Кто сказал что легко любить
Вероника тушнова
РАСКАЯНИЕ
Я не люблю себя такой,
не нравлюсь я себе, не нравлюсь!
Я потеряла свой покой,
с обидою никак не справлюсь.
Я не плыву,— иду ко дну,
на три шага вперед не вижу,
себя виню, тебя кляну,
бунтую, плачу, ненавижу.
Опамятуйся, просветлей,
душа! Вернись, былое зренье!
Земля, пошли мне исцеленье,
влей в темное мое смятенье
спокойствие твоих полей!
Дни белизны. чистейший свет.
живые искры снежной пыли.
«Не говори с тоской — их нет,
но с благодарностию — были».1
Все было — пар над полыньей,
молчанье мельницы пустынной,
пересеченные лыжней
поляны ровности простынной,
и бора запах смоляной,
и как в песцовых шубах сучья,
и наводненное луной
полночной горницы беззвучье.
У всех бывает тяжкий час,
на злые мелочи разъятый.
Прости меня на этот раз,
и на другой, и на десятый,—
ты мне такое счастье дал,
его не вычтешь и не сложишь,
и сколько б ты ни отнимал,
ты ничего отнять не сможешь.
Не слушай, что я говорю,
ревнуя, мучаясь, горюя.
Благодарю! Благодарю!
Вовек
не отблагодарю я!
Так уж сердце у меня устроено —
не могу вымаливать пощады.
Мне теперь — на все четыре стороны.
Ничего мне от тебя не надо.
Рельсы — от заката до восхода,
и от севера до юга — рельсы.
Вот она — последняя свобода,
горькая свобода погорельца.
Застучат, затарахтят колеса,
вольный ветер в тамбуре засвищет,
полетит над полем, над откосом,
над холодным нашим пепелищем.
У всех бывают слабости минуты,
такого разочарованья час,
когда душа в нас леденеет будто
и память счастья
покидает нас.
Напрасно разум громко и толково
твердит нам список радостей земных:
мы помним их, мы верить в них готовы —
и все-таки не можем верить в них.
Обычно все проходит без леченья,
помучит боль и станет убывать,
а убивает
в виде исключенья,
о чем не стоит все же
забывать.
я желаю тебе добра.
Это значит, моя отрада,
слов не надо и встреч не надо,
и не надо моей печали,
и не надо моей тревоги,
и не надо, чтобы в дороге
мы рассветы с тобой встречали.
Вот и старость вдали маячит,
Значит, как мне тебя покинуть,
как мне память из сердца вынуть,
как не греть твоих рук озябших,
непосильную ношу взявших?
Кто же скажет, моя отрада,
что нам надо,
а что не надо,
посоветует, как же быть?
Нам никто об этом не скажет,
и никто пути не укажет,
и никто узла не развяжет.
Кто сказал, что легко любить?
—
Память сердца! Память сердца!
Без дороги бродишь ты,—
луч,блуждающий в тумане,
в океане темноты.
Разве можно знать заране,
что полюбится тебе,
память сердца,память сердца,
в человеческой судьбе?
Память сердца! Память сердца!
Где предел тебе,скажи!
Перед этим озареньем
отступают рубежи.
Ты теплее,ты добрее
трезвой памяти ума.
Память сердца,память сердца,
ты — поэзия сама!
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Кто сказал, что легко любить? История любви
Над тобой не одна осинка
Одурманенно склонена.
Колдовством твоим, Вертушинка,
Вся душа до краев полна.
Завертела, обворожила,
Закружила меня чуть свет.
Что ж ты делаешь, вражья сила?-
И зимой избавленья нет.
С увлеченьем, с ожесточеньем,
Изворачиваясь и дразня,
Обнажаешь мои коренья,
Словно хочешь свалить меня.
Вероника ему ответила не менее талантливо, хлёстко и нежно:
Хороша, говоришь, красива?
Что ж клянешь ты ее с тоской?
Не кори, а скажи спасибо
быстрине ее колдовской.
И в погоду, и в непогоду
над речонкою склонена,
пьет осинка живую воду,
через то и жива она.
Вертушинке ли не струиться?
Нет иных у нее примет…
Если речка угомонится,
значит, речки на свете нет.
То мелеет, то прибывает, —
любо-дорого поглядеть…
Реки старыми не бывают,
им не надобно молодеть.
Не страшись ее круговерти,
не беги от воды хмельной,
успокоится после смерти,
нету вечных рек под луной!
Вдвоём им приходилось бывать не часто. Яшин тщательно скрывал возлюбленную от друзей и знакомых. Встречи были редкими. И вся жизнь влюблённой женщины превратилась в мучительное ожидание этих горько-счастливых встреч. Он был порядочным человеком, Александр Яковлевич Яшин. И чувство долга возобладало. Но сердцу-то невозможно приказать. И разрывалось сердце между долгом и любовью. А возлюбленная то покорно ждала, то ревниво терзалась, то упрекала, но чаще смиренно принимала выпавшую ей судьбу:
Читаешь их стихи и понимаешь: чувство было настоящим, мучительным, страстным. Не легкая интрижка, а любовь, которая становится смыслом жизни, самой жизнью. Любовь, о которой втайне мечтает каждый из нас. Правда, и платить за такое горение чувств приходится дорого. Порой, жизнью. Вероника растворилась в своей любви и сгорела на ее костре. Но остались стихи, искренние и взволнованные.
Гонит ветер туч лохматых клочья,
снова наступили холода.
И опять мы расстаёмся молча,
так, как расстаются навсегда.
Ты стоишь и не глядишь вдогонку.
Я перехожу через мосток.
Ты жесток жестокостью ребёнка —
от непонимания жесток.
Может, на день, может, на год целый
эта боль мне жизнь укоротит.
Если б знал ты подлинную цену
всех твоих молчаний и обид!
Ты бы позабыл про всё другое,
ты схватил бы на руки меня,
поднял бы и вынес бы из горя,
как людей выносят из огня.
И он тоже не смог жить без неё. Через три года после кончины своей любимой, 11 июня 1968 года, на 56-м году жизни, в Москве, тосковавший по Веронике поэт умер. Его похоронили на родине в Вологодской области, в деревне Блудново. Диагноз смерти А. Я. Яшина звучал так же зловеще – «рак». И сразу вспоминается классическое: «Бывают странные сближенья!»
Другие статьи в литературном дневнике:
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2021 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+
Кто сказал, что легко любить?
«Поэзия — не ряд зарифмованных строк, а живое сердце человека, в котором эти строки родились. » — так определяла Вероника Тушнова суть поэтического творчества. Отсюда — светлая и чистая интонация ее лирики и глубокое понимание эмоциональной вселенной человека. Вот почему спустя десятилетия её стихи отзываются в сердцах читателей светлой грустью, надеждой и верой в счастье.
«Не знаю, была ли она счастлива в жизни хотя бы час», — сказала, вспоминая о Тушновой, её близкая подруга Надежда Ивановна Катаева-Лыткина. И она же: «О Веронике нужно писать с позиции её сияющего света любви ко всему. Она из всего делала счастье. » Казалось бы, взаимно исключающие, как минимум, противоречивые высказывания. Но в этом вся Вероника Тушнова, которую Бог наградил удивительным талантом — беспредельно любить жизнь во всех её проявлениях и уметь радоваться «малой малости».
Люблю я всё, что плещется, струится,
рождается, меняется, растёт,
и смерти не боится.
Не выношу безжизненных красот!
Всё, что удаётся ей увидеть интересного или красивого, она описывает в стихах или рисует. Учителя и близкие отмечают, что девочка, безусловно, талантлива. Но после окончания школы с углублённым изучением иностранных языков, Вероника по совету отца поступила в Казанский университет на медицинский факультет. Почему-то многие пишут о том, что она поступила учиться в Ленинградский медицинский институт и ушла из него после четвёртого курса, не завершив образования. Но, тем не менее, в списках студентов, обучавшихся в Казанском университете, числится её фамилия и, более того, в своей автобиографии Вероника Тушнова писала следующее: «В 1936 году переехала в Ленинград, получила диплом врача, по специальности не работала. » В это время она вышла замуж, у неё родилась дочь Наташа.
После окончания института Вероника Тушнова серьёзно занялась поэзией: «Перед войной я написала очень много и впервые обратилась за помощью к Вере Инбер. По совету Веры Михайловны я подала заявление в Литературный институт и была принята. Война нарушила все мои планы. Я с маленьким ребёнком на руках и больной матерью эвакуировалась из Москвы и работала в госпиталях Казани». Позднее она работала в московском госпитале, где и познакомилась с Надеждой Ивановной. Надежда была начинающим хирургом, Вероника — палатным ординатором, в это время она занималась гистологией, писала диссертацию. Неустроенный военный быт, больная мать, маленький ребёнок, ночные дежурства, «ни весточки о милом человеке». Но Вероника никогда не думала о себе, не щадила себя, у неё была какая-то неисчерпаемая потребность помогать другим людям, порой невозможно было понять, откуда у этой нежной, хрупкой женщины столько силы духа. Вероника Михайловна была необычным лечащим врачом, она остро чувствовала чужую боль, мучительно переживала человеческие страдания, боролась за каждую минуту человеческой жизни
Но нам нельзя не верить в чудеса,
и я отогреваю пальцы рук.
Минута. десять. двадцать.
Надежда Ивановна вспоминает: «Вероника была потрясающе красива! Все мгновенно влюблялись в неё. В госпитале слыла главной утешительницей. Могла вдохнуть жизнь даже в безнадёжных больных. Бескорыстно помогала всем, чем могла. Мы даже по возможности старались освободить её от работы, потому что в ней очень нуждались раненые. Вероника просто жила человеческой судьбой. »
побывала во всех городах,
потому что вот тот
из Тбилиси, а тот из Орла,
потому что у этого мать
Кто-то пишет в Москву.
У кого-то в Армении дочь.
я баюкаю каждую ночь.
Из всего пережитого рождались стихи. «Каждую минуту она что-то сочиняла. Часто её находили пишущей в какой-нибудь маленькой комнатушке. Привозили раненых, нужно было идти. Но, едва выпадало свободное время, она снова погружалась в свой поэтический мир. Тем не менее, позже, спустя годы, она долго не решалась выбрать дорогу в литературу как единственную», — продолжает Надежда Ивановна.
Несмотря на то, что в годы войны её стихи были неоднократно опубликованы, а в 1945 году вышла первая книга, Вероника Михайловна пишет: «Сейчас я работаю ещё больше. Многое в себе меня не удовлетворяет. »
. Когда волненью воплотиться
в звучанье речи не дано,
когда сто слов в душе родится
Когда молчание не робость,
какая отделяет пропасть
слова от сердца твоего.
И, тем не менее, она просто не могла не писать. Вся дальнейшая жизнь Вероники Тушновой была связана с поэзией — она в её стихах, в её книгах, ибо её стихи, предельно искренние, исповедальные порой напоминают дневниковые записи. Из них мы узнаём, что муж оставил её, но подрастала зеленоглазая, похожая на отца, дочь, и Вероника надеялась, что он вернётся: «Ты придёшь, конечно, ты придёшь, в этот дом, где наш ребёнок вырос».
Основная тема стихов Вероники Тушновой — любовь, со всеми её горестями и радостями, утратами и надеждами, разделённая и безответная. какая бы она ни была, без неё жизнь не имеет смысла. И потому
Не отрекаются любя.
Ведь жизнь кончается не завтра.
Я перестану ждать тебя,
а ты придёшь совсем внезапно.
А ты придёшь, когда темно,
когда в стекло ударит вьюга,
когда припомнишь, как давно
не согревали мы друг друга.
И так захочешь теплоты,
не полюбившейся когда-то,
что переждать не сможешь ты
трёх человек у автомата.
. А в доме будет грусть и тишь,
хрип счётчика и шорох книжки,
когда ты в двери постучишь,
взбежав наверх без передышки.
За это можно всё отдать,
и до того я в это верю,
что трудно мне тебя не ждать,
весь день не отходя от двери.
И он действительно пришёл. Но всё произошло совсем не так, как она себе это представляла долгие годы, мечтая о его возвращении. Пришёл, когда заболел, когда ему стало совсем плохо. И она не отреклась. Она выхаживала его и его больную мать. «Здесь меня все осуждают, но я не могу иначе. Всё же он — отец моей дочери», — сказала она как-то Е. Ольшанской.
Между тем творческая судьба Вероники Тушновой складывается весьма удачно, выходят новые книги: «Пути-дороги», «Память сердца», она работает рецензентом в издательстве «Художественная литература», руководителем творческого семинара в Литературном институте, занимается переводами, её стихи пользуются большим успехом. Но в её жизни нет главного — Любви, а значит, нет и самой жизни:
Вокруг меня как будто бы ограда
чужих надежд, любви, чужого счастья.
Как странно — всё без моего участья.
Как странно — никому меня не надо
Как странно — я со всем живым в разлуке.
Но судьба даровала ей «Вторую жизнь», «Вторую молодость», Последнюю любовь. «Он мне и воздух, он мне и небо, всё без него бездыханно и немо. », «быть солнцем хочу над твоей головой, землёй — под ногами твоими. ». Эти строки адресованы писателю Александру Яшину. Они сблизились в тяжёлый для него период, в дни оголтелой травли, обрушившейся на него после публикации рассказа «Рычаги». Она, одна из немногих, поддержала его, отогрела и оживила своей любовью его «пасмурную душу». Казалось бы, вот оно долгожданное счастье
А у меня есть любимый
с повадкой орлиной,
с усмешкою дерзкой,
на всём белом свете
Но почему тогда «Трудно мне любимой и влюблённой в час рассвета под звездой зелёной о любви молчать»? Всё просто — Александр Яшин был женат и не мог оставить жену и детей, да Вероника Михайловна даже и не думала об этом, она бы никогда не смогла быть счастлива, сделав несчастными других. «. Стоит между нами не море большое — горькое горе, сердце чужое. »
Они встречались тайно, в других городах, в гостиницах. но больше всего любили ездить в лес, бродили целыми днями, ночевали в охотничьих домиках:
Всё необычно этим летом странным:
и то, что эти ели так прямы,
и то, что лес мы ощущаем храмом,
и то, что боги в храме этом — мы!
Но это ощущение чуда было недолговечным, когда они возвращались на электричке в Москву, Яшин просил Веронику выходить за две-три остановки, чтобы их не видели вместе. Она не отказывала ему ни в чём, даже во лжи, хотя для неё, у которой «настежь душа», это было тяжело.
и снова прощаешься,
то в слёзы, то в сны
А ей так хотелось быть рядом, быть необходимой «Сто грехов тебе простится, если скажешь: — Приходи!» И всё-таки, ничего не требуя, прощая всё, понимая и принимая, она ждёт от него большего. «Не нужны мне улыбки льстивые, не нужны мне слова красивые, из подарков хочу одно я — сердце твоё родное». А он всё понимает и молчит, потому что не может ей ничего обещать и лгать не хочет. «Как тревожно, милый, как страшно, как боюсь твоей немоты». Она чувствовала, что он будет с ней недолго.
Несмотря на все усилия Александра Яшина сохранить их отношения в тайне («ты прячешь меня неумело от пристальных горестных глаз. »), ему это не удаётся. Поползли слухи, сплетни, пересуды. Друзья осуждают его, в семье настоящая трагедия. Яшин прекращает свои встречи с Вероникой.
Меня одну во всех грехах виня,
и всё обдумав трезво,
желаешь ты, чтоб не было меня.
И она одна переживала своё горе, которое «тугою петлёю на горле. на сердце глыбою в тонну» так что «нельзя ни слезы, ни стона», которое «перейти всё равно что пустыню, а о нём говорят словами пустыми, говорят: «Вы знаете, он её бросил. ». Она бродит по тем местам, где они бывали вместе, на каждом почтамте молит о чуде «хоть строки, хоть слова оттуда. оттуда. » Не имея возможности видеться с ним, она находит другой способ общения «Я говорю с тобой стихами, остановиться не могу. Они как слёзы, как дыханье, и, значит, я ни в чём не лгу». Порой она пишет вызывающе резко:
Ты не горюй обо мне, не тужи, —
тебе, а не мне доживать во лжи,
мне-то никто не скажет: «молчи!»,
улыбайся, когда хоть криком кричи.
Не надо мне до скончанья лет
думать — да, говорить — нет.
Я-то живу ничего не тая,
как на ладони вся боль моя.
Порой она сомневается в том, что он действительно любил её, потому что «не добычею, не наградою — была находкой простою, оттого наверно не радую, потому ничего не стою». Ей всё время слышится шёпот за спиной: «А вы знаете, он её бросил. » Бросают то, чем не дорожат, что не ценят. И она пишет:
Только жизнь у меня короткая,
только твёрдо и горько верю:
не любил ты свою находку —
Её строки звучат как ворожба, как заклинание, как пророчество:
Рыжей глиной засыплешь,
Домой воротишься — пусто,
из дому выйдешь — пусто,
в сердце заглянешь — пусто,
на веки веков — пусто!
Это вовсе не обида покинутой женщины, Вероника знает, чувствует своим любящим сердцем, что, когда её не станет, никто не будет любить и понимать его, как она, никто больше так не утешит и не приласкает. Она жалеет его, потому что ему доживать с этим непоправимым горем.
И снова пишет о своей любви к нему, и снова благодарит его «ты мне такое счастье дал, его не вычтешь и не сложишь. »
«Сто часов счастья» — так назвала свою последнюю книгу Вероника Тушнова. Она писала ее, будучи безнадежно больной.
Я его, как песок золотой
собирала любовно, неутомимо,
по крупице, по капле,
по искре, по блёстке,
создавала его из тумана и дыма,
принимала в подарок
от каждой звезды и берёзки.
. Ворожила над ним, колдовала.
что из горького горя
я счастье своё добывала.
Книга посвящена Александру Яшину. В ней она описала все радости и горести, которые ей принесла её последняя любовь и попыталась ответить на вопрос: «Почему без миллионов можно? Почему без одного нельзя?»
Когда Вероника лежала в больнице с диагнозом — рак, Александр Яшин приходил к ней. Марк Соболь, долгие годы друживший с Вероникой, стал невольным свидетелем одного из таких посещений.
«Я, придя к ней в палату, постарался её развеселить. Она возмутилась: не надо! Ей давали злые антибиотики, стягивающие губы, ей было больно улыбаться. Выглядела она предельно худо. Неузнаваемо. А потом пришёл — он! Вероника скомандовала нам отвернуться к стене, пока она оденется. Вскоре тихо окликнула: «Мальчики. » Я обернулся — и обомлел. Перед нами стояла красавица! Не побоюсь этого слова, ибо сказано точно. Улыбающаяся, с пылающими щеками, никаких хворей вовеки не знавшая молодая красавица. И тут я с особой силой ощутил, что всё, написанное ею, — правда. Абсолютная и неопровержимая правда. Наверное, именно это называется поэзией. »
Жить ей оставалось совсем недолго. Из типографии привезли сигнальный экземпляр «Сто часов счастья». Работали, спешили, знали, что умирает, — успели. Она бережно держала в руках свою последнюю книгу
чистейшего, без обмана.
В последние дни перед смертью она, которая летала на край света для того, чтобы только увидеть любимого, запретила пускать его к себе в палату. Она хотела, чтобы он запомнил её красивой, весёлой, живой. И попросила, прощаясь:
Я стою у открытой двери,
я прощаюсь, я ухожу.
Ни во что уже не поверю, —
Чтоб не мучиться поздней жалостью,
от которой спасенья нет,
напиши мне письмо, пожалуйста,
вперед на тысячу лет.
напиши обо мне хорошее.
Я уже умерла. Напиши!
Умерла Вероника Михайловна Тушнова 7 июля 1965 года.
Смерть Вероники потрясла Александра Яшина. Ему-то —
Думалось, всё навечно,
Как воздух, вода, свет:
Хватит на сотню лет.
С горем не в силах справиться,
Но сколько бы он ни писал о ней, сколько бы ни называл «навсегда любимой». «Нет, ничего не поправится», беспросветное одиночество.
Вероника Тушнова. «Кто сказал, что легко любить?».
Подборка стихов замечательной советской поэтессы Вероники Тушновой.
А знаешь, все еще будет!
Южный ветер еще подует,
и весну еще наколдует,
и память перелистает,
и встретиться нас заставит,
и еще меня на рассвете
губы твои разбудят.
Понимаешь, все еще будет!
В сто концов убегают рельсы,
самолеты уходят в рейсы,
корабли снимаются с якоря…
Если б помнили это люди,
чаще думали бы о чуде,
реже бы люди плакали.
Счастье – что онo? Та же птица:
упустишь – и не поймаешь.
А в клетке ему томиться
тоже ведь не годиться,
трудно с ним, понимаешь?
Я его не запру безжалостно,
крыльев не искалечу.
Улетаешь?
Лети, пожалуйста…
Знаешь, как отпразднуем
Встречу!
Без обещаний
жизнь печальней
дождливой ночи без огня.
Так не жалей же обещаний,
не бойся огорчить меня.
Так много огорчений разных
и повседневной суеты…
Не бойся слов-
прекрасных, праздных,
недолговечных как цветы.
Сердца людские так им рады,
мир так без них
пустынно тих…
И разве нет в них
высшей правды
на краткий срок цветенья их?
Биенье сердца моего,
тепло доверчивого тела…
Как мало взял ты из того,
что я отдать тебе хотела.
А есть тоска, как мед сладка,
и вянущих черемух горечь,
и ликованье птичьих сборищ,
и тающие облака..
Есть шорох трав неутомимый,
и говор гальки у реки,
картавый,
не переводимый
ни на какие языки.
Есть медный медленный закат
и светлый ливень листопада…
Как ты, наверное, богат,
что ничего тебе не надо.
Бывало все: и счастье, и печали,
и разговоры длинные вдвоем.
Но мы о самом главном промолчали,
а может, и не думали о нем.
Нас разделило смутных дней теченье –
сперва ручей, потом, глядишь, река…
Но долго оставалось ощущенье:
не навсегда, ненадолго, пока…
Давно исчез, уплыл далекий берег,
и нет тебя, и свет в душе погас,
и только я одна еще не верю,
что жизнь навечно разлучила нас.
Вот уеду, исчезну,
на года, навсегда,
кану в снежную бездну,
пропаду без следа.
Час прощанья рисую,
гладкий след от саней…
Я ничем не рискую,
кроме жизни своей.
Все в доме пасмурно и ветхо,
скрипят ступени, мох в пазах…
А за окном – рассвет
и ветка
в аквамариновых слезах.
А за окном
кричат вороны,
и страшно яркая трава,
и погромыхиванье грома,
как будто валятся дрова.
Смотрю в окно,
от счастья плача,
и, полусонная еще,
щекою чувствую горячей
твое прохладное плечо…
Но ты в другом, далеком доме
и даже в городе другом.
Чужие, властные ладони
лежат на сердце дорогом.
…А это все – и час рассвета,
и сад, поющий под дождем,-
я просто выдумала это,
чтобы побыть с тобой вдвоем.
Всегда так было и всегда так будет:
ты забываешь обо мне порой,
твой скучный взгляд
порой мне сердце студит…
Но у тебя ведь нет такой второй!
Несвойственна любви красноречивость,
боюсь я слов красивых как огня.
Я от тебя молчанью научилась,
и ты к терпенью
приучил меня.
Нет, не к тому, что родственно бессилью,
что вызвано покорностью судьбе,
нет, не к тому, что сломанные крылья
даруют в утешение тебе.
Ты научил меня терпенью поля,
когда земля суха и горяча,
терпенью трав, томящихся в неволе
до первого весеннего луча,
ты научил меня терпенью птицы,
готовящейся в дальний перелет,
терпенью всех, кто знает,
что случится,
и молча неминуемого ждет.
Где-то по гостиничным гостиным
Изводилась я тоской по дому,
Самолет ждала твой
на пустынном,
Солнцем выжженом аэродроме.
Отсылала письма почтой спешной,
Спешные ответы получала…
Дни любви преступной и безгрешной,
испытаний будущих начало.
Прилетел ты злой и запыленный,
С добрыми, покорными глазами.
Городок, от зноя полусонный,
раем простирался перед нами.
Ты любил,
и я тебя любила…
А совсем не нужно это было,
зря мы ревновали и страдали,-
нас другие счастья в жизни ждали.
Только, друг мой, стоит ли лукавить?
Разве можно жизнь, как строчки править?
Ты любил,
И я тебя любила…
Говоришь ты мне:
Надоела грусть!
Потерпи чуть-чуть,
я назад вернусь.
Хочешь ты любовь,
Как настольный свет:
повернул – горит,
повернул – и нет.
Хочешь про запас
(пригодится в срок),-
а любовь не гриб,
не солится впрок.
Жить по-своему
не учи меня,
Или есть огонь,
или нет огня!
Гонит ветер
туч лохматых клочья,
снова наступили холода.
И опять мы расстаемся молча,
так как расстаются навсегда.
Ты стоишь и не глядишь вдогонку.
Я перехожу через мосток…
Ты жесток
жестокостью ребенка-
от непонимания жесток.
Может, на день,
может, на год целый
эта боль мне жизнь укоротит.
Если б знал ты подлинную цену
всех своих молчаний и обид!
Ты бы позабыл про все другое,
ты схватил бы на руки меня,
поднял бы
и вынес бы из горя,
как людей выносят из огня.
Знаешь ли ты, что такое горе,
когда тугою петлей на горле?
Когда на сердце глыбою в тонну,
когда нельзя ни слезы, ни стона?
Чтоб никто не увидел,
избави боже,
покрасневших глаз,
потускневшей кожи,
чтоб никто не заметил,
как я устала,
какая больная, старая
стала…
Знаешь ли ты,
что такое горе?
Его переплыть
все равно что море,
его перейти
все равно что пустыню,
а о нем говорят
словами пустыми,
говорят:
«Вы знаете, он ее бросил…»
А я без тебя
как лодка без весел,
как птица без крыльев,
как растенье баз корня…
Знаешь ли ты, что такое горе?
Я тебе не все еще рассказала, –
знаешь, как я хожу по вокзалам?
Как расписания изучаю?
Как поезда по ночам встречаю?
Как на каждом почтамте
молю я чуда:
хоть строки, хоть слова
оттуда… оттуда…
Напрочь путь ко мне отрезая,
Чтоб не видеть и не писать,
Ты ещё пожалеешь, знаю,
Станешь локти ещё кусать.
Чтоб не видеть…
Но ты увидишь.
Взглянешь – взгляда не отведёшь.
Ты в метельную полночь выйдешь,
а от памяти не уйдёшь.
— Обхватить бы двумя руками,
унести б её за моря!
Почему же она такая?
Отчего она не моя? –
Снег летит над землёй застылой,
Снего рассыпчатый и сухой…
А ведь было бы счастье, было, –
Оказался кузнец плохой.
Не отрекаются, любя.
Ведь жизнь кончается не завтра.
Я перестану ждать тебя,
А ты придешь совсем внезапно.
А ты придешь, когда темно,
Когда в стекло ударит вьюга,
Когда припомнишь, как давно
Не согревали мы друг друга.
И так захочешь теплоты,
Не полюбившейся когда-то,
Что переждать не сможешь ты
Трех человек у автомата.
И будет, как назло, ползти
Трамвай, метро, не знаю, что там..
И вьюга заметет пути
На дальных подступах к воротам..
А в доме будет грусть и тишь,
Хрип счетчика и шорох книжки,
Когда ты в двери постучишь,
Вбежав наверх без передышки.
За это можно все отдать,
И до того я в это верю,
Что трудно мне тебя не ждать,
Весь день не отходя от двери.
Осчастливь меня однажды,
позови с собою в рай,
исцели меня от жажды,
подышать немного дай!
Он ведь не за облаками,
не за тридевять земель,-
там снежок висит клоками,
спит апрельская метель.
Там синеет ельник мелкий,
на стволах ржавеет мох,
перепархивает белка,
будто розовый дымок.
Отливая блеском ртутным,
стынет талая вода…
Ты однажды
ранним утром
позови меня туда!
Я тебе не помешаю
и как тень твоя пройду…
Жизнь такая небольшая,
а весна – одна в году.
Там поют лесные птицы,
там душа поет в груди…
Сто грехов тебе простится,
если скажешь:
– Приходи!
Просто синей краской на бумаге
неразборчивых значков ряды,
а как будто бы глоток из фляги
умирающему без воды.
Почему без миллионов можно?
Почему без одного нельзя?
Почему так медлила безбожно
почта, избавление неся?
Наконец-то отдохну немного.
Очень мы от горя устаем.
Почему ты не хотел так долго
вспомнить о могуществе своем?
С тобой я самая верная,
С тобой я самая лучшая,
С тобой я самая добрая,
Самая всемогущая.
Щедрые на пророчества
Твердят мне:
— Счастье кончается!
А мне им верить не хочется,
Мне их слушать не хочется,
Ну их всех!
Ничего не кончится
Так иногда случается!
Сто раз помочь тебе готова,
Любую ложь произнести,
Но нет же, нет такого слова,
Чтобы сгоревшее спасти.
Не раздобыть огня из пепла
И костерка не развести….
Всё так печально, так нелепо,-
Ни отогреть, не увести.
Привыкла я к унынью ночи
И к плачу осени в трубе…
Чем ты суровей, чем жесточе,
Тем больше верю я тебе,
Тем всё отчаяннее, чище
Любовь моя и боль моя….
Так и живём на пепелище,
Так и бедуем – ты да я.
Храню золу, лaтаю ветошь,
Приобщена к твоей судьбе…
Всё жду – когда меня заметишь,
Когда забудешь о себе.
Сто часов счастья…
Разве это мало?
Я его, как песок золотой,
намывала,
собирала любовно, неутомимо,
по крупице, по капле,
по искре, по блестке,
создавала его из тумана и дыма,
принимала в подарок
от каждой звезды и березки…
Сколько дней проводила
за счастьем в погоне
на продрогшем перроне,
в гремящем вагоне,
в час отлета его настигала
на аэродроме,
обнимала его,
согревала
в нетопленном доме.
Ворожила над ним, колдовала…
Случалось, бывало,
что из горького горя
я счастье свое добывала.
Это зря говорится,
что надо счастливой родиться.
Нужно только, чтоб сердце
не стыдилось над счастьем трудиться,
чтобы не было сердце
лениво, спесиво,
чтоб за малую малость
оно говорило «спасибо».
Сто часов счастья,
чистейшего, без обмана…
Сто часов счастья!
Разве этого мало?
Улыбаюсь, а сердце плачет
в одинокие вечера.
Я люблю тебя.
Это значит –
я желаю тебе добра.
Это значит, моя отрада,
слов не надо и встреч не надо,
и не надо моей печали,
и не надо моей тревоги,
и не надо, чтобы в дороге
мы рассветы с тобой встречали.
Вот и старость вдали маячит,
и о многом забыть пора…
Я люблю тебя.
Это значит –
я желаю тебе добра.
Значит, как мне тебя покинуть,
как мне память из сердца вынуть,
как не греть твоих рук озябших,
непосильную ношу взявших?
Кто же скажет, моя отрада,
что нам надо,
а что не надо,
посоветует, как же быть?
Нам никто об этом не скажет,
и никто пути не укажет,
и никто узла не развяжет…
Кто сказал, что легко любить?
Я давно спросить тебя хотела:
разве ты совсем уже забыл,
как любил мои глаза и тело,
сердце и слова мои любил…
Я тогда была твоей отрадой,
а теперь душа твоя пуста.
Так однажды с бронзового сада
облетает поутру листва.
Так снежинки – звездчатое чудо –
Тонким паром улетают ввысь.
Я ищу, ищу тебя повсюду,
Где же ты? Откликнись, отзовись.
Как мне горько, странно, одиноко,
В темноту протянута рука.
Между нами пролегла широко
Жизни многоводная река.
Но сильна надежда в человеке,
Я ищу твой равнодушный взгляд.
Все ешё мне верится, что реки
Могут поворачивать назад.
Я люблю тебя.
Знаю всех ближе,
Всех лучше. Всех глубже.
Таким тебя вижу,
Каким не видел никто, никогда.
Вижу в прошлом и будущем,
Сквозь разлуки, размолвки, года …
Я одна тебя знаю таким,
какой ты на самом деле.
Я одна владею сердцем твоим,
больше, чем все владельцы,
владею!
Ведь оно у тебя, как заклятый клад;
не подступишься –
чудища, пропасти, бесы…
Я зажмурилась.
Я пошла наугад.
В черных чащах плутала,
взбиралась по кручам отвесным,
сколько раз готова была отступить,
сколько раз могла разбиться о скалы…
Я люблю тебя.
Я не могу не любить.
Не могу уступить!
Это я тебя отыскала!
Я поняла, –
ты не хотел мне зла,
ты даже был предельно честен где-то,
ты просто оказался из числа
людей, не выходящих из бюджета.
Не обижайся,
я ведь не в укор,
ты и такой
мне бесконечно дорог.
хорош ты, нет ли, –
это сущий вздор.
Любить так уж любить-
без оговорок.
Я стала невеселая..
Прости!
Пуская тебя раскаянье не гложет.
Сама себя попробую спасти,
никто другой
спасти меня не может.
Забудь меня.
Из памяти сотри.
Была- и нет, и крест поставь
на этом!
А раны заживают изнутри.
А я еще уеду к морю летом.
Я буду слушать, как идет волна,
как в грохот шум ее перерастает,
как, отступая, шелестит она,
как будто книгу вечности
листает.
Не помни лихом,
Не сочти виной,
что я когда-то в жизнь твою вторгалась,
и не печалься-
все мое- со мной.
И не сочувствуй-
я не торговалась!
Я стою у открытой двери,
Я прощаюсь, я ухожу.
Ни во что уже не поверю, –
Всё равно
Напиши,
Прошу!
Чтоб не мучиться поздней жалостью,
От которой спасенья нет,
Напиши мне письмо, пожалуйста,
Вперёд на тысячу лет.
Не на будущее,
Так за прошлое,
За упокой души,
Напиши обо мне хорошее.
Я уже умерла. Напиши!