin. And what makes his conduct all the more heartless is, that he was perfectly well aware from the first that I have no brother, that I never had a brother, and that I don’t intend to have a brother, not even of any kind. I distinctly told him so myself yesterday afternoon.

LADY BRACKNELL.
Ahem! Mr. Worthing, after careful consideration I have decided entirely to overlook my nephew’s conduct to you.

JACK.
That is very generous of you, Lady Bracknell. My own decision, however, is unalterable. I decline to give my consent.

LADY BRACKNELL.
[To Cecily.] Come here, sweet child. [Cecily goes over.] How old are you, dear?

CECILY.
Well, I am really only eighteen, but I always admit to twenty when I go to evening parties.

JACK.
Pray excuse me, Lady Bracknell, for interrupting you again, but it is only fair to tell you that according to the terms of her grandfather’s will Miss Cardew does not come legally of age till she is thirty-five.

LADY BRACKNELL.
That does not seem to me to be a grave objection. Thirty-five is a very attractive age. London society is full of women of the very highest birth who have, of their own free choice, remained thirty-five for years. Lady Dumbleton is an instance in point. To my own knowledge she has been thirty-five ever since she arrived at the age of forty, which was many years ago now. I see no reason why our dear Cecily should not be even still more attractive at the age you mention than she is at present. There will be a large accumulation of property.

CECILY.
Algy, could you wait for me till I was thirty-five?

ALGERNON.
Of course I could, Cecily. You know I could.

CECILY.
Yes, I felt it instinctively, but I couldn’t wait all that time. I hate waiting even five minutes for anybody. It always makes me rather cross. I am not punctual myself, I know, but I do like punctuality in others, and waiting, even to be married, is quite out of the question.

ALGERNON.
Then what is to be done, Cecily?

CECILY.
I don’t know, Mr. Moncrieff.

LADY BRACKNELL.
My dear Mr. Worthing, as Miss Cardew states positively that she cannot wait till she is thirty-five—a remark which I am bound to say seems to me to show a somewhat impatient nature—I would beg of you to reconsider your decision.

JACK.
But my dear Lady Bracknell, the matter is entirely in your own hands. The moment you consent to my marriage with Gwendolen, I will most gladly allow your nephew to form an alliance with my ward.

LADY BRACKNELL.
[Rising and drawing herself up.] You must be quite aware that what you propose is out of the question.

JACK.
Then a passionate celibacy is all that any of us can look forward to.

LADY BRACKNELL.
That is not the destiny I propose for Gwendolen. Algernon, of course, can choose for himself. [Pulls out her watch.] Come, dear, [Gwendolen rises] we have already missed five, if not six, trains. To miss any more might expose us to comment on the platform.

[Enter Dr. Chasuble.]

CHASUBLE.
Everything is quite ready for the christenings.

LADY BRACKNELL.
The christenings, sir! Is not that somewhat premature?

CHASUBLE.
[Looking rather puzzled, and pointing to Jack and Algernon.] Both these gentlemen have expressed a desire for immediate baptism.

LADY BRACKNELL.
At their age? The idea is grotesque and irreligious! Algernon, I forbid you to be baptized. I will not hear of such excesses. Lord Bracknell would be highly displeased if he learned that that was the way in which you wasted your time and money.

CHASUBLE.
Am I to understand then that there are to be no christenings at all this afternoon?

JACK.
I don’t think that, as things are now, it would be of much practical value to either of us, Dr. Chasuble.

CHASUBLE.
I am grieved to hear such sentiments from you, Mr. Worthing. They savour of the heretical views of the Anabaptists, views that I have completely refuted in four of my unpublished sermons. However, as your present mood seems to be one peculiarly secular, I will return to the church at once. Indeed, I have just been informed by the pew-opener that for the last hour and a half Miss Prism has been waiting for me in the vestry.

LADY BRACKNELL.
[Starting.] Miss Prism! Did I hear you mention a Miss Prism?

CHASUBLE.
Yes, Lady Bracknell. I am on my way to join her.

LADY BRACKNELL.
Pray allow me to detain you for a moment. This matter may prove to be one of vital importance to Lord Bracknell and myself. Is this Miss Prism a female of repellent aspect, remotely connected with education?

CHASUBLE.
[Somewhat indignantly.] She is the most cultivated of ladies, and the very picture of respectability.

LADY BRACKNELL.
It is obviously the same person. May I ask what position she holds in your household?

CHASUBLE.
[Severely.] I am a celibate, madam.

JACK.
[Interposing.] Miss Prism, Lady Bracknell, has been for the last three years Miss Cardew’s esteemed governess and valued companion.

LADY BRACKNELL.
In spite of what I hear of her, I must see her at once. Let her be sent for.

CHASUBLE.
[Looking off.] She approaches; she is nigh.

[Enter Miss Prism hurriedly.]

MISS PRISM.
I was told you expected me in the vestry, dear Canon. I have been waiting for you there for an hour and three-quarters. [Catches sight of Lady Bracknell, who has fixed her with a stony glare. Miss Prism grows pale and quails. She looks anxiously round as if desirous to escape.]

MISS PRISM.
Lady Bracknell, I admit with shame that I do not know. I only wish I did. The plain facts of the case are these. On the morning of the day you mention, a day that is for ever branded on my memory, I prepared as usual to take the baby out in its perambulator. I had also with me a somewhat old, but capacious hand-bag in which I had intended to place the manuscript of a work of fiction that I had written during my few unoccupied hours. In a moment of mental abstraction, for which I never can forgive myself, I deposited the manuscript in the basinette, and placed the baby in the hand-bag.

JACK.
[Who has been listening attentively.] But where did you deposit the hand-bag?

MISS PRISM.
Do not ask me, Mr. Worthing.

JACK.
Miss Prism, this is a matter of no small importance to me. I insist on knowing where you deposited the hand-bag that contained that infant.

MISS PRISM.
I left it in the cloak-room of one of the larger railway stations in London.

JACK.
What railway station?

MISS PRISM.
[Quite crushed.] Victoria. The Brighton line. [Sinks into a chair.]

JACK.
I must retire to my room for a moment. Gwendolen, wait here for me.

GWENDOLEN.
If you are not too long, I will wait here for you all my life. [Exit Jack in great excitement.]

CHASUBLE.
What do you think this means, Lady Bracknell?

LADY BRACKNELL.
I dare not even suspect, Dr. Chasuble. I need hardly tell you that in families of high position strange coincidences are not supposed to occur. They are hardly considered the thing.

[Noises heard overhead as if some one was throwing trunks about. Every one looks up.]

CECILY.
Uncle Jack seems strangely agitated.

CHASUBLE.
Your guardian has a very emotional nature.

LADY BRACKNELL.
This noise is extremely unpleasant. It sounds as if he was having an argument. I dislike arguments of any kind. They are always vulgar, and often convincing.

CHASUBLE.
[Looking up.] It has stopped now. [The noise is redoubled.]

LADY BRACKNELL.
I wish he would arrive at some conclusion.

GWENDOLEN.
This suspense is terrible. I hope it will last. [Enter Jack with a hand-bag of black leather in his hand.]

JACK.
[Rushing over to Miss Prism.] Is this the hand-bag, Miss Prism? Examine it carefully before you speak. The happiness of more than one life depends on your answer.

MISS PRISM.
[Calmly.] It seems to be mine. Yes, here is the injury it received through the upsetting of a Gower Street omnibus in younger and happier days. Here is the stain on the lining caused by the explosion of a temperance beverage, an incident that occurred at Leamington. And here, on the lock, are my initials. I had forgotten that in an extravagant mood I had had them placed there. The bag is undoubtedly mine. I am delighted to have it so unexpectedly restored to me. It has been a great inconvenience being without it all these years.

JACK.
[In a pathetic voice.] Miss Prism, more is restored to you than this hand-bag. I was the baby you placed in it.

MISS PRISM.
[Amazed.] You?

MISS PRISM.
[Recoiling in indignant astonishment.] Mr. Worthing! I am unmarried!

JACK.
Unmarried! I do not deny that is a serious blow. But after all, who has the right to cast a stone against one who has suffered? Cannot repentance wipe out an act of folly? Why should there be one law for men, and another for women? Mother, I forgive you. [Tries to embrace her again.]

MISS PRISM.
[Still more indignant.] Mr. Worthing, there is some error. [Pointing to Lady Bracknell.] There is the lady who can tell you who you really are.

JACK.
[After a pause.] Lady Bracknell, I hate to seem inquisitive, but would you kindly inform me who I am?

LADY BRACKNELL.
I am afraid that the news I have to give you will not altogether please you. You are the son of my poor sister, Mrs. Moncrieff, and consequently Algernon’s elder brother.

JACK.
Algy’s elder brother! Then I have a brother after all. I knew I had a brother! I always said I had a brother! Cecily,—how could you have ever doubted that I had a brother? [Seizes hold of Algernon.] Dr. Chasuble, my unfortunate brother. Miss Prism, my unfortunate brother. Gwendolen, my unfortunate brother. Algy, you young scoundrel, you will have to treat me with more respect in the future. You have never behaved to me like a brother in all your life.

ALGERNON.
Well, not till to-day, old boy, I admit. I did my best, however, though I was out of practice.

GWENDOLEN.
[To Jack.] My own! But what own are you? What is your Christian name, now that you have become some one else?

GWENDOLEN.
I never change, except in my affections.

CECILY.
What a noble nature you have, Gwendolen!

JACK.
Then the question had better be cleared up at once. Aunt Augusta, a moment. At the time when Miss Prism left me in the hand-bag, had I been christened already?

LADY BRACKNELL.
Every luxury that money could buy, including christening, had been lavished on you by your fond and doting parents.

JACK.
Then I was christened! That is settled. Now, what name was I given? Let me know the worst.

LADY BRACKNELL.
Being the eldest son you were naturally christened after your father.

JACK.
[Irritably.] Yes, but what was my father’s Christian name?

LADY BRACKNELL.
[Meditatively.] I cannot at the present moment recall what the General’s Christian name was. But I have no doubt he had one. He was eccentric, I admit. But only in later years. And that was the result of the Indian climate, and marriage, and indigestion, and other things of that kind.

JACK.
Algy! Can’t you recollect what our father’s Christian name was?

ALGERNON.
My dear boy, we were never even on speaking terms. He died before I was a year old.

JACK.
His name would appear in the Army Lists of the period, I suppose, Aunt Augusta?

LADY BRACKNELL.
The General was essentially a man of peace, except in his domestic life. But I have no doubt his name would appear in any military directory.

LADY BRACKNELL.
Yes, I remember now that the General was called Ernest, I knew I had some particular reason for disliking the name.

GWENDOLEN.
Ernest! My own Ernest! I felt from the first that you could have no other name!

JACK.
Gwendolen, it is a terrible thing for a man to find out suddenly that all his life he has been speaking nothing but the truth. Can you forgive me?

GWENDOLEN.
I can. For I feel that you are sure to change.

JACK.
My own one!

CHASUBLE.
[To Miss Prism.] Lætitia! [Embraces her]

MISS PRISM.
[Enthusiastically.] Frederick! At last!

ALGERNON.
Cecily! [Embraces her.] At last!

JACK.
Gwendolen! [Embraces her.] At last!

LADY BRACKNELL.
My nephew, you seem to be displaying signs of triviality.

JACK.
On the contrary, Aunt Augusta, I’ve now realised for the first time in my life the vital Importance of Being Earnest.

Онлайн чтение книги Как важно быть серьёзным The Importance of Being Earnest

Как важно быть серьезным

Легкомысленная комедия для серьезных людей

Джон Уординг, землевладелец, почетный мировой судья.

Его преподобие каноник Чезюбл, доктор богословия.

Лэйн, лакей Монкрифа.

Гвендолен Ферфакс, ее дочь.

Мисс Призм, ее гувернантка.

Гостиная в квартире Алджернона на Хаф-Мун-стрит. Комната обставлена роскошно и со вкусом. Из соседней комнаты слышатся звуки фортепьяно. Лэйн накрывает стая к чаю. Музы-ка умолкает, и входит Алджернон.

Алджернон. Вы слышали, что я играл, Лэйн?

Лэйн. Я считаю невежливым подслушивать, сэр.

Алджернон. А уж если говорить о науке жизни, Лэйн, вы приготовили сандвичи с огурцом для леди Брэкнелл?

Лэйн. Да, сэр. (Протягивает блюдо с сандвичами.)

Алджернон (осматривает их, берет два и садится на диван). Да. кстати, Лэйн, я вижу по вашим записям, что в четверг, когда у меня обедали лорд Шормэн и мистер Уординг, в счет поставлено восемь бутылок шампанского.

Лэйн. Да, сэр; восемь бутылок и пинта пива.

Алджернон. Почему это у холостяков шампанское, как правило, выпивают лакеи? Это я просто для сведения.

Лэйн. Отношу это за счет высокого качества вина, сэр. Я часто отмечал, что в семейных домах шампанское редко бывает хороших марок.

Алджернон. Боже мой, Лэйн! Неужели семейная жизнь так развращает нравы?

Лэйн. Возможно, в семейной жизни много приятного, сэр. Правда, в этом отношении у меня самого опыт небольшой. Я был женат только один раз. И то в результате недоразумения, возникшего между мной и одной молодой особой.

Алджернон (томно). Право же, ваша семейная жизнь меня не очень интересует, Лэйн.

Лэйн. Конечно, сэр, это не очень интересно. Я и сам об этом никогда не вспоминаю.

Алджернон. Вполне естественно! Можете идти, Лэйн, благодарю вас.

Лэйн. Благодарю вас, сэр.

Алджернон. Взгляды Лэйна на семейную жизнь не слишком-то нравственны. Ну, а если низшие сословия не будут подавать нам пример, какая от них польза? У них, по-видимому, нет никакого чувства моральной ответственности.

Лэйн. Мистер Эрнест Уординг.

Входит Джек. Лэйн уходит.

Алджернон. Как дела, дорогой Эрнест? Что привело тебя в город?

Джек. Развлечения, развлечения! А что же еще? Как всегда, жуешь, Алджи?

Алджернон (сухо). Насколько мне известно, в хорошем обществе в пять часов принято слегка подкрепляться. Где ты пропадал с самого четверга?

Джек (располагается на диване). За городом.

Алджернон. А что ты делал за городом?

Алджернон. А кого именно ты развлекаешь?

Джек (небрежно). А! Соседей, соседей.

Алджернон. И симпатичные у вас там соседи, в Шропшире?

Джек. Невыносимые. Я никогда с ними не разговариваю.

Алджернон. Да, этим ты им, конечно, доставляешь большое развлечение. (Подходит к столу и берет сандвич.) Кстати, я не ошибся, это действительно Шропшир?

Джек. Что? Шропшир? Да, конечно. Но послушай. Почему этот сервиз? Почему сандвичи с огурцами? К чему такая расточительность у столь молодого человека? Кого ты ждешь к чаю?

Алджернон. Никого, кроме тети Августы и Гвендолен.

Алджернон. Да, все это очень хорошо, но боюсь, тетя Августа не очень-то одобрит твое присутствие.

Джек. А собственно, почему?

Алджернон. Милый Джек, твоя манера флиртовать с Гвендолен совершенно неприлична. Не меньше чем манера Гвендолен флиртовать с тобой.

Джек. Я люблю Гвендолен. Я и в город вернулся, чтобы сделать ей предложение.

Джек. В тебе нет ни капли романтики.

Алджернон. Не нахожу никакой романтики в предложении. Быть влюбленным это действительно романтично. Но предложить руку и сердце? Предложение могут принять. Да обычно и принимают. Тогда прощай все очарование. Суть романтики в неопределенности. Если мне суждено жениться, я, конечно, постараюсь позабыть, что я женат.

Джек. Ну, в этом я не сомневаюсь, дружище. Бракоразводный суд был создан специально для людей с плохой памятью.

Алджернон. А! Что толку рассуждать о разводах. Разводы совершаются на небесах.

Джек протягивает руку за сандвичем.

Алджернон (тотчас же одергивает его.) Пожалуйста, не трогай сандвичей с огурцом. Они специально для тети Августы. (Берет сандвичи и ест.)

Джек. Но ты же все время их ешь.

Алджернон. Это совсем другое дело. Она моя тетка. (Достает другое блюдо.) Вот хлеб с маслом. Он для Гвендолен. Гвендолен обожает хлеб с маслом.

Джек (придвигаясь к столу и берясь за хлеб с маслом). А хлеб действительно очень вкусный.

Алджернон. Но только, дружище, не вздумай уплести все без остатка. Ты ведешь себя так, словно Гвендолен уже твоя жена. А она еще не твоя жена, да и вряд ли будет.

Джек. Почему ты так думаешь?

Алджернон. Видишь ли, девушки никогда не выходят замуж за тех, с кем флиртуют. Они считают, что это не принято.

Джек. Какая чушь!

Алджернон. Вовсе нет. Истинная правда. И в этом разгадка, почему всюду столько холостяков. А кроме того, я не дам разрешения.

Джек. Ты не дашь разрешения?!

Джек. Сесили! О чем ты говоришь? Какая Сесили? Я не знаю никакой Сесили.

Алджернон. Лэйн, принесите портсигар, который мистер Уординг забыл у нас в курительной, когда обедал на той неделе.

Лэйн. Слушаю, сэр. (Уходит.)

Джек. Значит, мой портсигар все время был у тебя? Но почему же ты меня не известил об этом? А я-то бомбардирую Скотленд-Ярд запросами. Я уже готов был предложить большую награду тому, кто найдет его.

Алджернон, Ну что же, вот и выплати ее мне. Деньги мне сейчас нужны до зарезу.

Джек. Какой смысл предлагать награду за уже найденную вещь?

Лэйн вносит портсигар на подносе. Алджернон сразу берет его. Лэйн уходит.

Алджернон. Не очень-то благородно с твоей стороны, Эрнест. (Раскрывает портсигар и разглядывает его.) Но, судя по надписи, это вовсе и не твой портсигар.

Джек. Разумеется, мой. (Протягивает руку.) Ты сотни раз видел его у меня в руках и, во всяком случае, не должен читать, что там написано. Джентльмену не следует читать надписи в чужом портсигаре.

Алджернон. Всякие правила насчет того, что следует и чего не следует читать, просто нелепы. Современная культура более чем наполовину зиждется на том, чего не следует читать.

Джек. Пусть будет по-твоему. Я вовсе не собираюсь дискутировать о современной культуре. Это не предмет для частной беседы. Я просто хочу получить свой портсигар.

Алджернон. Да, но портсигар вовсе не твой. Это подарок некоей Сесили, а ты сказал» что не знаешь никакой Сесили.

Джек. Ну, если хочешь знать, у меня есть тетка, которую зовут Сесили.

Джек. Да. Чудесная старушка. Живет в Тэнбридж-Уэллс. Ну, давай сюда портсигар, Алджернон.

Алджернон (отступая за диван). Но почему она называет себя маленькой Сесили, если она твоя тетка и живет в Тэнбридж-Уэллс? (Читает.) «От маленькой Сесили. В знак нежной любви. «

Джек (подступая к дивану и упираясь в него коленом). Ну что в этом непонятного? Есть тетки большие, есть тетки маленькие. Уж это, кажется, можно предоставить на усмотрение самой тетки. Ты думаешь, что все тетки непременно похожи на твою? Какая ерунда! А теперь отдай мой портсигар! (Преследует Алджернона.)

Алджернон. Так. Но почему это твоя тетка зовет тебя дядей? «От маленькой Сесили. В знак нежной любви дорогому дяде Джеку». Допустим, тетушка может быть маленькой, но почему тетушке, независимо от ее размера и роста, называть собственного племянника дядей, этого я в толк не возьму. А кроме того, тебя зовут вовсе не Джек, а Эрнест.

Джек. Вовсе не Эрнест, а Джек.

Алджернон. А ведь ты всегда говорил мне, что тебя зовут Эрнест! Я представлял тебя всем как Эрнеста. Ты отзывался на имя Эрнест. Ты серьезен, как настоящий Эрнест. Никому на свете так не подходит имя Эрнест. Что за нелепость отказываться от такого имени! Наконец, оно стоит на твоих визитных карточках. Вот. (Берет визитную карточку из портсигара.) «Мистер Эрнест Уординг, Б-4, Олбени». Я сохраню это как доказательство, что твое имя Эрнест, на случай если ты вздумаешь отпираться при мне, при Гвендолен или при ком угодно. (Кладет визитную карточку у карман.)

Алджернон. И все-таки это не объяснение, почему твоя маленькая тетушка Сесили из Гэнбридж-Уэллс называет тебя дорогим дядей Джеком. Полно, дружище, лучше уж выкладывай все сразу.

Джек. Дорогой Алджи, ты уговариваешь меня точь-в-точь как дантист. Что может быть пошлее, чем говорить так, не будучи дантистом. Это вводит в заблуждение.

Алджернон. А дантисты именно это и делают. Ну, не упрямься, расскажи все как есть. Признаюсь, я всегда подозревал в тебе тайного и ревностного бенбериста и теперь окончательно убедился в этом.

Джек. Бенберист? А что это значит?

Алджернон. Я тебе тотчас же объясню, что значит этот незаменимый термин, как только ты объяснишь мне, почему ты Эрнест в городе и Джек в деревне.

Джек. Отдай сначала портсигар.

Алджернон. Изволь. (Передает ему портсигар.) А теперь объясняй, только постарайся как можно неправдоподобнее. (Садится на диван.)

Джек. Дорогой мой, здесь нет ничего неправдоподобного. Все очень просто. Покойный мистер Томас Кардью, который усыновил меня, когда я был совсем маленьким, в своем завещании назначил меня опекуном своей внучки мисс Сесили Кардью. Сесили называет меня дядей из чувства уважения, которое ты, видимо, не способен оценить, и живет в моем загородном доме под надзором почтенной гувернантки мисс Призм.

Алджернон. А между прочим, где этот твой загородный дом?

Джек. Тебе это не к чему знать, мой милый. Не надейся на приглашение. Во всяком случае, могу сказать, что это не в Шропшире.

Алджернон. Я так и думал, мой милый. Я два раза бенберировал по всему Шропширу. Но все-таки, почему же ты Эрнест в городе и Джек в деревне?

Джек. Дорогой Алджи, я надеюсь, что ты доймешь истинные причины. Ты для этого недостаточно серьезен Когда вдруг оказываешься опекуном, приходится рассуждать обо всем в высоконравственном духе. Это становится твоим долгом. А так как высоконравственный дух отнюдь не способствует ни здоровью, ни благополучию, то, чтобы вырваться в город, я всегда говорю, что еду к своему младшему брату Эрнесту, который живет в Олбени и то и дело попадает в страшные передряги. Вот, мой дорогой Алджи, вся правда, и притом чистая правда.

Алджернон. Вся правда редко бывает чистой. Иначе современная жизнь была бы невыносимо скучна. А современная литература и вообще не могла бы существовать.

Джек. И мы ничего бы от этого не потеряли.

Алджернон. Литературная критика вовсе не твое призвание, дружище. Не становись на этот путь. Предоставь это тем, кто не обучался в университете. Они с таким успехом занимаются этим в газетах. По натуре ты прирожденный бенберист. Я имел все основания называть тебя так. Ты один из самых законченных бенберистов на свете.

Джек. Объясни, бога ради, что ты хочешь сказать.

Джек. Да я и не приглашал тебя обедать.

Алджернон. Ну еще бы, ты удивительно забывчив. И напрасно. Нет ничего хуже, как не получать приглашений.

Джек. Ты бы лучше отобедал у твоей тети Августы.

Джек. Да никакой я не бенберист Если Гвендолен согласится, я тут же прикончу своего братца; впрочем, я покончу с ним в любом случае. Сесили что-то слишком заинтересована им. Это несносно. Так что от Эрнеста я отделаюсь. И тебе я искренне советую сделать то же с мистером. ну с твоим больным другом, забыл, как его там.

Алджернон. Ничто не заставит меня расстаться с мистером Бенбери, и если ты когда-нибудь женишься, что представляется мне маловероятным, то советую и тебе познакомиться с мистером Бенбери. Женатый человек, если он не знаком с мистером Бенбери, готовит себе очень скучную жизнь.

Джек. Глупости. Если я женюсь на такой очаровательной девушке, как Гвендолен, а она единственная девушка, на которой я хотел бы жениться, то поверь, я и знать не захочу твоего мистера Бенбери.

Алджернон. Тогда твоя жена захочет. Ты, должно быть, не отдаешь себе отчета в том, что в семейной жизни втроем весело, а вдвоем скучно.

Джек (назидательно). Мой дорогой Алджи! Безнравственная французская драма насаждает эту теорию уже полвека.

Алджернон. Да, и счастливая английская семья усвоила ее за четверть века.

Джек. Ради бога, не старайся быть циником. Это так легко.

Алджернон. Ничто не легко в наши дни, мой друг. Во всем такая жестокая конкуренция. (Слышен продолжительный звонок.) Вот, должно быть, тетя Августа. Только родственники и кредиторы звонят так по-вагнеровски. Так вот, если я займу ее на десять минут, чтобы тебе на свободе сделать предложение Гвендолен, могу я рассчитывать сегодня на обед у Виллиса?

Алджернон. Но только без твоих шуточек. Ненавижу, когда несерьезно относятся к еде. Это неосновательные люди, и притом пошлые.

Лэйн. Леди Брэкнелл и мисс Ферфакс.

Алджернон идет встречать их. Входят леди Брэкнелл и Гвендолен.

Леди Брэкнелл. Здравствуй, мой милый Алджернон. Надеюсь, ты хорошо себя ведешь?

Алджернон. Я хорошо себя чувствую, тетя Августа.

Леди Брэкнелл. Это вовсе не то же самое. Более того, это редко совпадает. (Замечает Джека и весьма холодно кивает ему.)

Алджернон (к Гвендолен). Черт возьми, как ты элегантна. Не правда ли, мистер Уординг?

Джек. Вы просто совершенство, мисс Ферфакс.

Гвендолен. О! Надеюсь, что нет. Это лишило бы меня возможности совершенствоваться, а я намерена совершенствоваться во многих отношениях.

Гвендолен и Джек усаживаются в уголке.

Леди Брэкнелл. Извини, что мы запоздали, Алджернон, но мне надо было навестить милую леди Харберн. Я не была у нее с тех пор, как умер бедный ее муж. И я никогда не видела, чтобы женщина так изменилась. Она выглядит на двадцать лет моложе. А теперь я бы выпила чашку чаю и отведала твоих знаменитых сандвичей с огурцом.

Алджернон. Ну разумеется, тетя Августа. (Идет к столику.)

Леди Брэкнелл. Иди к нам, Гвендолен.

Гвендолен. Но, мама, мне и тут хорошо.

Алджернон. (при виде пустого блюда). Силы небесные! Лэйн! Где же сандвичи с огурцом? Я ведь их специально заказывал!

Лэйн (невозмутимо). Сегодня на рынке не было огурцов, сэр. Я два раза ходил.

Алджернон. Не было огурцов?

Лэйн. Нет, сэр. Даже за наличные.

Алджернон. Хорошо, Лэйн, благодарю вас.

Лэйн. Благодарю вас, сэр. (Уходит.)

Алджернон. К моему величайшему сожалению, тетя Августа, огурцов не оказалось, даже за наличные.

Леди Брэкнелл. Ну, ничего, Алджернон. Леди Харбери угостила меня пышками. Она, по-видимому, сейчас ни в чем себе не отказывает.

Алджернон. Я слышал, что волосы у нее стали совсем золотые от горя.

Леди Брэкнелл. Да, цвет волос у нее изменился, хотя, право, не скажу, отчего именно.

Алджернон подает ей чашку чаю.

Леди Брэкнелл. Спасибо, мой милый. А у меня для тебя сюрприз. За обедом я хочу посадить тебя с Мэри Фаркэр. Такая прелестная женщина и так внимательна к своему мужу. Приятно смотреть на них.

Алджернон. Боюсь, тетя Августа, что я вынужден буду пожертвовать удовольствием обедать у вас сегодня.

Леди Брэкнелл (хмурясь): Надеюсь, ты передумаешь, Алджернон. Это расстроит мне весь стол. Ведь твоему дядюшке придется обедать у себя. К счастью, он уже к этому привык.

Алджернон. Мне очень досадно, и, конечно, я очень огорчен, но я только что получил телеграмму с известием, что мой бедный друг Бенбери снова опасно болея. (Переглянувшись с Джеком.) Там все ждут моего приезда.

Леди Брэкнелл. Странно. Этот твой мистер Бенбери, как видно, очень слаб здоровьем.

Алджернон. Да, бедный мистер Бенбери совсем инвалид.

Леди Брэкнелл. Спасибо, Алджернон, что помнишь свою тетку. (Встает и идет за Алджерноном.) Я уверена, что программа будет прелестная, если ее слегка почистить. Французских шансонеток я не допущу. Гости всегда либо находят их неприличными и возмущаются, и это такое мещанство, либо смеются, а это еще хуже. Я пришла к убеждению, что немецкий язык звучит гораздо приличнее. Гвендолен, идем со мной.

Гвендолен. Иду, мама.

Леди Брэкнелл и Алджернон выходят. Гвендолен остается на месте.

Джек. Не правда ли, сегодня чудесная погода, мисс Ферфакс.

Гвендолен. Пожалуйста, не говорите со мной о погоде, мистер Уординг. Каждый раз, когда мужчины говорят со мной о погоде, я знаю, что на уме у них совсем другое. И это действует мне на нервы.

Джек. Я хочу сказать о другом.

Гвендолен. Ну вот видите. Я никогда не ошибаюсь.

Джек. И мне хотелось бы воспользоваться отсутствием леди Брэкнелл, чтобы.

Гвендолен. И я бы вам это посоветовала. У мамы есть привычка неожиданно появляться в комнате. Об этом мне уже приходилось ей говорить.

Джек (нервно). Мисс Ферфакс, с той самой минуты, как я вас увидел, я восторгался вами больше, чем всякой другой девушкой. какую я встречал. с тех пор как я встретил вас.

Гвендолен. Я это прекрасно знаю. Жаль только, что хотя бы на людях вы не показываете этого более явно. Мне вы всегда очень нравились. Даже до того, как мы с вами встретились, я была к вам неравнодушна.

Джек смотрит на нее с изумлением.

Гвендолен. Мы, живем, как вы, надеюсь, знаете, мистер Уординг, в век идеалов. Это постоянно утверждают самые фешенебельные журналы, и, насколько я могу судить, это стало темой проповедей в самых захолустных церквах. Так вот, моей мечтой всегда было полюбить человека, которого зовут Эрнест. В этом имени есть нечто внушающее абсолютное доверие. Как только Алджернон сказал мне, что у него есть друг Эрнест, я сейчас же поняла, что мне суждено полюбить вас.

Джек. И вы действительно любите меня, Гвендолен?

Джек. Милая! Вы не знаете, какое это для меня счастье.

Гвендолен. Мой Эрнест!

Джек. А скажите, вы действительно не смогли бы полюбить меня, если бы меня звали не Эрнест?

Гвендолен. Но вас ведь зовут Эрнест.

Джек. Да, конечно. Но если бы меня звали как-нибудь иначе? Неужели вы меня не полюбили бы?

Гвендолен (не задумываясь). Ну, это ведь только метафизическое рассуждение, и, как прочие метафизические рассуждения, оно не имеет ровно никакой связи с реальной жизнью, такой, какой мы ее знаем.

Джек. Сказать по правде, мне совсем не нравится имя Эрнест. По-моему, оно мне вовсе не подходит.

Гвендолен. Оно подходит вам больше, чем кому-либо. Чудесное имя. В нем есть какая-то музыка. Оно вызывает вибрации.

Гвендолен. Жениться, мистер Уординг?

Джек (в изумлении). Ну да. конечно. Я люблю вас, и вы дали мне основание думать, мисс Ферфакс, что вы не совсем равнодушны ко мне.

Гвендолен. Я обожаю вас. Но вы еще не делали мне предложения. О женитьбе не было ни слова. Этот вопрос Даже не поднимался.

Джек. Но. но вы разрешите сделать вам предложение?

Гвендолен. Я думаю, сейчас для этого самый подходящий случай. И чтобы избавить вас от возможного разочарования, мистер Уординг, я должна вам заявить с полной искренностью, что я твердо решила ответить вам согласием.

Гвендолен. Да, мистер Уординг, так что же вы хотите мне сказать?

Джек. Вы же знаете все, что я могу вам сказать.

Гвендолен. Да, но вы не говорите.

Джек. Гвендолен, вы согласны стать моей женой? (Становится на колени.)

Гвендолен. Конечно, согласна, милый. Как долго вы собирались! Я думаю, вам не часто приходилось делать предложение.

Джек. Но, дорогая, я никого на свете не любил, кроме вас.

Гвендолен. Да, но мужчины часто делают предложение просто для практики. Вот, например, мой брат Джеральд. Все мои подруги говорят мне это. Какие у вас чудесные голубые глаза, Эрнест. Совершенно, совершенно голубые. Надеюсь, вы всегда будете смотреть на меня вот так, особенно при людях.

Входит леди Брэкнелл.

Леди Брэкнелл. Мистер Уординг! Встаньте! Что за полусогбенное положение! Это в высшей степени неприлично!

Джек пытается встать. Она его удерживает.

Гвендолен. Я помолвлена с мистером Уордингом, мама.

Гвендолен (с упреком). Мама!

Леди Брэкнелл. В карету, Гвендолен!

Гвендолен идет к двери. На пороге они с Джеком обмениваются воздушным поцелуем за спиной у леди Брэкнелл.

Леди Брэкнелл. (Озирается в недоумении, словно не понимая, что это за звук. Потом оборачивается.) В карету!

Гвендолен. Да, мама. (Уходит, оглядываясь на Джека.)

Леди Брэкнелл (усаживаясь.) Вы можете сесть, мистер Уординг. (Роется в кармане, ища записную книжечку и карандаш.)

Джек. Благодарю вас, леди Брэкнелл, я лучше постою.

Леди Брэкнелл (вооружившись книжкой и карандашом). Вынуждена отметить: вы не значитесь в моем списке женихов, хотя он в точности совпадает со списком герцогини Болтон. Мы с ней в этом смысле работаем вместе. Однако я готова внести вас в список, если ваши ответы будут соответствовать требованиям заботливой матери. Вы курите?

Джек. Должен признаться, курю.

Леди Брэкнелл. Рада слышать. Каждому мужчине нужно какое-нибудь занятие. И так уж в Лондоне слишком много бездельников. Сколько вам лет?

Джек. Двадцать девять.

Леди Брэкнелл. Самый подходящий возраст для женитьбы. Я всегда придерживалась того мнения, что мужчина, желающий вступить в брак, должен знать все или ничего. Что вы знаете?

Джек (после некоторого колебания). Ничего, леди Брэкнелл.

Леди Брэкнелл. Рада слышать это. Я не одобряю всего, что нарушает естественное неведение. Неведение подобно нежному экзотическому цветку: дотроньтесь до него, и он завянет. Все теории современного образования в корне порочны. К счастью, по крайней мере у нас, в Англии, образование не оставляет никаких следов. Иначе оно было бы чрезвычайно опасно для высших классов и, быть может, привело бы к террористическим актам на Гровенор-сквер. Ваш доход?

Джек. От семи до восьми тысяч в год.

Леди Брэкнелл (делая пометки в книжке). В акциях или в земельной ренте?

Джек. Главным образом в акциях.

Леди Брэкнелл. Это лучше. Всю жизнь платишь налоги, и после смерти с тебя их берут, а в результате земля не дает ни дохода, ни удовольствия. Правда, она дает положение в обществе, но не дает возможности пользоваться им. Такова моя точка зрения на землю.

Леди Брэкнелл. Загородный дом! А сколько в нем спален? Впрочем, это мы выясним позднее. Надеюсь, у вас есть дом и в городе? Такая простая, неиспорченная девушка, как Гвендолен, не может жить в деревне.

Джек. У меня дом на Белгрэйв-сквер, но его из года в год арендует леди Блоксхэм. Конечно, я могу отказать ей, предупредив за полгода.

Леди Брэкнелл. Леди Блоксхэм? Я такой не знаю.

Джек. Она редко выезжает. Она уже довольно пожилая.

Леди Брэкнелл. Ну, в наше время это едва ли может служить гарантией порядочного поведения. А какой номер на Белгрэйв-сквер?

Джек. Сто сорок девять.

Леди Брэкнелл (покачивая головой). Не модная сторона. Так я и знала, что не обойдется без дефекта. Но это легко изменить.

Джек. Признаться, у меня их нет. Я либерал-юнионист.

Леди Брэкнелл. Ну, их можно считать консерваторами. Их даже приглашают на обеды. Во всяком случае на вечера. А теперь перейдем к менее существенному. Родители ваши живы?

Джек. Нет. Я потерял обоих родителей.

Леди Брэкнелл. Потерю одного из родителей еще можно рассматривать как несчастье, но потерять обоих, мистер Уординг, похоже на небрежность. Кто был ваш отец? Видимо, он был человек состоятельный. Был ли он, как выражаются радикалы, представителем крупной буржуазии или же происходил из аристократической семьи?

Джек. Боюсь, не смогу ответить вам на этот вопрос. Дело в том, леди Брэкнелл, что я неточно выразился, сказав, что я потерял родителей. Вернее было бы сказать, что родители меня потеряли. По правде говоря, я не знаю своего происхождения. Я. найденыш.

Леди Брэкнелл. Найденыш!

Джек. Покойный мистер Томас Кардью, весьма добросердечный и щедрый старик, нашел меня и дал мне фамилию Уординг, потому что у него в кармане был тогда билет первого класса до Уординга. Уординг, как вы знаете, морской курорт в Сассексе.

Леди Брэкнелл. И где же этот добросердечный джентльмен с билетом первого класса до Уординга нашел вас?

Джек (серьезно). В саквояже.

Леди Брэкнелл. В саквояже?

Леди Брэкнелл. И где именно этот мистер Джеме или Томас Кардью нашел этот самый обыкновенный саквояж?

Джек. В камере хранения на вокзале Виктория. Ему выдали этот саквояж по ошибке вместо его собственного.

Леди Брэкнелл. В камере хранения на вокзале Виктория?

Джек. Да, на Брайтонской платформе.

Джек. Но что же мне делать? Не сомневайтесь, что я готов на все, лишь бы обеспечить счастье Гвендолен.

Джек. Но, право же, я не знаю, как за это взяться Саквояж я могу предъявить в любую минуту. Он у меня в гардеробной, в деревне. Может быть, этого вам будет достаточно, леди Брэкнелл?

Джек (в бешенстве подходит к дверям.) Бога ради, прекрати эту идиотскую музыку, Алджернон! Ты совершенно невыносим.

Музыка обрывается, и, улыбаясь, вбегает Алджернон.

Алджернон. А что, разве не вышло, дружище? Неужели Гвендолен отказала тебе? С ней это бывает. Она всем отказывает. Такой уж у нее характер.

Алджернон. Дорогой мой, обожаю, когда так отзываются о моих родных. Это единственный способ как-то примириться с их существованием. Родственники скучнейший народ, они не имеют ни малейшего понятия о том, как надо жить, и никак не могут догадаться, когда им следует умереть.

Джек. Ну, это чепуха!

Джек. Я вовсе не намерен с тобой спорить. Ты всегда обо всем споришь.

Алджернон. Да все на свете для этого и создано.

Джек. Ну, знаешь ли, если так считать, то лучше застрелиться. (Пауза.) А ты не думаешь, Алджи, что лет через полтораста Гвендолен станет очень похожа на свою мать?

Алджернон. Все женщины со временем становятся похожи на своих матерей. В этом их трагедия. Ни один мужчина не бывает похож на свою мать. В этом его трагедия.

Джек. Это что, остроумно?

Алджернон. Это отлично сказано и настолько же верно, насколько любой афоризм нашего цивилизованного века.

Джек. Я сыт по горло остроумием. Теперь все остроумны. Шага нельзя ступить, чтобы не встретить умного человека; Это становится поистине общественным бедствием. Чего бы я не дал за несколько настоящих дураков. Но их нет.

Алджернон. Они есть. Сколько угодно.

Джек. Хотел бы повстречаться с ними. О чем они говорят?

Алджернон. Дураки? Само собой, об умных людях.

Джек. Какие дураки!

Алджернон. А кстати, ты сказал Гвендолен всю правду про то, что ты Эрнест в городе и Джек в деревне?

Джек. Ну, это чепуха!

Алджернон. А все-таки как быть с твоим братцам? С беспутным Эрнестом?

Джек. Не пройдет недели, и я навсегда разделаюсь с ним. Я объявлю, что он умер в Париже от апоплексического удара. Ведь многие скоропостижно умирают от удара, не так ли?

Алджернон. Да, но это наследственное, мой милый. Это поражает целые семьи. Не лучше ли острая простуда?

Алджернон. Ну конечно, уверен.

Джек. Хорошо. Мой бедный брат Эрнест скоропостижно скончался в Париже от острой простуды. И кончено.

Алджернон. Но мне казалось, ты говорил. Ты говорил, что мисс Кардью не на шутку заинтересована твоим братом Эрнестом? Как она перенесет такую утрату?

Джек. Ну, это не важно. Сесили, смею тебя уверить, не мечтательница. У нее превосходный аппетит, она любит большие прогулки и вовсе не примерная ученица.

Алджернон. А мне хотелось бы познакомиться с Сесили.

Джек. Постараюсь этого не допустить. Она очень хорошенькая, и ей только что исполнилось восемнадцать.

Алджернон. А ты сказал Гвендолен, что у тебя есть очень хорошенькая воспитанница, которой только что исполнилось восемнадцать?

Джек. К чему разглашать такие подробности? Сесили и Гвендолен непременно подружатся. Поручусь чем угодно, что через полчаса после встречи они назовут друг друга сестрами.

Алджернон. Женщины приходят к этому только после того, как обзовут друг друга совсем иными именами. Ну, а теперь, дружище, надо сейчас же переодеться. Иначе мы не захватим хорошего столика у Виллиса. Ведь уже скоро семь.

Джек (раздраженно). У тебя постоянно скоро семь.

Алджернон. Ну да, я голоден.

Джек. А когда ты не бываешь голоден?

Алджернон. Куда мы после обеда? В театр?

Джек. Нет, ненавижу слушать глупости.

Алджернон. Ну тогда в клуб.

Джек. Ни за что. Ненавижу болтать глупости.

Алджернон. Ну тогда к десяти в варьете.

Джек. Не выношу смотреть глупости. Уволь!

Алджернон. Ну так что же нам делать?

Алджернон. Это очень трудное занятие. Но я не против того, чтобы потрудиться, если только это не ради какой-то цели.

Лэйн. Мисс Ферфакс.

Входит Гвендолен. Лэйн уходит.

Алджернон. Гвендолен! Какими судьбами?

Гвендолен. Алджи, пожалуйста, отвернись. Я должна по секрету поговорить с мистером Уордингом.

Алджернон. Знаешь, Гвендолен, в сущности, я не должен разрешать тебе этого.

Гвендолен. Алджи, ты всегда занимаешь аморальную позицию по отношению к самым простым вещам. Ты еще слишком молод для этого.

Алджернон отходит к камину.

Джек. Гвендолен, дорогая!

Гвендолен. История вашего романтического происхождения, которую мама рассказала мне в самом непривлекательном виде, потрясла меня до глубины души. Ваше имя мне стало еще дороже. А ваше простодушие для меня просто непостижимо. Ваш городской адрес в Олбени у меня есть. А какой ваш адрес в деревне?

Джек. Поместье Вултон. Хартфордшир.

Алджернон, который прислушивается к разговору, улыбается и записывает адрес на манжете. Потом берет со стола железнодорожное расписание.

Гвендолен. Надеюсь, почтовая связь у вас налажена. Возможно, нам придется прибегнуть к отчаянным мерам. Это, конечно, потребует серьезного обсуждения. Я иуду сноситься с вами ежедневно.

Гвендолен. Сколько вы еще пробудете в городе?

Джек. До понедельника.

Гвендолен. Прекрасно! Алджи, можешь повернуться.

Алджернон. А я уже повернулся.

Гвендолен. Можешь также позвонить.

Джек. Вы позволите мне проводить вас до кареты, дорогая?

Гвендолен. Само собой.

Джек (вошедшему Лэйну). Я провожу мисс Ферфакс.

Лэйн. Слушаю, сэр.

Джек и Гвендолен уходят. Лэйн держит на подносе несколько писем. Видимо, это счета, потому что Алджернон, взглянув на конверты, рвет их на кусочки.

Алджернон. Стакан хересу, Лэйн.

Лэйн. Слушаю, сэр.

Алджернон. Завтра, Лэйн, я отправляюсь бенберировать.

Лэйн. Слушаю, сэр.

Алджернон. Вероятно, я не вернусь до понедельника. Уложите фрак, смокинг и все для поездки к мистеру Бенбери.

Лэйн. Слушаю, сэр. (Подает херес.)

Алджернон. Надеюсь, завтра будет хорошая погода, Лэйн.

Лэйн. Погода никогда не бывает хорошей, сэр.

Алджернон. Лэйн, вы законченный пессимист.

Лэйн. Стараюсь по мере сил, сэр.

Входит Джек. Лэйн уходит.

Джек. Вот разумная, мыслящая девушка. Единственная в моей жизни.

Алджернон без удержу хохочет.

Джек. Чего ты так веселишься?

Алджернон. Просто вспомнил о бедном мистере Бенбери.

Джек. Если ты не одумаешься, Алджи, помяни мое слово, попадешь ты с этим Бенбери в переделку!

Алджернон. А мне это как раз нравится. Иначе скучно было бы жить на свете.

Джек. Какая чушь, Алджи. От тебя слышишь одни глупости.

Алджернон. А от кого их не услышишь?

Джек с возмущением глядит на него, потом выходит. Алджернон закуривает папироску, читает адрес на манжете и улыбается.

Мисс Призм. Сесили, Сесили! Такое утилитарное занятие, как поливка цветов, это скорее обязанность Мольтона, чем ваша. Особенно сейчас, когда вас ожидают интеллектуальные наслаждения. Ваша немецкая грамматика у вас на столе. Раскройте страницу пятнадцатую. Мы повторим вчерашний урок.

Сесили (подходя очень медленно). Но я ненавижу немецкий. Противный язык. После немецкого урока у меня всегда ужасный вид.

Мисс Призм. Дитя мое, вы знаете, как озабочен ваш опекун тем, чтобы вы продолжали свое образование. Уезжая вчера в город, он особенно обращал мое внимание на немецкий язык. И каждый раз, уезжая в город, он напоминает о немецком языке.

Сесили. Дорогой дядя Джек такой серьезный! Иногда я боюсь, что он не совсем здоров.

Мисс Призм (выпрямляясь). Ваш опекун совершенно здоров, и строгость его поведения особенно похвальна в таком сравнительно молодом человеке. Я не знаю никого, кто превосходил бы его в сознании долга и ответственности.

Сесили. Может быть, поэтому он и скучает, когда мы остаемся тут втроем.

Мисс Призм. Сесили! Вы меня удивляете. У мистера Уординга много забот. Праздная и легкомысленная болтовня ему не к лицу. Вы же знаете, какие огорчения доставляет ему его несчастный младший брат.

Сесили. Я хотела бы, чтобы дядя позволил этому несчастному младшему брату хоть иногда гостить у нас. Мы бы могли оказать на него хорошее влияние, мисс Призм. Я уверена, что вы, во всяком случае, могли бы. Вы знаете немецкий и геологию, а такие познания могут перевоспитать человека. (Что-то записывает в своем дневнике.)

Мисс Призм (покачивая головой). Не думаю, чтобы даже я могла оказать влияние на человека, который, по словам собственного брата, обладает таким слабым и неустойчивым характером. Да я и не уверена, что взялась бы за его исправление. Я вовсе не одобряю современной мании мгновенно превращать дурного человека в хорошего. Что он посеял, пускай и пожнет. Закройте ваш дневник, Сесили. Вообще вам совсем не следует вести дневник.

Сесили. Я веду дневник для того, чтобы поверять ему самые удивительные тайны моей жизни. Без записей я, вероятно, позабыла бы их.

Сесили. Да, но обычно запоминаются события, которых на самом деле не было и не могло быть. Я думаю, именно памяти мы обязаны трехтомными романами, которые нам присылают из библиотеки.

Мисс Призм. Не хулите трехтомные романы, Сесили. Я сама когда-то сочинила такой роман.

Сесили. Нет, в самом деле, мисс Призм? Какая вы умная! И, надеюсь, конец был несчастливый? Я не люблю романов со счастливым концом. Они меня положительно угнетают.

Сесили. Может быть, и так. Но это несправедливо. А ваш роман был напечатан?

Мисс Призм. Увы! Нет. Рукопись, к несчастью, была мною утрачена.

Сесили делает удивленный жест.

Сесили (с улыбкой). А вот и доктор Чезюбл идет к нам.

Мисс Призм (встав и идя навстречу). Доктор Чезюбл! Как приятно вас видеть!

Входит каноник Чезюбл.

Чезюбл. Ну, как мы сегодня поживаем? Надеюсь, вы в добром здравии, мисс Призм?

Сесили. Мисс Призм только что жаловалась на головную боль. Мне кажется, ей помогла бы небольшая прогулка с вами, доктор.

Мисс Призм. Сесили! Но я вовсе не жаловалась на головную боль.

Сесили. Да, мисс Призм, но я чувствую, что голова у вас болит. Когда вошел доктор Чезюбл, я думала как раз об этом, а не об уроке немецкого языка.

Чезюбл. Надеюсь, Сесили, что вы внимательно относитесь к вашим урокам?

Сесили. Боюсь, что не очень.

Чезюбл. Не понимаю. Если бы мне посчастливилось быть учеником мисс Призм, я бы не отрывался от ее уст.

Мисс Призм негодует.

Мисс Призм. Мы ждем его не раньше понедельника.

Мисс Призм. Эгерия? Меня зовут Петиция, доктор.

Чезюбл (отвешивая поклон). Классическая аллюзия, не более того; заимствована из языческих авторов. Я, без сомнения, увижу вас вечером в церкви?

Мисс Призм. Я все-таки, пожалуй, немножко пройдусь с вами, доктор. Голова у меня действительно побаливает, и прогулка мне поможет.

Чезюбл. С удовольствием, мисс Призм, с величайшим удовольствием. Мы пройдем до школы и обратно.

Мисс Призм. Восхитительно! Сесили, в мое отсутствие вы приготовите политическую экономию. Главу о падении рупии можете опустить. Это чересчур злободневно. Даже финансовые проблемы имеют драматический резонанс. (Уходит по дорожке, сопровождаемая доктором Чезюблом.)

Сесили (хватает одну книгу за другой и швыряет их обратно на стол). Ненавижу политическую экономию! Ненавижу географию. Ненавижу, ненавижу немецкий.

Входит Мерримен с визитной карточкой на подносе.

Мерримен. Сейчас со станции прибыл мистер Эрнест Уординг. С ним его чемоданы.

Сесили (берет карточку и читает). «Мистер Эрнест Уординг, Б-4, Олбени, зап.». Несчастный брат дяди Джека! Вы ему сказали, что мистер Уординг в Лондоне?

Мерримен. Да, мисс. Он, по-видимому, очень огорчился. Я заметил, что вы с мисс Призм сейчас в саду. Он сказал, что хотел бы побеседовать с вами.

Сесили. Просите мистера Эрнеста Уординга сюда. Я думаю, надо сказать экономке, чтобы она приготовила для него комнату.

Мерримен. Слушаю, мисс. (Уходит.)

Сесили. Никогда в жизни я не встречала по-настоящему беспутного человека! Мне страшно. А вдруг он такой же, как все?

Входит Алджернон, очень веселый и добродушный.

Сесили. Да, такой же!

Алджернон (приподнимая шляпу). Так это вы моя маленькая кузина Сесили?

Сесили. Тут какая-то ошибка. Я совсем не маленькая. Напротив, для своих лет я даже слишком высока.

Алджернон несколько смущен.

Сесили. Но я действительно ваша кузина Сесили. А вы, судя по визитной карточке, брат дяди Джека, кузен Эрнест, мой беспутный кузен Эрнест.

Алджернон. Но я вовсе не беспутный, кузина. Пожалуйста, не думайте, что я беспутный.

Сесили. Если это не так, то вы самым непозволительным образом вводили нас в заблуждение. Надеюсь, вы не ведете двойной жизни, прикидываясь беспутным, когда на самом деле вы добродетельны. Это было бы лицемерием.

Алджернон (глядя на нее с изумлением). Гм! Конечно, я бывал весьма легкомысленным.

Сесили. Очень рада, что вы это признаете.

Алджернон. Если вы уж заговорили об этом, должен признаться, что шалил я достаточно.

Сесили. Не думаю, что вам следует этим хвастаться, хотя, вероятно, это вам доставляло удовольствие.

Алджернон. Для меня гораздо большее удовольствие быть здесь, с вами.

Сесили. Я вообще не понимаю, как вы здесь очутились. Дядя Джек вернется только в понедельник.

Алджернон. Очень жаль. Я должен уехать в понедельник первым же поездом. У меня деловое свидание, и мне очень хотелось бы. избежать его.

Сесили. А вы не могли бы избежать его где-нибудь в Лондоне?

Алджернон. Нет, свидание назначено в Лондоне.

Сесили. Конечно, я понимаю, как важно не выполнить деловое обещание, если хочешь сохранить чувство красоты и полноты жизни, но все-таки вам лучше дождаться приезда дяди Джека. Я знаю, он хотел поговорить с вами относительно вашей эмиграции.

Алджернон. Относительно чего?

Сесили. Вашей эмиграции. Он поехал покупать вам дорожный костюм.

Алджернон. Никогда не поручил бы Джеку покупать мне костюм. Он не способен выбрать даже галстук.

Сесили. Но вам едва ли понадобятся галстуки. Ведь дядя Джек отправляет вас в Австралию.

Алджернон. В Австралию! Лучше на тот свет!

Сесили. Да, в среду за обедом он сказал, что вам предстоит выбирать между этим светом, тем светом и Австралией.

Алджернон. Вот как! Но сведения, которыми я располагаю об Австралии и том свете, не очень заманчивы. Для меня и этот свет хорош, кузина.

Сесили. Да, но достаточно ли вы хороши для него?

Сесили. Боюсь, что сегодня у меня на это нет времени.

Алджернон. Ну тогда хотите, чтобы я сам исправился сегодня же?

Сесили. Едва ли это вам по силам. Но почему не попробовать?

Алджернон. Непременно попробую. Я уже чувствую, что становлюсь лучше.

Сесили. Но вид у вас стал хуже.

Алджернон. Это потому, что я голоден.

Сесили. Ах, как это мне не пришло в голову! Конечно, тот, кто собирается возродиться к новой жизни, нуждается в регулярном и здоровом питании. Пройдемте в дом.

Алджернон. Благодарю вас. Но можно мне цветок в петлицу? Без цветка в петлице мне и обед не в обед.

Сесили. Марешаль Ниель? (Берется за ножницы.)

Алджернон. Нет, лучше пунцовую.

Сесили. Почему? (Срезает пунцовую розу.)

Алджернон. Потому что вы похожи на пунцовую розу, Сесили.

Сесили. Я думаю, вам не следует так говорить со мной. Мисс Призм никогда со мной так не говорит.

Алджернон. Значит, мисс Призм просто близорукая старушка.

Сесили вдевает розу ему в петлицу.

Алджернон. Вы на редкость хорошенькая девушка, Сесили.

Алджернон. Это ловушка, в которую с радостью попался бы всякий здравомыслящий человек.

Сесили. Ну, я вовсе не хотела бы поймать здравомыслящего человека. О чем с ним разговаривать?

Они уходят в дом. Возвращаются мисс Призм и доктор Чезюбл.

Чезюбл (филологическое чувство которого потрясено). Поверьте, я не заслуживаю такого неологизма. Как теория, так и практика церкви первых веков христианства высказывались против брака.

Мисс Призм (нравоучительно). Поэтому церковь первых веков христианства и не дожила до нашего времени. И вы, должно быть, не отдаете себе отчета, дорогой доктор, что, упорно отказываясь от женитьбы, человек является всеобщим соблазном. Мужчинам следует быть осмотрительнее, слабых духом безбрачие способно сбить с пути истинного.

Чезюбл. Но разве женатый мужчина менее привлекателен?

Мисс Призм. Женатый мужчина привлекателен только для своей жены.

Чезюбл. Увы, даже для нее, как говорят, не всегда.

Доктор Чезюбл делает удивленный жест.

Мисс Призм. Я говорю агрикультурно. Моя метафора заимствована из садоводства. Но где же Сесили?

Чезюбл. Может быть, она тоже пошла пройтись до школы и обратно?

Из глубины сада медленно приближается Джек. Он облачен в глубокий траур, с крепом на шляпе и в черных перчатках.

Мисс Призм. Мистер Уординг!

Чезюбл. Мистер Уординг!

Мисс Призм. Какой сюрприз! А мы вас не ждали раньше понедельника.

Джек (с трагической миной жмет руку мисс Призм). Да, я вернулся раньше, чем предполагал. Доктор Чезюбл, здравствуйте.

Чезюбл. Дорогой мистер Уординг! Надеюсь, это скорбное одеяние не означает какой-нибудь ужасной утраты?

Мисс Призм. Новые долги и безрассудства?

Чезюбл. В тенетах зла и наслаждения?

Джек (качая головой). Умер.

Чезюбл. Ваш брат Эрнест умер?

Джек. Да, умер. Совсем умер.

Мисс Призм. Какой урок для него! Надеюсь, это ему пойдет на пользу.

Чезюбл. Мистер Уординг, приношу вам мои искренние соболезнования. Для вас остается по крайней мере утешением, что вы были самым великодушным и щедрым из братьев.

Чезюбл. Весьма тяжкий. Вы были с ним до конца?

Джек. Нет. Он умер за границей! В Париже. Вчера вечером пришла телеграмма от управляющего Гранд-отеля.

Чезюбл. И в ней упоминается причина смерти?

Джек. По-видимому, острая простуда.

Мисс Призм. Что посеешь, то и пожнешь.

Чезюбл (воздевая руки горе). Милосердие, дорогая мисс Призм, милосердие! Никто из нас не совершенен. Я сам в высшей степени подвержен простуде. А погребение предполагается здесь, у нас?

Джек. Нет. Он, кажется, завещал, чтобы его похоронили в Париже.

Чезюбл. В Париже! (Покачивает головой.) Да! Значит, он до самого конца не проявил достаточной серьезности. Вам, конечно, желательно, чтобы я упомянул об этой семейной драме в моей воскресной проповеди?

Джек горячо пожимает ему руку.

Чезюбл. Моя проповедь о манне небесной в пустыне пригодна для любого события, радостного или, как в данном случае, печального.

Чезюбл. Я произносил ее на празднике урожая, при крещении, конфирмации, в дни скорби и в дни ликования. В последний раз я произнес ее в соборе на молебствии в пользу Общества предотвращения недовольства среди высших классов. Присутствовавший при этом епископ был поражен злободневностью некоторых моих аналогий.

Джек. А кстати! Вы, кажется, упомянули крещение, доктор Чезюбл. Вы, конечно, умеете крестить?

Доктор Чезюбл в недоумении.

Джек. Я хочу сказать, вам часто приходится крестить?

Мисс Призм. К сожалению, в нашем приходе это одна из главных обязанностей пастора. Я часто говорила по этому поводу с беднейшими из прихожан. Но они, как видно, понятия не имеют об экономии.

Чезюбл. Смею спросить, мистер Уординг, разве вы заинтересованы в судьбе какого-нибудь ребенка? Ведь сколько мне известно, брат ваш был холост?

Мисс Призм (с горечью). Таковы обычно все живущие исключительно ради собственного удовольствия.

Чезюбл. Но, мистер Уординг, ведь вас уже крестили.

Чезюбл. Значит, у вас на этот счет имеются сомнения?

Джек. Если нет, так будут. Но, конечно, я не хотел бы затруднять вас. Может быть, мне уже поздно креститься?

Чезюбл. Нисколько. Окропление и даже погружение взрослых предусмотрено каноническими правилами.

Чезюбл. Не беспокойтесь. Окропления будет вполне достаточно. Оно даже предпочтительно. Погода у нас такая ненадежная. И в котором часу вы предполагаете совершить обряд?

Джек. Да я мог бы заглянуть часов около пяти, если вам удобно.

Чезюбл. Вполне! Вполне! Как раз около этого часа я собираюсь совершить еще два крещения. Это двойня, недавно рожденная у одного из ваших арендаторов. У Дженкинса, того, знаете, возчика и весьма работящего человека.

Джек. Мне совсем не улыбается креститься заодно с другими младенцами. Это было бы ребячеством. Не лучше ли тогда в половине шестого?

Мисс Призм. Мне оно кажется очень даже явным благом.

Из дома выходит Сесили.

Сесили. Дядя Джек! Как хорошо, что вы вернулись. Но что за ужасный костюм? Скорее идите переоденьтесь!

Мисс Призм. Сесили!

Чезюбл. Дитя мое! Дитя мое!

Сесили подходит к Джеку, он с грустью целует ее в лоб.

Сесили. В чем дело, дядя? Улыбнитесь. У вас такой вид, словно зубы болят, а у меня для вас есть сюрприз. Кто бы вы думали сейчас у нас в столовой? Ваш брат!

Сесили. Ваш брат, Эрнест. Он приехал за полчаса до вас.

Джек. Что за чушь! У меня нет никакого брата.

Сесили. О, не надо так говорить! Как бы дурно он ни вел себя в прошлом, он все-таки ваш брат. Зачем вы так суровы? Не надо отрекаться от него. Я сейчас позову его сюда. И вы пожмете ему руку, не правда ли, дядя Джек? (Бежит в дом.)

Чезюбл. Какое радостное известие!

Мисс Призм. Теперь, когда мы уже примирились с утратой, его возвращение вызывает особую тревогу.

Джек. Мой брат в столовой? Ничего не понимаю. Какая-то нелепость.

Входит Алджернон за руку с Сесили. Они медленно идут к Джеку.

Джек. Силы небесные! (Делает знак Алджернону, чтобы тот ушел.)

Алджернон. Дорогой брат, я приехал из Лондона, чтобы сказать тебе, что я очень сожалею о всех причиненных тебе огорчениях и что я намерен в будущем жить совсем по-иному.

Джек бросает на него грозный взгляд и не берет протянутой руки.

Сесили. Дядя Джек, неужели вы оттолкнете руку вашего брата?

Сесили. Дядя Джек, будьте снисходительны. В каждом есть крупица добра. Эрнест сейчас рассказывал мне о своем бедном больном друге Бенбери, которого он часто навещает. И, конечно, есть доброе чувство в том, кто отказывается от всех удовольствий Лондона для того, чтобы сидеть у одра больного.

Джек. Как! Он тебе рассказывал о Бенбери?

Сесили. Да, он рассказал мне о бедном Бенбери и его ужасной болезни.

Джек. Бенбери! Я не желаю, чтобы он говорил с тобой о Бенбери и вообще о чем бы то ни было. Это слишком!

Алджернон. Признаюсь, виноват Но я не могу не сознаться, что холодность брата Джона для меня особенно тяжела. Я надеялся на более сердечный прием, особенно в мой первый приезд сюда.

Сесили Дядя Джек, если вы не протянете руку Эрнесту, я вам этого никогда не прощу!

Джек. Никогда не простишь?

Сесили. Никогда, никогда, никогда!

Джек. Ну хорошо, в последний раз. (Пожимает руку Алджернону и угрожающе глядит на него.)

Чезюбл. Как утешительно видеть такое искреннее примирение Теперь, я думаю, нам следует оставить братьев наедине.

Мисс Призм. Сесили, идемте со мной.

Сесили. Сейчас, мисс Призм. Я рада, что помогла их примирению.

Чезюбл. Сегодня вы совершили благородный поступок, дитя мое.

Мисс Призм. Не будем поспешны в наших суждениях.

Сесили. Я очень счастлива!

Все, кроме Джека и Алджернона, уходят.

Джек. Алджи, перестань озорничать. Ты должен убраться отсюда сейчас же. Здесь я не разрешаю бенберировать!

Мерримен. Я поместил вещи мистера Эрнеста в комнату рядом с вашей, сэр. Полагаю, так и следует, сэр?

Мерримен. Чемоданы мистера Эрнеста, сэр. Я внес их в комнату рядом с вашей спальней и распаковал.

Джек. Его чемоданы?

Мерримен. Да, сэр. Три чемодана, несессер, две шляпных картонки и большая корзина с провизией.

Алджернон. Боюсь, на этот раз я не смогу пробыть больше недели.

Джек. Мерримен, велите сейчас же подать кабриолет. Мистера Эрнеста срочно вызывают в город.

Мерримен. Слушаю, сэр. (Уходит в дом.)

Алджернон. Какой ты выдумщик, Джек. Никто меня не вызывает в город.

Джек. Нет, вызывает.

Алджернон. Понятия не имею, кто именно.

Джек. Твой долг джентльмена.

Алджернон. Мой долг джентльмена никогда не мешает моим удовольствиям.

Джек. Готов тебе поверить.

Джек. Не смей в таком тоне говорить о мисс Кардью. Мне это не нравится.

Алджернон. А мне, например, не нравится твой костюм. Ты просто смешон. Почему ты не пойдешь и не переоденешься? Чистое ребячество носить траур по человеку, который собирается целую неделю провести у тебя в качестве гостя. Это просто нелепо!

Джек. Ты ни в коем случае не пробудешь у меня целую неделю ни в качестве гостя, ни в ином качестве. Ты должен уехать поездом четыре пять.

Алджернон. Я ни в коем случае не оставлю тебя, пока ты в трауре. Это было бы не по-дружески. Если бы я был в трауре, ты, полагаю, не покинул бы меня? Я бы счел тебя черствым человеком, если бы ты поступил иначе.

Джек. А если я переоденусь, тогда ты уедешь?

Алджернон. Да, если только ты не будешь очень копаться. Ты всегда страшно копаешься перед зеркалом, и всегда без особого толку.

Джек. Уж во всяком случае это лучше, чем быть всегда расфуфыренным вроде тебя.

Алджернон. Если я слишком хорошо одет, я искупаю это тем, что я слишком хорошо воспитан.

Джек. Твое тщеславие смехотворно, твое поведение оскорбительно, а твое присутствие в моем саду нелепо. Однако ты еще поспеешь на поезд четыре пять и, надеюсь, совершишь приятную поездку в город. На этот раз твое бенберирование не увенчалось успехом. (Идет в дом.)

Алджернон. А по-моему, увенчалось, да еще каким. Я влюблен в Сесили, а это самое главное.

В глубине сада появляется Сесили, она берет лейку и начинает поливать цветы.

Алджернон. Но я должен повидать ее до отъезда и условиться о следующей встрече. А, вот она!

Сесили. Я пришла полить розы. Я думала, вы с дядей Джеком.

Алджернон. Он пошел распорядиться, чтобы мне подали кабриолет.

Сесили. Вы поедете с ним кататься?

Алджернон. Нет, он хочет отослать меня.

Сесили. Так, значит, нам предстоит разлука?

Алджернон. Боюсь, что да. И мне это очень грустно.

Сесили. Всегда грустно расставаться с теми, с кем только что познакомился. С отсутствием старых друзей можно легко примириться. Но даже недолгая разлука с теми, кого только что узнал, почти невыносима.

Алджернон. Спасибо за эти слова.

Мерримен. Экипаж подан, сэр.

Алджернон умоляюще глядит на Сесили.

Сесили. Пусть подождет, Мерримен, ну, минут. минут пять.

Мерримен. Слушаю, мисс. (Уходит.)

Алджернон. Надеюсь, Сесили, я не оскорблю вас, если скажу честно и прямо, что в моих глазах вы зримое воплощение предельного совершенства.

Сесили. Ваша искренность делает вам честь, Эрнест. Если вы позволите, я запишу ваши слова в свой дневник. (Идет к столу и начинает записывать.)

Алджернон. Так вы действительно ведете дневник? Чего бы я не дал за то, чтобы заглянуть в него. Можно?

Сесили. О нет! (Прикрывает его рукой.) Видите ли, это всего только запись мыслей и переживаний очень молодой девушки, и, следовательно, это предназначено для печати. Вот когда мой дневник появится отдельным изданием, тогда непременно купите его. Но прошу вас, Эрнест, продолжайте. Я очень люблю писать под диктовку. Я дописала до «предельного совершенства». Продолжайте. Я готова.

Алджернон (несколько озадаченно). Хм! Хм!

Сесили. Не кашляйте, Эрнест. Когда диктуешь, надо говорить медленно и не кашлять. А к тому же я не знаю, как записать кашель. (Записывает по мере того как Алджернон говорит.)

Алджернон (говорит очень быстро). Сесили, как только я увидел вашу поразительную и несравненную красоту, я осмелился полюбить вас безумно, страстно, преданно, безнадежно.

Сесили. По-моему, вам не следует говорить мне, что вы любите меня безумно, страстно, преданно, безнадежно. А кроме того, безнадежно сюда вовсе не подходит.

Мерримен. Экипаж ожидает вас, сэр.

Алджернон. Скажите, чтобы его подали через неделю в это же время.

Мерримен (смотрит на Сесили, которая не опровергает слов Алджернона). Слушаю, сэр.

Сесили. Дядя Джек будет сердиться, когда узнает, что вы уедете только через неделю в это же время.

Алджернон. Мне нет дела до Джека. Мне нет дела ни до кого, кроме вас. Я люблю вас, Сесили. Согласны вы быть моей женой?

Сесили. Какой вы глупый! Конечно. Мы ведь обручены уже около трех месяцев.

Алджернон. Около трех месяцев?!

Сесили. Да, в четверг будет ровно три месяца.

Алджернон. Но каким образом это произошло?

Сесили. С тех пор как дядя Джек признался нам, что у него есть младший брат, беспутный и порочный, вы стали, конечно, предметом наших разговоров с мисс Призм. И, конечно, тот, о ком так много говорят, становится особенно привлекательным. Должно же в нем быть что-то выдающееся. Может быть, это очень глупо с моей стороны, но я полюбила вас, Эрнест.

Алджернон. Милая! Но все-таки когда состоялось обручение?

Сесили. Четырнадцатого февраля. Не в силах больше вынести того, что вы даже не знаете о моем существовании, я решила так или иначе уладить этот вопрос и после долгих колебаний обручилась с вами под этим старым милым деревом. На другой день я купила вот это колечко, ваш подарок, и этот браслет с узлом верности и дала обещание не снимать их.

Алджернон. Так, значит, это мои подарки? А ведь недурны, правда?

Сесили. У вас очень хороший вкус, Эрнест. За это я вам всегда прощала ваш беспутный образ жизни. А вот шкатулка, в которой я храню ваши милые письма. (Нагибается за шкатулкой, открывает ее и достает пачку писем, перевязанных голубой ленточкой.)

Алджернон. Мои письма? Но, моя дорогая Сесили, я никогда не писал вам писем.

Сесили. Не надо напоминать мне об этом. Я слишком хорошо помню, что мне пришлось писать ваши письма за вас. Я писала их три раза в неделю, а иногда и чаще.

Алджернон. Позвольте мне прочитать их, Сесили.

Сесили. Ни в коем случае. Вы слишком возгордились бы. (Убирает шкатулку.) Три письма, которые вы написали мне после нашего разрыва, так хороши и в них так много орфографических ошибок, что я до сих пор не могу удержаться от слез, когда перечитываю их.

Алджернон. Но разве наша помолвка расстроилась?

Сесили. Ну, конечно. Двадцать второго марта. Вот, можете посмотреть дневник. (Показывает дневник.) «Сегодня я расторгла нашу помолвку с Эрнестом. Чувствую, что так будет лучше. Погода по-прежнему чудесная».

Алджернон. Но почему, почему вы решились на это? Что я сделал? Я ничего такого не сделал, Сесили! Меня в самом деле очень огорчает то, что вы расторгли нашу помолвку. Да еще в такую чудесную погоду.

Сесили. Какая же это по-настоящему прочная помолвка, если ее не расторгнуть хоть раз. Но я простила вас уже на той же неделе.

Алджернон. (подходя к ней и становясь на колени) Вы ангел, Сесили!

Сесили. Мой милый сумасброд!

Он целует ее, она ерошит его волосы

Сесили. Надеюсь, волосы у вас вьются сами?

Алджернон. Да, дорогая, с небольшой помощью парикмахера.

Сесили. Я так рада.

Алджернон. Больше вы никогда не расторгнете нашей помолвки, Сесили?

Сесили. Мне кажется, что теперь, когда я вас узнала, я этого не смогла бы. А к тому же ваше имя.

Алджернон (нервно). Да, конечно.

Сесили. Не смейтесь надо мной, милый, но моей девической мечтой всегда было выйти за человека, которого зовут Эрнест.

Алджернон встает. Сесили тоже.

Сесили. В этом имени есть нечто внушающее абсолютное доверие. Я так жалею бедных женщин, мужья которых носят другие имена.

Алджернон. Но, дорогое дитя мое, неужели вы хотите сказать, что не полюбили бы меня, если бы меня звали по-другому?

Сесили. Как, например?

Сесили. Но мне вовсе не нравится имя Алджернон.

Алджернон. Послушайте, дорогая, милая, любимая девочка. Я не вижу причин, почему бы вам возражать против имени Алджернон. Это вовсе не плохое имя. Более того, это довольно аристократическое имя. Половина ответчиков по делам о банкротстве носит это имя. Нет, шутки в сторону, Сесили. (Подходя ближе.) Если бы меня звали Алджи, неужели вы не могли бы полюбить меня?

Сесили (вставая). Я могла бы уважать вас, Эрнест. Я могла бы восхищаться вами, но, боюсь, что не смогла бы все свои чувства безраздельно отдать только вам.

Алджернон. Гм! Сесили! (Хватаясь за шляпу.) Ваш пастор, вероятно, вполне сведущ по части церковных обрядов и церемоний?

Сесили. О, конечно, доктор Чезюбл весьма сведущий человек. Он не написал ни одной книги, так что вы можете себе представить, сколько у него сведений в голове.

Алджернон. Я вернусь не позже чем через полчаса.

Сесили. Принимая во внимание, что мы с вами обручены с четырнадцатого февраля и что встретились мы только сегодня, я думаю, что вам не следовало бы покидать меня на такой продолжительный срок. Нельзя ли через двадцать минут?

Алджернон. Я мигом вернусь! (Целует ее и убегает через сад.)

Сесили. Какой он порывистый! И какие у него волосы! Нужно записать, что он сделал мне предложение.

Мерримен. Некая мисс Ферфакс хочет видеть мистера Уординга. Говорит, что он нужен ей по очень важному делу.

Сесили. А разве мистер Уординг не у себя в кабинете?

Мерримен. Мистер Уординг недавно прошел по направлению к дому доктора Чезюбл а.

Сесили. Попросите эту леди сюда. Мистер Уординг, вероятно, скоро вернется. И принесите, пожалуйста, чаю.

Мерримен. Слушаю, мисс. (Выходит.)

Сесили. Мисс Ферфакс? Вероятно, одна из тех пожилых дам, которые вместе с дядей Джеком занимаются благотворительными делами в Лондоне. Не люблю дам-филантропок. Они слишком много на себя берут.

Мерримен. Мисс Ферфакс.

Входит Гвендолен. Мерримен уходит.

Сесили (идя ей навстречу). Позвольте вам представиться. Меня зовут Сесили Кардью.

Гвендолен. Сесили Кардью? (Идет к ней и пожимает руку.) Какое милое имя! Я уверена, мы с вами подружимся. Вы мне и сейчас ужасно нравитесь. А первое впечатление меня никогда не обманывает.

Сесили. Как это мило с вашей стороны, мы ведь с вами так сравнительно недавно знакомы. Пожалуйста садитесь.

Гвендолен (все еще стоя). Можно мне называть вас Сесили?

Сесили. Ну конечно!

Гвендолен. А меня зовите просто Гвендолен.

Сесили. Если вам это приятно.

Гвендолен. Значит, решено? Не так ли?

Пауза. Обе одновременно садятся.

Сесили. Нет, не слыхала.

Гвендолен. К счастью, он совершенно неизвестен за пределами тесного семейного круга. Это вполне естественно. Сферой деятельности для мужчины, по-моему, должен быть домашний очаг. И как только мужчины начинают пренебрегать своими семейными обязанностями, они становятся такими изнеженными. А я этого не люблю. Это делает мужчину слишком привлекательным. Моя мама, которая смотрит на воспитание крайне сурово, развила во мне большую близорукость: это входит в ее систему. Так что вы не возражаете, Сесили, если я буду смотреть на вас в лорнет?

Сесили. Нет, что вы, Гвендолен, я очень люблю, когда на меня смотрят!

Гвендолен (тщательно обозрев Сесили через лорнет). Вы здесь гостите, не так ли?

Сесили. О, нет. Я здесь живу.

Гвендолен (строго). Вот как? Тогда здесь находится, конечно, ваша матушка или хотя бы какая-нибудь пожилая родственница?

Сесили. Нет. У меня нет матери, да и родственниц никаких нет.

Гвендолен. Что вы говорите?

Сесили. Мой дорогой опекун с помощью мисс Призм взял на себя тяжкий труд заботиться о моем воспитании.

Гвендолен. Ваш опекун?

Сесили. Да, я воспитанница мистера Уординга.

Гвендолен. Странно! Он никогда не говорил мне, что у него есть воспитанница. Какая скрытность! Он становится интереснее с каждым часом. Но я не сказала бы, что эта новость вызывает у меня восторг. (Встает и направляется к Сесили.) Вы мне очень нравитесь, Сесили. Вы мне понравились с первого взгляда, но должна сказать, что сейчас, когда я узнала, что вы воспитанница мистера Уординга, я бы хотела, чтобы вы были. ну, чуточку постарше и чуточку менее привлекательной. И знаете, если уж говорить откровенно.

Сесили. Говорите! Я думаю, если собираются сказать неприятное, надо говорить откровенно.

Гвендолен. Так вот, говоря откровенно, Сесили, я хотела бы, чтобы вам было не меньше чем сорок два года, а с виду и того больше. У Эрнеста честный и прямой характер. Он воплощенная искренность и честь. Неверность для него так же невозможна, как и обман. Но даже самые благородные мужчины до чрезвычайности подвержены женским чарам. Новая история, как и древняя, дает тому множество плачевных примеров. Если бы это было иначе, то историю было бы невозможно читать.

Гвендолен (снова усаживаясь). Эрнест никогда не говорил мне, что у него есть брат.

Сесили. Как ни грустно, но они долгое время не ладили.

Гвендолен. Тогда понятно. А к тому же я никогда не слыхала, чтобы мужчины говорили о своих братьях Тема эта для них, по-видимому, крайне неприятна. Сесили, вы успокоили меня. Я уже начинала тревожиться. Как ужасно было бы, если бы облако омрачило такую дружбу, как наша. Но вы совершенно, совершенно уверены, что ваш опекун не мистер Эрнест Уординг?

Сесили. Совершенно уверена. (Пауза.) Дело в том, что я сама собираюсь его опекать.

Гвендолен (не веря ушам) Что вы сказали?

Сесили (смущенно и как бы по секрету). Дорогая Гвендолен, у меня нет никаких оснований держать это в тайне Ведь даже наша местная газета объявит на будущей неделе о моей помолвке с мистером Эрнестом Уордингом.

Гвендолен (вставая, очень вежливо). Милочка моя, тут какое-то недоразумение. Мистер Эрнест Уординг обручен со мной. И об этом будет объявлено в «Морнинг пост» не позднее субботы.

Сесили (вставая и не менее вежливо). Боюсь, вы ошибаетесь. Эрнест сделал мне предложение всего десять минут назад. (Показывает дневник.)

Гвендолен (внимательно читает дневник сквозь лорнет). Очень странно, потому что он просил меня быть его женой не далее как вчера в пять тридцать пополудни. Если вы хотите удостовериться в этом, пожалуйста. (Достает свой дневник.) Я никуда не выезжаю без дневника. В поезде всегда надо иметь для чтения что-нибудь захватывающее. Весьма сожалею, дорогая Сесили, если это вас огорчит, но боюсь, что я первая.

Сесили. Я была бы очень огорчена, дорогая Гвендолен, если бы причинила вам душевную или физическую боль, но все же приходится разъяснить вам, что Эрнест явно передумал после того, как сделал вам предложение.

Гвендолен (размышляя вслух). Если кто-то вынудил моего бедного жениха дать какие-то опрометчивые обещания, я считаю своим долгом немедленно и со всей решимостью прийти к нему на помощь.

Сесили (задумчиво и грустно). В какую бы предательскую ловушку ни попал мой дорогой мальчик, я никогда не попрекну его этим после свадьбы.

Гвендолен. Не на меня ли вы намекаете, мисс Кардью, упоминая о ловушке? Вы чересчур самонадеянны. Говорить правду в подобных случаях не только моральная потребность. Это удовольствие.

Сесили. Не меня ли вы обвиняете, мисс Ферфакс, в том, что я вынудила у Эрнеста признание? Как вы смеете? Теперь не время носить маску внешних приличий. Если я вижу лопату, я и называю ее лопатой.

Гвендолен (насмешливо). Рада довести до вашего сведения, что я никогда в жизни не видела лопаты. Совершенно ясно, что мы вращаемся в различных социальных сферах.

Входит Мерримен, за ним лакей с подносом, скатертью и подставкой для чайника, Сесили уже готова возразить, но присутствие слуг заставляет ее сдержаться, так же как и Гвендолен.

Мерримен. Чай накрывать здесь, как всегда, мисс?

Сесили (сурово, но спокойно). Да, как всегда.

Мерримен начинает освобождать стол и накрывать к чаю. Продолжительная пауза. Сесили и Гвендолен яростно глядят друг на друга.

Гвендолен. Есть у вас тут интересные прогулки, мисс Кардью?

Сесили. О да, сколько угодно. С вершины одного из соседних холмов видно пять графств.

Гвендолен. Пять графств! Я бы этого не вынесла. Ненавижу тесноту!

Сесили (очень любезно). Именно поэтому вы, вероятно, живете в Лондоне.

Гвендолен (закусывает губу и нервно постукивает зонтиком по ноге, озираясь). Очень милый садик, мисс Кардью.

Сесили. Рада, что он вам нравится, мисс Ферфакс.

Гвендолен. Я и не предполагала, что в деревне могут быть цветы.

Сесили. О, цветов тут столько же, сколько в Лондоне людей.

Сесили. Да? Это как раз то, что газеты называют сельскохозяйственной депрессией. Мне кажется, аристократы именно сейчас особенно часто страдают от этой болезни. Как мне рассказывали, среди них это своего рода эпидемия. Не угодно ли чаю, мисс Ферфакс?

Гвендолен (с подчеркнутой вежливостью). Благодарствуйте. (В сторону.) Несносная девчонка! Но мне хочется чаю.

Сесили (очень любезно). Сахару?

Гвендолен (надменно). Нет, благодарю вас. Сахар сейчас не в моде.

Сесили (сердито смотрит на нее, берет щипцы и кладет в чашку четыре куска сахара, сурово). Вам пирога или хлеба с маслом?

Гвендолен (со скучающим видом). Хлеба, пожалуйста. В хороших домах сейчас не принято подавать сладкие пироги.

Сесили (отрезает большой кусок сладкого пирога и кладет на тарелочку). Передайте это мисс Ферфакс.

Мерримен выполняет приказание и уходит, сопровождаемый лакеем.

Гвендолен (пьет чай и морщится. Отставив чашку, она протягивает руку за хлебом и видит, что это пирог; вскакивает в негодовании). Вы наложили мне полную чашку сахара, и хотя я совершенно ясно просила у вас хлеба, вы подсунули мне пирог. Всем известны моя деликатность и мягкость характера, но предупреждаю вас, мисс Кардью, вы заходите слишком далеко.

Сесили (в свою очередь вставая). Чтобы спасти моего бедного, ни в чем не повинного, доверчивого мальчика от происков коварной женщины, я готова на все!

Гвендолен. С той самой минуты, как я увидела вас, вы мне внушили недоверие. Я почувствовала, что вы притворщица и обманщица. Меня вам не провести. Мое первое впечатление никогда меня не обманывает.

Сесили. Мне кажется, мисс Ферфакс, я злоупотребляю вашим драгоценным временем. Вам, вероятно, предстоит сделать еще несколько таких же визитов в нашем графстве.

Гвендолен (заметив его). Эрнест! Мой Эрнест!

Джек. Гвендолен. Милая! (Хочет поцеловать ее.)

Джек (смеясь). С милой крошкой Сесили? Ну конечно нет. Как могла возникнуть такая мысль в вашей хорошенькой головке?

Гвендолен. Благодарю вас. Теперь можно. (Подставляет щеку.)

Сесили (очень мягко). Я так и знала, что тут какое-то недоразумение, мисс Ферфакс. Джентльмен, который сейчас обнимает вас за талию, это мой дорогой опекун, мистер Джон Уординг.

Гвендолен. Как вы сказали?

Сесили. Да, это дядя Джек.

Гвендолен (отступая). Джек! О!

Сесили. А вот это Эрнест!

Алджернон (никого не замечая, идет прямо к Сесили). Любимая моя! (Хочет ее поцеловать.)

Алджернон (озираясь). С какой леди? Силы небесные, Гвендолен!

Сесили. Вот именно, силы небесные, Гвендолен. С этой самой Гвендолен!

Алджернон (смеясь). Ну конечно нет. Как могла возникнуть такая мысль в вашей хорошенькой головке?

Сесили. Благодарю вас. (Подставляет щеку для поцелуя.) Теперь можно.

Алджернон целует ее.

Сесили (отстраняясь от Алджернона). Алджернон Монкриф? О!

Девушки идут друг к другу и обнимаются за талию, как бы ища защиты друг у друга.

Сесили. Так вас зовут Алджернон?

Алджернон. Не могу отрицать.

Гвендолен. Вас действительно зовут Джон?

Джек (горделиво). При желании я мог бы это отрицать. При желании я мог бы отрицать все, что угодно. Но меня действительно зовут Джон. И уже много лет.

Сесили (обращаясь к Гвендолен). Мы обе жестоко обмануты.

Гвендолен. Бедная моя оскорбленная Сесили!

Сесили. Дорогая обиженная Гвендолен!

Гвендолен (медленно и веско). Называй меня сестрой, хочешь?

Они обнимаются. Джек и Алджернон вздыхают и прохаживаются по дорожке.

Сесили (спохватившись). Есть один вопрос, который я хотела бы задать моему опекуну.

Гвендолен. Прекрасная идея! Мистер Уординг, я хотела бы задать вам один вопрос. Где ваш брат Эрнест? Мы обе обручены с вашим братом Эрнестом, и нам весьма важно знать, где сейчас находится ваш брат Эрнест.

Джек (медленно и запинаясь). Гвендолен, Сесили. Мне очень жаль, но надо открыть вам всю правду. Я в первый раз в жизни оказался в таком затруднительном положении, мне никогда не приходилось говорить правду. Но я признаюсь вам по чистой совести, что у меня нет никакого брата Эрнеста. У меня вообще нет брата. Никогда в жизни у меня не было брата, и у меня нет ни малейшего желания обзаводиться им в будущем.

Сесили (с изумлением). Никакого брата?

Джек (весело). Ровно никакого.

Гвендолен (сурово). И никогда не было?

Гвендолен. Боюсь, Сесили, что обе мы ни с кем не обручены.

Сесили. Как неприятно для молодой девушки оказаться в таком положении. Не правда ли?

Гвендолен. Пойдемте в дом. Они едва ли осмелятся последовать за нами.

Сесили. Ну что вы, мужчины так трусливы.

Полные презрения, они уходят в дом.

Джек. Так это безобразие и есть то, что ты называешь бенберированием?

Алджернон. Да, и притом исключительно удачным. Так замечательно бенберировать мне еще ни разу в жизни не приходилось.

Джек. Так вот, бенберировать здесь ты не имеешь права.

Алджернон. Но это же нелепо. Каждый имеет право бенберировать там, где ему вздумается. Всякий серьезный бенберист знает это.

Джек. Серьезный бенберист! Боже мой!

Алджернон. Твой братец тоже слегка полинял, дорогой Джек. Теперь тебе не удастся пропадать в Лондоне, как ты это проделывал раньше. Это тоже неплохо.

Джек. А что касается твоего поведения с мисс Кардью, то я должен тебе заявить, что обольщать такую милую, простую, невинную девушку совершенно недопустимо. Не говоря уже о том, что она под моей опекой.

Алджернон. А я не вижу никакого оправдания тому, что ты обманываешь такую блестящую, умную и многоопытную молодую леди, как мисс Ферфакс. Не говоря уже о том, что она моя кузина.

Джек. Я хотел обручиться с Гвендолен, вот и все. Я люблю ее.

Алджернон. Ну и я просто хотел обручиться с Сесили. Я ее обожаю.

Джек. Но у тебя нет никаких шансов жениться на мисс Кардью.

Алджернон. Еще менее вероятно то, что тебе удастся обручиться с мисс Ферфакс.

Джек. Это не твое дело.

Алджернон. Будь это моим делом, я бы и говорить не стал. (Принимается за сдобные лепешки.) Говорить о собственных делах очень вульгарно. Этим занимаются только биржевые маклеры, да и то больше на званых обедах.

Джек. И как тебе не стыдно преспокойно уплетать лепешки, когда мы оба попали в такую беду. Бессердечный эгоист!

Алджернон. Но не могу же я есть лепешки волнуясь. Я бы запачкал маслом манжеты. Лепешки надо есть спокойно. Это единственный способ есть лепешки.

Джек. А я говорю, что при таких обстоятельствах вообще бессердечно есть лепешки.

Алджернон. Когда я расстроен, единственное, что меня успокаивает, это еда. Люди, которые меня хорошо знают, могут засвидетельствовать, что при крупных неприятностях я отказываю себе во всем, кроме еды и питья. Вот и сейчас я ем лепешки потому, что несчастлив. Ну, и кроме того, я очень люблю деревенские лепешки. (Встает.)

Джек (встает). Но это еще не причина, чтобы уничтожить их все без остатка. (Отнимает у Алджернона блюдо с лепешками.)

Алджернон (подставляя ему пирог). Может быть, ты возьмешь пирога? Я не люблю пироги.

Джек. Черт возьми! Неужели человек не может есть свои собственные лепешки в своем собственном саду?

Джек. Я говорил, что при данных обстоятельствах это бессердечно с твоей стороны. А это совсем другое дело.

Алджернон. Может быть! Но лепешки-то ведь те же самые. (Отбирает у Джека блюдо с лепешками.)

Джек. Алджи, прошу тебя, уезжай.

Алджернон. Не можешь ты выпроводить меня без обеда. Это немыслимо. Я никогда не ухожу, не пообедав. На это способны лишь вегетарианцы. А кроме того, я только что договорился с доктором Чезюблом. Он окрестит меня, и без четверти шесть я стану Эрнестом.

Джек. Дорогой мой, чем скорей ты выкинешь из головы эту блажь, тем лучше. Я сегодня утром договорился с доктором Чезюблом, в половине шестого он окрестит меня и, разумеется, даст мне имя Эрнест. Гвендолен этого требует. Не можем мы оба принять имя Эрнест. Это нелепо. Кроме того, я имею право креститься. Нет никаких доказательств, что меня когда-либо крестили. Весьма вероятно, что меня и не крестили, доктор Чезюбл того же мнения. А с тобой дело обстоит совсем иначе. Ты-то уж наверно был крещен.

Алджернон. Да, но с тех пор меня ни разу не крестили.

Джек. Положим, но один раз ты был крещен. Вот что важно.

Алджернон. Это верно. И теперь я знаю, что могу это перенести. А если ты не уверен, что уже подвергался этой операции, то это для тебя очень рискованно. Это может причинить тебе большой вред. Не забывай, что всего неделю назад твой ближайший родственник чуть не скончался в Париже от острой простуды.

Алджернон. Так считали прежде, это верно, но так ли это сейчас? Наука идет вперед гигантскими шагами.

Джек (отбирая блюдо с лепешками). Глупости, ты всегда говоришь глупости!

Алджернон. Джек, ты опять принялся за лепешки! А как же я? Там только две и осталось. (Берет их.) Я же сказал тебе, что люблю лепешки.

Джек. А я ненавижу сладкий пирог.

Алджернон. С какой же стати ты позволяешь угощать твоих гостей пирогом? Странное у тебя представление о гостеприимстве.

Алджернон. Я еще не допил чай, и надо же мне доесть лепешку.

Джек со стоном опускается в кресло. Алджернон продолжает есть.

Гостиная в поместье м-ра Уординга. Гвендолен и Сесили, стоя у окна, смотрят в сад.

Гвендолен. То, что они сразу не пошли за нами в дом, как можно было ожидать, доказывает, по-моему, что у них еще сохранилась капля стыда.

Сесили. Они едят лепешки. Это похоже на раскаяние.

Гвендолен (помолчав). Они, видимо, не замечают нас. Может быть, вы попробуете кашлянуть?

Сесили. Но у меня нет кашля.

Гвендолен. Они смотрят на нас. Какая дерзость!

Сесили. Они идут сюда. Как самонадеянно с их стороны!

Гвендолен. Будем хранить горделивое молчание.

Сесили. Конечно. Ничего другого не остается.

Входит Джек, за ним Алджернон. Они насвистывают мотив какой-то ужасающей арии из английской оперы.

Гвендолен. Горделивое молчание приводит к печальным результатам.

Сесили. Очень печальным.

Гвендолен. Но мы не можем заговорить первыми.

Сесили. Конечно, нет.

Гвендолен. Мистер Уординг, у меня к вам личный вопрос. Многое зависит от вашего ответа.

Сесили. Гвендолен, ваш здравый смысл меня просто восхищает. Мистер Монкриф, будьте добры ответить мне на следующий вопрос. Для чего вы пытались выдать себя за брата моего опекуна?

Алджернон. Чтобы иметь предлог познакомиться с вами.

Сесили (обращаясь к Гвендолен). Мне кажется, это удовлетворительное объяснение. Как по-вашему?

Гвендолен. Да, моя дорогая, если только ему можно верить.

Сесили. Я не верю. Но это не умаляет удивительного благородства его ответа.

Гвендолен. Это так. В важных вопросах главное не искренность, а стиль. Мистер Уординг, чем вы объясните вашу попытку выдумать себе брата? Не затем ли вы на это пошли, чтобы иметь предлог как можно чаще бывать в Лондоне и видеть меня?

Джек. Неужели вы можете сомневаться в этом, мисс Ферфакс?

Гвендолен. У меня на этот счет большие сомнения. Но я решила ими пренебречь. Сейчас не время для скептицизма в духе немецких философов. (Подходит к Сесили.) Их объяснения кажутся мне удовлетворительными, особенно объяснение мистера Уординга. Оно звучит правдиво.

Сесили. Мне более чем достаточно того, что сказал мистер Монкриф. Один его голос внушает мне абсолютное доверие.

Сесили. Да. То есть нет.

Гвендолен. Верно! Я совсем позабыла. На карту поставлен принцип, и нам нельзя уступать. Но кто из нас скажет им это? Обязанность не из приятных.

Сесили. А не можем ли мы сказать это вместе?

Гвендолен. Прекрасная идея! Я почти всегда говорю одновременно со своим собеседником. Только держите такт.

Гвендолен отбивает такт рукой.

Гвендолен и Сесили (говоря вместе). Неодолимым препятствием по-прежнему являются ваши имена. Так и знайте!

Джек и Алджернон (говоря вместе). Наши имена? И только-то? Но нас окрестят сегодня же.

Гвендолен (Джеку). И вы ради меня идете на такое испытание?

Сесили (Алджернону.) Чтобы сделать мне приятное, вы согласны это перенести?

Гвендолен. Как глупы все разговоры о равенстве полов. Когда дело доходит до самопожертвования, мужчины неизмеримо выше нас.

Джек. Вот именно! (Пожимает руку Алджернону.)

Сесили. Да, порой они проявляют такое физическое мужество, о каком мы, женщины, и понятия не имеем.

Гвендолен (Джеку). Милый!

Алджернон (Сесили). Милая!

Все четверо обнимаются. Входит Мерримен. Поняв ситуацию, он вежливо покашливает.

Мерримен. Хм! Хм! Леди Брэкнелл.

Джек. Силы небесные.

Входит леди Брэкнелл. Влюбленные испуганно отстраняются друг от друга. Мерримен уходит.

Леди Брэкнелл. Гвендолен! Что это значит?

Гвендолен. То, что я помолвлена с мистером Уордингом. Только и всего, мама.

Джек. Я обручен с Гвендолен, леди Брэкнелл.

Леди Брэкнелл. Ничего подобного, сэр. А что касается Алджернона. Алджернон!

Алджернон. Да, тетя Августа?

Леди Брэкнелл. Скажи мне, не в этом ли доме обитает твой больной друг мистер Бенбери?

Алджернон (запинаясь) Да нет. Бенбери живет не здесь. Сейчас Бенбери здесь нет. По правде говоря, Бенбери умер.

Леди Брэкнелл. Умер? А когда именно скончался мистер Бенбери? Судя по всему, он умер скоропостижно.

Леди Брэкнелл. А что было причиной его смерти?

Алджернон. Бенбери. Он. он лопнул, взорвался.

Леди Брэкнелл. Взорвался? Может быть, он стал жертвой террористического акта? А я не предполагала, что мистер Бенбери интересуется социальными проблемами. Ну, а если так, поделом ему за такие нездоровые интересы.

Алджернон. Дорогая тетя Августа, я хочу сказать, что его вывели на чистую воду. То есть доктора установили, что жить он больше не может, вот Бенбери и умер.

Леди Брэкнелл. По-видимому, он придавал слишком большое значение диагнозу своих врачей. Но, во всяком случае, я рада, что он наконец-то избрал какую-то определенную линию поведения и до конца не был лишен медицинской помощи. Но теперь, когда мы наконец избавились от этого мистера Бенбери, могу я спросить, мистер Уординг, что это за молодая особа, которую сейчас держит за руку мой племянник Алджернон совершенно неподобающим, с моей точки зрения, образом.

Леди Брэкнелл холодно кланяется Сесили.

Алджернон. Я помолвлен с Сесили, тетя Августа.

Леди Брэкнелл. Как ты сказал?

Сесили. Мистер Монкриф и я помолвлены, леди Брэкнелл.

Леди Брэкнелл (вздрогнув, проходит к дивану и садится). Не знаю, может быть, воздух этой част Хартфоршира действует как-то особенно возбуждающе, но только число обручений, здесь заключенных, кажется мне много выше той нормы, которую предписывает нам статистическая наука. Я считаю, с моей стороны уместно будет задать несколько предварительных вопросов. Мистер Уординг, мисс Кардью тоже имеет отношение к одному из главных лондонских вокзалов? Мне нужны только факты. До вчерашнего дня я не предполагала, что есть фамилии или лица, происхождение которых ведет начало от конечной станции.

Леди Брэкнелл. Это звучит внушительно. Три адреса всегда вызывают доверие к их обладателю, даже если это поставщик. Но где гарантия, что адреса не вымышлены?

Джек. Я нарочно сохранил «Придворный альманах» за те годы. Они доступны для вашего обозрения, леди Брэкнелл.

Леди Брэкнелл (угрюмо). Мне попадались странные опечатки в этом издании.

Джек. Делами мисс Кардью занимается фирма Маркби, Маркби и Маркби.

Леди Брэкнелл. Маркби, Маркби и Маркби. Фирма, пользующаяся авторитетом в своем кругу. Мне даже говорили, что одного из господ Маркби иногда встречают на званых обедах. Ну что ж, пока это весьма удовлетворительно.

Джек (крайне раздраженно). Как это мило с вашей стороны, леди Брэкнелл. К вашему сведению, могу добавить, что я располагаю свидетельствами о рождении мисс Кардью и ее крещении, справками о кори, коклюше, прививке оспы, принятии причастия, а также о краснухе и желтухе.

Леди Брэкнелл. О, какая богатая приключениями жизнь, даже, может быть, слишком бурная для такой молодой особы. Я, со своей стороны, не одобряю преждевременной опытности. (Встает, смотрит на часы.) Гвендолен, время нашего отъезда приближается. Нам нельзя терять ни минуты. Хотя это всего-навсего проформа, мистер Уординг, но я должна еще осведомиться, не располагает ли мисс Кардью каким-либо состоянием.

Джек. Да. Около ста тридцати тысяч фунтов государственной ренты. Вот и все. Прощайте, леди Брэкнелл. Очень приятно было поговорить с вами.

Леди Брэкнелл (снова усаживается). Минуточку, минуточку, мистер Уординг. Сто тридцать тысяч! И в государственной ренте. Мисс Кардью при ближайшем рассмотрении представляется мне весьма привлекательной особой. В наше время немногие девушки обладают по-настоящему солидными качествами, долговечными и даже улучшающимися от времени. К сожалению, должна сказать, что мы живем в поверхностный век. (Обращаясь к Сесили.) Подойдите, милочка.

Леди Брэкнелл. Бедное дитя, платье у вас такое простенькое и волосы почти такие же, какими их создала природа. Но это все поправимо. Опытная французская камеристка в очень короткий срок добьется удивительных результатов. Помню, я рекомендовала камеристку леди Лансинг-младшей, и через три месяца ее не узнавал собственный ее муж.

Джек. А через шесть месяцев ее уже никто не мог узнать.

Леди Брэкнелл (бросает грозный взгляд на Джека, а потом с заученной улыбкой обращается к Сесили). Пожалуйста, повернитесь, дитя мое.

Сесили поворачивается к ней спиной.

Леди Брэкнелл. Нет, нет, в профиль.

Сесили становится в профиль.

Алджернон. Да, тетя Августа?

Леди Брэкнелл. С таким профилем мисс Кардью может рассчитывать на успех в обществе.

Алджернон. Сесили самая милая, дорогая, прелестная девушка во всем свете. И какое мне дело до ее успехов в обществе.

Леди Брэкнелл. Никогда не говори неуважительно об обществе, Алджернон. Так поступают только те, кому закрыт доступ в высший свет. (Обращается к Сесили.) Дитя мое, вы, конечно, знаете, что у Алджернона нет ничего, кроме долгов. Но я не сторонница браков по расчету. Когда я выходила за лорда Брэкнелла, у меня не было никакого приданого. Однако я и мысли не допускала, что это может послужить препятствием. Поэтому я думаю, что могу благословить ваш брак.

Алджернон. Благодарю вас, тетя Августа!

Леди Брэкнелл. Сесили, поцелуйте меня, дорогая.

Сесили (целует). Благодарю вас, леди Брэкнелл.

Леди Брэкнелл. Можете впредь называть меня тетя Августа.

Сесили. Благодарю вас, тетя Августа.

Леди Брэкнелл. Свадьбу, я думаю, не стоит откладывать.

Алджернон. Благодарю вас, тетя Августа.

Сесили. Благодарю вас, тетя Августа.

Леди Брэкнелл. Я, по правде говоря, не одобряю длительных помолвок. Это дает возможность узнать характер другой стороны, что, по-моему, не рекомендуется.

Джек. Прошу прощения, что прерываю вас, леди Брэкнелл, но ни о какой помолвке в данном случае не может быть и речи. Я опекун мисс Кардью, и до совершеннолетия она не может выйти замуж без моего согласия. А дать такое согласие я решительно отказываюсь.

Джек. Мне очень жаль, но приходится говорить в открытую, леди Брэкнелл. Дело в том, что я решительно не одобряю моральный облик вашего племянника. Я подозреваю, что он двуличен.

Алджернон и Сесили смотрят на него изумленно и негодующе.

Леди Брэкнелл. Двуличен? Мой племянник Алджернон? Немыслимо! Он учился в Оксфорде!

Джек. Боюсь, что в этом не может быть никакого сомнения. Сегодня, во время моей недолгой отлучки в Лондон по весьма важному для меня личному делу, он проник в мой дом, прикинувшись моим братом. Прикрываясь вымышленным именем, он выпил, как мне только что стало известно от дворецкого, целую бутылку моего «Перье-Жуэ-Брю» тысяча восемьсот восемьдесят девятого года; вино, которое я хранил специально для собственного пользования. Продолжая свою недостойную игру, он в один день покорил сердце моей единственной воспитанницы. Оставшись пить чай, он уничтожил все лепешки до единой. И поведение его тем более непростительно, что он все время прекрасно знал, что у меня нет брата, что у меня никогда не было брата и что я не имею ни малейшего желания обзаводиться каким бы то ни было братом. Я совершенно определенно сказал ему об этом еще вчера.

Леди Брэкнелл. Гм! Мистер Уординг, всесторонне обсудив этот вопрос, я решила оставить без всякого внимания обиды, нанесенные вам моим племянником.

Джек. Весьма великодушно с вашей стороны, леди Брэкнелл. Но мое решение неизменно. Я отказываюсь дать согласие.

Леди Брэкнелл (обращаясь к Сесили). Подойдите ко мне, милое дитя.

Леди Брэкнелл. Сколько вам лет, дорогая?

Леди Брэкнелл. Вы совершенно правы, внося эту маленькую поправку. Женщина никогда не должна быть слишком точной в определении своего возраста. Это отзывает педантством. (Раздумчиво.) Восемнадцать, но двадцать на вечерах. Ну что ж, не так уж долго ждать совершеннолетия и полной свободы от опеки. Не думаю, чтобы согласие вашего опекуна имело бы такое значение.

Джек. Простите, я снова прерву вас, леди Брэкнелл. Но я считаю своим долгом сообщить вам, что по завещанию деда мисс Кардью, срок опеки над нею установлен до тридцатипятилетнего возраста.

Сесили. Алджи, вы можете ждать, пока мне исполнится тридцать пять лет?

Алджернон. Ну, конечно, могу, Сесили. Вы знаете, что могу.

Алджернон. Так что же делать, Сесили?

Сесили. Не знаю, мистер Монкриф.

Джек. Но дорогая леди Брэкнелл, вопрос этот всецело зависит от вас. В ту самую минуту, как вы согласитесь на мой брак с Гвендолен, я с великой радостью разрешу вашему племяннику сочетаться браком с моей воспитанницей.

Леди Брэкнелл. Не такую судьбу мы готовили для Гвендолен. Алджернон, конечно, может решать за себя. (Достает часы). Идем, дорогая.

Входит доктор Чезюбл.

Чезюбл. Все готово для обряда крещения.

Леди Брэкнелл. Крещения, сэр? Не преждевременно ли?

Чезюбл (со смущенным видом указывая на Джека и Алджернона). Оба эти джентльмена выразили желание немедленно подвергнуться крещению.

Леди Брэкнелл. В их возрасте? Это смехотворная и безбожная затея. Алджернон, я запрещаю тебе креститься. И слышать не хочу о таких авантюрах. Лорд Брэкнелл был бы весьма недоволен, если бы узнал, на что ты тратишь время и деньги.

Чезюбл. Значит ли это, что сегодня крещения не будет?

Джек. Судя по тому, как обернулись обстоятельства, досточтимый доктор, я не считаю, что это имело бы практическое значение.

Чезюбл. Меня весьма огорчает, что вы это говорите, мистер Уординг. Это отдает еретическими взглядами анабаптистов, взглядами, которые я полностью опроверг в четырех моих неопубликованных проповедях. Однако, так как вы сейчас, по-видимому, полностью погружены в заботы мира сего, я тотчас же возвращусь в церковь. Меня только что известили, что мисс Призм уже полтора часа дожидается меня в ризнице.

Леди Брэкнелл (вздрагивая). Мисс Призм? Вы, кажется, упомянули о мисс Призм?

Чезюбл. Да, леди Брэкнелл. Мне сейчас предстоит встреча с мисс Призм.

Леди Брэкнелл. Позвольте задержать вас на одну минуту. Этот вопрос может оказаться чрезвычайно важным для лорда Брэкнелла и для меня самой. Не является ли упомянутая вами мисс Призм женщиной отталкивающей наружности, но притом выдающей себя за воспитательницу.

Чезюбл (со сдержанным, негодованием). Это одна из самых воспитанных леди и само воплощение респектабельности.

Леди Брэкнелл. Ну, значит, это она и есть! Могу ли я осведомиться, какое положение занимает она в вашем доме?

Чезюбл (сурово). Я холост, сударыня.

Джек (вмешиваясь). Мисс Призм, леди Брэкнелл, вот уже три года является высокочтимой гувернанткой и высокоценимой компаньонкой мисс Кардью.

Леди Брэкнелл. Несмотря на все ваши отзывы, я должна с ней немедленно повидаться. Пошлите за ней!

Чезюбл (оглядываясь). Она идет; она уже близко.

Поспешно входит мисс Призм.

Мисс Призм. Мне сказали, что вы ждете меня в ризнице, дорогой каноник. Я ожидала вас там почти два часа. (Замечает леди Брэкнелл, которая пронизывает ее взглядом. Мисс Призм бледнеет и вздрагивает. Она боязливо озирается, словно готовясь к бегству.)

Леди Брэкнелл (жестоким прокурорским тоном). Призм!

Мисс Призм смиренно опускает голову.

Леди Брэкнелл. Сюда, Призм!

Мисс Призм, крадучись, приближается.

Леди Брэкнелл. Призм! Где ребенок?

Всеобщая растерянность. Доктор Чезюбл в ужасе отступает. Алджернон и Джек заслоняют Сесили и Гвендолен, подчеркнуто стараясь оградить их слух от подробностей ужасающего разоблачения.

Леди Брэкнелл. Двадцать восемь лет назад, Призм, вы оставили дом лорда Брэкнелла, сто четыре по Гровенор-стрит, имея на попечении детскую коляску, содержавшую младенца мужского пола. Вы не вернулись. Через несколько недель усилиями уголовной полиции коляска была обнаружена однажды ночью в уединенном уголке Бэйсуотера. В ней нашли рукопись трехтомного романа, до тошноты сентиментального.

Мисс Призм негодующе вздрагивает.

Леди Брэкнелл. Но ребенка там не было!

Все смотрят на мисс Призм.

Леди Брэкнелл. Призм, где ребенок?

Мисс Призм. Леди Брэкнелл, я со стыдом признаю, что я не знаю. О! Если бы я знала! Вот как все это произошло. В то утро, навсегда запечатлевшееся в моей памяти, я, по обыкновению, собиралась вывезти дитя в коляске на прогулку. Со мной был довольно старый, объемистый саквояж, куда я намеревалась положить рукопись беллетристического произведения, сочиненного мною в редкие часы досуга. По непостижимой рассеянности, которую я до сих пор не могу себе простить, я положила рукопись в коляску, а ребенка в саквояж.

Джек (слушавший ее с большим вниманием). Но куда же вы дели саквояж?

Мисс Призм. Ах, не спрашивайте, мистер Уординг!

Джек. Мисс Призм, это для меня чрезвычайно важно. Я настаиваю, чтобы вы сказали, куда девался саквояж с ребенком.

Мисс Призм. Я оставила его в камере хранения одного из самых крупных вокзалов Лондона.

Джек. Какого вокзала?

Мисс Призм (в полном изнеможении). Виктория. Брайтонская платформа. (Падает в кресло.)

Джек. Я должен вас на минуту покинуть. Гвендолен, подождите меня.

Гвендолен. Если вы ненадолго, я готова ждать вас всю жизнь.

Джек убегает в крайнем волнении.

Чезюбл. Что все это может означать, как вы думаете, леди Брэкнелл.

Леди Брэкнелл. Боюсь что-нибудь предположить, доктор Чезюбл. Едва ли надо говорить вам, что в аристократических семьях не допускают странных совпадений. Они считаются нереспектабельными.

Над головой у них слышен шум, словно кто-то передвигает сундуки. Все смотрят вверх.

Сесили. Дядя Джек необычайно взволнован.

Чезюбл. У вашего опекуна очень эмоциональная натура.

Леди Брэкнелл. Весьма неприятный шум. Как будто он там с кем-то дерется. Я ненавижу драки, независимо от повода. Они всегда вульгарны и нередко доказательны.

Чезюбл (глядя вверх). Вот, все прекратилось.

Шум раздается с новой силой.

Леди Брэкнелл. Хотела бы я, чтобы он пришел наконец к какому-нибудь выводу.

Гвендолен. Это ожидание ужасно. Я не хочу, чтобы оно кончалось.

Входит Джек. В руках у него черный кожаный саквояж.

Джек (подбегая к мисс Призм). Этот, мисс Призм? Поглядите получше, прежде чем ответить. От вашего ответа зависит судьба нескольких человек.

Джек (торжественно). Мисс Призм, нашелся не только саквояж. Я младенец, которого вы в нем потеряли.

Мисс Призм (пораженная). Вы?

Джек (обнимая ее). Да. мама!

Мисс Призм (вырываясь и в полном негодовании). Мистер Уординг! Я девица!

Мисс Призм (еще в большем негодовании). Мистер Уординг, здесь какое-то недоразумение. (Указывая на леди Брэкнелл). Ее сиятельство может сказать вам, кто вы такой на самом деле.

Джек (помолчав). Леди Брэкнелл! Простите, что докучаю вам, но скажите мне, кто я такой?

Леди Брэкнелл. Боюсь, эти сведения придутся вам не по вкусу. Вы сын моей покойной сестры, миссис Монкриф, и, следовательно, старший брат Алджернона.

Алджернон. Да, каюсь, дружище. Я старался, но у меня не было практики. (Пожимает руку Джеку.)

Гвендолен (Джеку). Родной мой! Но кто же вы, если стали кем-то другим? Как вас теперь зовут?

Джек. Силы небесные. Про это я совсем забыл. Ваше решение относительно моего имени остается неизменным?

Гвендолен. Я неизменна во всем, кроме своих чувств.

Сесили. Какой у вас благородный характер, Гвендолен.

Джек. С этим вопросом надо покончить сейчас же. Минуточку, тетя Августа. К тому времени, как мисс Призм потеряла меня вместе со своим саквояжем, я, вероятно, был уже крещен?

Леди Брэкнелл. Все жизненные блага, которые можно приобрести за деньги, были вам предоставлены вашими любящими и заботливыми родителями, в том числе, конечно, и крещение.

Джек. Значит, я был крещен? Это ясно. Но какое же мне дали имя? Я готов к самому худшему.

Леди Брэкнелл. Как старший сын, вы, разумеется, получили имя отца.

Джек (сердится). Да, но как звали моего отца?

Леди Брэкнелл (задумчиво). Сейчас не могу припомнить, как звали вашего батюшку, генерала Монкрифа. Не сомневаюсь, однако, что его все же как-нибудь звали. Он был чудак, это правда. Но только в преклонных летах. И под влиянием индийского климата, женитьбы, несварения желудка и прочего в этом роде.

Джек. Алджи, ты-то можешь вспомнить, как звали нашего отца?

Алджернон. Дорогой мой, мне ни разу не пришлось беседовать с ним. Он умер, когда мне еще и году не было.

Джек. Его имя, должно быть, в армейских справочниках того времени. Не так ли, тетя Августа?

Леди Брэкнелл. Генерал был человеком весьма мирного характера во всем, кроме семейной жизни. Но я не сомневаюсь, что имя его значится в любом военном альманахе.

Леди Брэкнелл. Да, теперь я припоминаю, что генерала звали Эрнест. Я так и знала, что у меня есть особая причина не любить это имя.

Гвендолен. Эрнест! Мой Эрнест! Я с самого начала чувствовала, что у вас не может быть другого имени.

Гвендолен. Прощаю. Потому что вы непременно изменитесь.

Чезюбл (к мисс Призм). Летиция! (Обнимает ее.)

Мисс Призм (восторженно). Фредерик! Наконец-то!

Алджернон. Сесили! (Обнимает ее). Наконец-то!

Джек. Гвендолен! (Обнимает ее.) Наконец-то!

Леди Брэкнелл. Дорогой мой племянник, вы, кажется, проявляете признаки легкомыслия.

Джек. Что вы, тетя Августа, наоборот, впервые в жизни я понял, как важно Эрнесту быть серьезным!

The Importance of Being Earnest

Introduction to The Importance of Being Earnest

The Importance of Being Earnest is a play. It was previously titled A Trivial Comedy for Serious People written by the popular British playwright and author, Oscar Wilde. It was first staged in London on 14 February 1895, setting a benchmark for a new breed of popular comedies of those times. The story of the play works within the social conventions of Victorian London and shows the protagonists establishing fictitious personalities to avoid social responsibilities. Since its first on-stage inauguration, the play set records, winning popularity for Oscar Wilde across the globe for its witty dialogues and high farce.

Summary of The Importance of Being Earnest

The story of the play revolves around Jack Worthing, the main character and the guardian of the beautiful girl, Cecil Cardew, the granddaughter of Thomas Cardew. As the adopted son of the Cardew family, Jack now heads the family estate with other responsibilities, including that of the justice of the peace. Besides being a responsible young man, he has also liked playing the role of his brother, Ernest who is a wayward and irresponsible young man. In fact, he merely hides it to enjoy life, becoming an unruly person in London. However, he is also in love with Gwendolen Fairfax, who happens to be the cousin of Algernon Moncrieff (Algy), one of his best friends. When Jack one day confesses to Algernon that he wants to marry Gwendolen, Algy confronts him about the cigarette case presented by someone called ‘Little Cecily.’ He then understands the game being played by Jack, who tells him that he takes up the name Ernest whenever he ventures into the city for fun. Algernon too confesses that he says he is visiting an Imaginary friend called Bunbury whenever he wants to leave the city. Jack also seduces his friend through Cecily’s beautiful description.

Meanwhile, Gwendolen arrives with her mother, Lady Bracknell. Jack, taking it as a golden opportunity, proposes to her and seems astounded at her quick positive response and more astounded at her obsession with Ernest. However, she clarifies to him that she wants to marry a person named Ernest. Jacks makes a mental note of getting rechristened with the name Ernest. Lady Bracknell refutes the engagement and interrogates Jack and inquires about his lineage. He tells her the truth about his having been found at Victoria Station because of which Lady Bracknell immediately rejects the match. She asks Jack to find acceptable parents.

When Gwendolen takes Jack’s return address Algernon overhears and notes down the address. He decides to go “bunburying”. Meanwhile, Cecily was being taught her lessons by her governess Miss Cadrew, who was explaining about good and evil people. Miss Cadrew was referring to Jack as the good one and Ernest as the wicked one. The local vicar, Canon Chasuble arrives and asks Miss Prism to accompany him for a walk. It so happens that Algernon assumes the role of Ernest and visits Jack’s estate, while Jack, on the other hand, is a way to kill Ernest in Paris. Algernon is blinded by Cecily’s beauty and plans to stay over the weekend and leave before Jack arrives.

However, Jack arrives early with the news of his brother Ernest dead when he finds Algernon in this character. He becomes furious and orders a dogcart to send Algy back to London but it is already too late. Algy is in love with Cecily and plans to stay back. When Jack goes out one day, Algy proposes to Cecily who shows him letters and a diary which were filled with her imagination of their marriage. She reveals that she always wanted to marry someone called Ernest. Algernon asks Dr. Chasuble to christen him as Ernest. Meanwhile, Gwendolen visits Jack and meets Cecily in the garden. She is not pleased with Cecily’s beauty and both of them discover that they are both engaged to Ernest Worthing. The situation gets out of hand during the British tea ceremony.

Soon both, Jack and Algernon arrive, oblivious to each other’s christening attempt as Ernest. On the other hand, both ladies are exchanging information about their engagements with the young men, Jack and Algernon, respectively. When both forces Jack to take them to Ernest, his brother, he admits to having no brother. Both of them rebuke him for telling a lie and retire to the drawing-room. When Jack and Algernon arrive, both girls inquire about their respective identities after which both of them admit that they are going to be christened as Ernest. The women then forgive them for this waywardness.

Finally, Lady Bracknell also arrives after discovering her daughter’s escapade and questions her arrival at the Manor House, rejecting Jack. Her further questions of Cecily sends Jack into a rage at which he becomes sarcastic when responding to her. When Lady Bracknell comes to know about her (Cecily’s) inheritance, she agrees to Algernon’s engagement to Cecily. However, Jack does not give his consent and refuses the union. Lady Bracknell appeals to Jack about reconsideration. At this point, Jack points out his own case of marrying Gwendolen, a proposal that is immediately met with rejection. However, when Dr. Chasuble arrives and mentions Miss Prism, Lady Bracknell is shocked to hear the name Prism. When she confronts Miss Prism, Lady Bracknell accuses her of fleeing her sister’s house along with her baby. Miss Prism apologizes and narrates her own story of having lost the baby in a handbag at the railway station. Meanwhile, Jack brings the handbag that she identifies and Jack cries out “Mother” to Lady Bracknell who proves to be his real aunt, the sister of his mother, and Algernon as his elder brother. It also transpires that he is actually Ernest John. Now Jack states that he understands the importance of being earnest.

Major Themes in The Importance of Being Earnest

Major Characters of The Importance of Being Earnest

Writing Style of The Importance of Being Earnest

An icon of the Victorian period and deep observation of its morality, Wilde adopted a highly humorous and witty style in The Importance of Being Earnest. Although the sentence structure is not highly complicated, he has used words to his advantage, often playing upon them, proving his dexterity in the usage of language to his own end. The dialogues suit the character and give unique identities to their specific nature. For literary devices, Wilde turns to metaphors, wit, puns, and satire.

The Importance Of Being Earnest

at the Harold Pinter Theatre, London

Synopsis

The Importance of Being Earnest is the most renowned of Oscar Wilde’s comedies. It’s the story of two bachelors, John ‘Jack’ Worthing and Algernon ‘Algy’ Moncrieff, who create alter egos named Ernest to escape their tiresome lives. They attempt to win the hearts of two women who, conveniently, claim to only love men called Ernest. The pair struggle to keep up with their own stories and become tangled in a tale of deception, disguise and misadventure. The elaborate plot ridicules Victorian sensibilities with some of the best loved, and indeed bizarre, characters to be found on the modern stage. Wilde originally wrote it in four acts, but during the first rehearsals George Alexander persuaded him to shorten it down to three.

Act I

(from left) Brian Bedford, Dana Ivey, David Furr and Santino Fontana in the 2011 Broadway show

The play begins with Algernon ‘Algy’ Moncrieff welcoming his friend John ‘Jack’ Worthing to his home, whom he knows as Ernest. ‘Ernest’ has come from his country estate to propose to Algy’s cousin, Gwendolen. Algy refuses consent until Ernest explains an inscription on his cigarette case which calls him ‘Uncle Jack’. ‘Ernest’ admits to creating an alter ego. He is Jack in the country, guardian of his ward Cecily, but regularly leaves for London to visit his pretend brother Ernest. Whilst in London he pretends to be Ernest, a flirtatious socialite. Algy also admits to creating a fictitious invalid friend called Mr Bunbury, whom he visits in the country to get away from London.

Gwendolen and her terrifying mother Lady Bracknell arrive to visit Algy. Jack quietly proposes to Gwendolen, who accepts, saying she could never love a man who wasn’t called Ernest. Lady Bracknell finds them alone together and quickly interviews Jack for his suitability. She learns he was adopted after being found in a handbag at Victoria Station, and refuses the marriage because he has no direct relations. Gwendolen says she still loves Jack and he gives her his country address. Algy secretly reads it.

Act II

(from left) David Furr, Charlotte Parry, Sara Topham and Santino Fontana

Cecily is studying with her governess, Miss Prism, on her uncle Jack’s esate. Algy arrives and pretends to be Ernest, Jack’s brother. Cecily has never met Ernest, she falls in love with his secretive nature and they become engaged. Like Gwendolen, she claims to only love men called Ernest.

Meanwhile, Jack decides to give up his alter ego and arrives on his estate to declare the sudden death of his brother Ernest. Algy, however, is pretending to be Ernest, so Jack has to go along with his story for fear of revealing his own lies. Both men secretly plan to be officially christened as ‘Ernest’ by the local vicar Dr Chusable. Gwendolen then arrives at the estate having escaped from Lady Bracknell. She meets Cecily and they both declare to be engaged to men called Ernest. Jack and Algy’s lies are exposed.

Act III

Lady Bracknell arrives, having followed her daughter, and is shocked to find Algy and Cecily engaged. She is easily won over, however, after learning about Cecily’s trust fund. Jack refuses to give consent unless Lady Bracknell agrees to him marrying Gwendolen.

Dana Ivey (Miss Prism) and Paxton Whitehead (Dr Chasuble)

Miss Prism enters and Lady Bracknell instantly recognises her. She was a family maid who took Lady Bracknell’s baby nephew out in his pram 28 years ago but mysteriously vanished. Miss Prism admits that she had absentmindedly put a novel she was writing in the pram, and the baby in her handbag, which she left at Victoria Station. Jack announces he is the lost baby and therefore Algy’s brother. Lady Bracknell accepts his and Gwendolen’s marriage because he has found his relations.

Gwendolen is confused as to her lover’s real name. Lady Bracknell says he would have been named after his father, General Moncrieff. Jack examines the army lists and finds that his father’s name was in fact Ernest. All the couples embrace, even Miss Prism and Dr Chasuble who have harboured feelings for each other for the entire play.