Кто такой каракозов и что он сделал
Дмитрий Каракозов: первый бес
Автор: Антон Краснов
150 лет назад выстрел выходца из Саратовской губернии открыл эру революционного террора.
Политические убеждения и в целом взгляды на жизнь у этого человека были нетвёрдыми и сумбурными, как походка слабовидящего человека вдоль стены в затемнённом коридоре. Внешность далека от романтического образа юноши-террориста «с нимбом вокруг головы», созданного в преддверии первой русской революции 1905-1907 гг.: у него было тяжёлое лошадиное лицо, низкий голос, мутный взгляд, спутанные бесцветные волосы. Он не сделал в своей жизни ничего по-настоящему достойного для того, чтобы войти в историю, — и всё-таки он не просто вошёл в неё, а стал неким водораздельным символом: до — и после себя. Именно Дмитрий КАРАКОЗОВ, выходец из мелкопоместных дворян Саратовской губернии, 4 апреля 1866 г. неудачно покушался на жизнь императора Александра II, за что и был казнён 15 сентября того же года — ровно полтора столетия тому назад.
…Но первым бесом — пусть невзрачным и серым, пусть унылым, как небо над осенним Петербургом, — был всё-таки Каракозов.
Прецедентное право. На убийство царя…
Сакральная связка «царь — народ» была особо лелеема машиной государственной пропаганды. Сквозь века прошла легенда о костромском крестьянине Иване СУСАНИНЕ, отдавшем жизнь за царя в 1613-м. Несмотря ни на что, сохраняли веру в «царя-батюшку» крестьяне, перебежавшие к бунтовщикам в пору разинского восстания, партизаны, колотившие «дубиной народного гнева» наполеоновских интервентов, крепостные, получившие в 1861-м долгожданный «манифест о воле». А вот что, к примеру, писал посол Франции граф Шарль де МОРНИ своему сводному брату, императору
Наполеону III, в дни коронации Александра II (в 1856-м): «…Здесь почти не видно присутствия полиции. Император может свободно и без всякого сопровождения утром или вечером выйти из дворца и отправиться на прогулку — пешком, верхом или в коляске, посреди уличной толпы. Видя такое, поневоле начнёшь размышлять о том, какими могут быть отношения между правителями и народами». В просвещённой Франции монархи такой близости к народу себе позволить давно уже не могли…
Выстрел Дмитрия Каракозова, человека, поначалу принятого за простолюдина, разрушил это положение дел — и даже всякую иллюзию его. Был создан прецедент. На монарха отныне можно поднять руку. А потом — и модно.
Однако государственная пропаганда попыталась сразу же после покушения отыграть назад покалеченный «миф о Сусанине», то есть постулат о том, что народ ни при каких обстоятельствах, никогда, никоим образом не посягнёт на жизнь государя. («Не прикасайся к Помазаннику Моему», — гласила надпись в часовне св. Александра Невского, построенной на месте покушения Каракозова на императора; в 30-е годы XX в. часовня была снесена.) Поясним.
Через несколько часов после выстрела у решётки Летнего сада начала гулять по Петербургу весть: пуля пролетела выше головы императора только потому, что некий крестьянин Осип КОМИССАРОВ (!) «отвёл руку злодея». Слухам способствовал и сам Комиссаров, рассказавший о происшествии своей жене, но та не поверила, списав слова мужа на злоупотребление горячительными напитками. Однако поверить пришлось: Осипа вызвали в царский дворец и возвели в дворянское звание под фамилией КОМИССАРОВ-КОСТРОМСКОЙ: по удивительному стечению обстоятельств, спаситель царя, как и Сусанин, был родом из Костромской губернии. Господина Костромского полгода таскали по балам и раутам, богато одаривали и заваливали деньгами, его жена ходила по дорогим столичным магазинам и скромно представлялась: «Я — жена спасителя». В итоге Осип Иванович не выдержал испытания фанфарами, благополучно спился и умер от белой горячки.
«Белая горячка раболепия»
Тот же диагноз, но совершенно в иной плоскости, был поставлен и другим представителям дворянства Саратовской губернии сразу же после выстрела Каракозова. Но обо всём по порядку.
Дмитрий Каракозов родился 4 ноября (23 октября) 1840 г. в селе Жмакино Сердобского уезда. Некоторое время он учился в Саратовской мужской гимназии, где в ту пору преподавал ЧЕРНЫШЕВСКИЙ; затем был переведён в Пензенский дворянский институт (по сути — такую же гимназию для мальчиков), где на тот момент в штате состоял Илья УЛЬЯНОВ, отец ЛЕНИНА. Вместе с Дмитрием в Пензе учился и его двоюродный брат Николай ИШУТИН: позже, уже в пору обучения в Московском университете, он создал организацию «Организация» и при ней — кружок избранных под названием «Ад». Ничего инфернального, впрочем, тут нет: «Адом» именовался подвал весьма популярного у пёстрой публики (криминальных элементов, богемы низшего разбора
и т. д.) трактира «Крым» на Трубной площади Москвы. Сидели там и саратовские горе-заговорщики.
Начиналось с ерунды: богатый на выдумку Ишутин обозвал своих сотоварищей «мортусами» (в средние века так именовали уборщиков трупов людей, скончавшихся от чумы и холеры), щедро выдавал неосуществимые идеи типа взрыва Петропавловской крепости и «отворения всех острогов». Но затем московская группа Ишутина установила прочные связи с товарищами на местах — в Саратове, Нижнем, Калуге, Петербурге и, наконец, с участниками польского восстания 1963 г., в числе которых был Ярослав ДОМБРОВСКИЙ — будущий знаменитый участник Парижской коммуны. Впрочем, долгое время ишутинцы ограничивались пропагандой: «разрушить начала общественной нравственности, колебать основы религии, путём революции ниспровергать существующий порядок в государстве», и прочая, и прочая. Ближе к 1866-му Николай Ишутин решил, что это долгая волынка, и стал пропагандировать более решительные меры: «систематические (!) цареубийства». А рядом за трактирным столом в «Аду» сидел его кузен, сумрачный Каракозов, и слушал. И слушал…
…Узнав об этом, Николай Ишутин испугался и послал на перехват двоюродного брата двоих своих «мортусов». Не успели. Выстрел уже прозвучал. Маховик террора и ненависти был запущен. «Чтобы согреть Россию, они готовы сжечь её», — скажет потом один приятель детства и юности Ишутина и Каракозова. В своё время Ишутин сказал про него не без презрения: «Васенька у нас будет учёным!» — то есть абсолютно бесполезным для революционной работы человеком. Так и вышло: Василий КЛЮЧЕВСКИЙ стал великим учёным и сделал много для того, чтобы мы могли разобраться в самых роковых событиях отечественной истории…
Реакция императора Александра на покушение была беспощадна: «Я дал им свободу, а в меня за это пулей? При отце пикнуть не смели!» И вернул к власти людей из когорты Николая I, людей из сурового прошлого, на которых россияне тех лет смотрели как на воскресшие мумии — ровно как мы сейчас посмотрели бы на восставшего из пепла Николая ЕЖОВА во главе ведомства внутренних дел. «Петербург погибал… Какие страшные люди восстали из могил… Всё припоминалось, вымещалось и отмщалось», — напишет о тех перемещениях во власти САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН.
«Страшные люди» — это граф Михаил МУРАВЬЁВ по прозвищу «Муравьёв-вешатель», возглавивший следственную комиссию по делу Каракозова; это Фёдор ТРЕПОВ, известный ретроград, в которого через семь лет выстрелит Вера ЗАСУЛИЧ — и будет оправдана присяжными; это обер-прокурор Святейшего Синода Дмитрий ТОЛСТОЙ, занявший пост министра просвещения и быстро прозванный «проклятием русской школы».
Разворот реформ в реакцию немедля имел эффект: в обществе чем дальше, тем вернее устанавливается атмосфера нетерпимости и подозрительности… Даже люди здравомыслящие, граждане, которые ратовали за прогресс при сохранении стабильности в стране, были раздражены новой политикой властей. Что уж говорить о радикальных либералах? Так, ГЕРЦЕН в «Колоколе» пишет о «белой горячке раболепия» и «диком тупоумии» российского общества, а конкретно — о поведении саратовского дворянства и чиновничества, из среды которого стали поступать верноподданнические предложения «изгнать всю семью Каракозовых из наших местностей»…
Выстрел в Петербурге произвёл страшный переполох в Саратове. В рекордные по тем временам сроки семейство Каракозовых было лишено дворянства и поспешило переменить фамилию на ВЛАДИМИРОВЫ.
Последние штрихи к портрету
«Вся свобода будет тогда, когда будет всё равно, жить или не жить».
На Александра II за время его правления было совершено семь покушений. Первым в этом ряду стал Дмитрий Каракозов, стрелявший в царя в 1866 году.
«4 апреля 1866 года, около 4 часов пополудни, когда государь император, по окончании прогулки в Летнем саду, выйдя на набережную р. Невы, приблизился к своему экипажу, неизвестный человек, стоявший в толпе народа, собравшейся у ворот сада, выстрелил в священную особу его императорского величества.
Провидению было угодно сохранить драгоценную для России жизнь возлюбленного монарха
При задержании выстреливший назвал себя первоначально бывшим помещичьим крестьянином одной из южных губерний Алексеем Петровым».
Так начинается обвинительный акт, зачитанный 18 августа 1866 года на первом заседании суда по делу членов кружка Ишутина. Первым в списке обвиняемых значился Дмитрий Каракозов — тот самый, который назвал себя Петровым.
Кружок Ишутина — «Организация» и «Ад»
В 1863 году Николай Ишутин, 23-летний уроженец города Сердобска (Пензенская губерния), создал в Москве кружок, примыкавший некоторое время к «Земле и воле». Его основу составляли уроженцы Пензенской губернии, в том числе членом кружка был двоюродный брат Ишутина Дмитрий Каракозов.
Главной целью ишутинцев была крестьянская революция, и для её достижения они вели пропагандистскую работу. Одновременно устраивали артели по образцу тех, которые были описаны в романе Чернышевского «Что делать?». Вклад ишутинцев в общинно-артельный социализм, идеи которого они разделяли, был заметный: они организовали кассу взаимопомощи, переплётную и швейную мастерские, ватную фабрику, открыли библиотеку, школу для мальчиков из бедных семей. Были у них сторонники в Петербурге и в Саратове.
Но артелями деятельность ишутинского кружка не исчерпывалась, они были готовы и на более решительные действия. В частности, в 1864 году при их содействии бежал из пересыльной тюрьмы польский революционер Ярослав Домбровский — вышел за ворота тюремной бани, переодевшись в женское платье, а там его уже «встречали». Также Ишутин разрабатывал планы организации побега Чернышевского, который в 1864 году отправился на каторгу. К 1866 году Ишутин создал своего рода ядро, руководящий орган кружка, который назвал просто — «Организация». В том же году внутри «Организации» возникла особая террористическая группа «Ад».
Гиляровский в своей книге «Москва и москвичи» писал о том, что Ишутин и его соратники собирались в трактире «Крым» на Трубной. Подвальный этаж, где веселилась самая простая публика, носил название «Ад» и дал наименование радикальной части ишутинского кружка.
Правда, на судебных заседаниях после покушения все допрошенные сказали, что как такового «Ада» не существовало. Сам Ишутин утверждал: «Ад» не существовал — это были не больше, не меньше, как одни глупые речи под впечатлением выпитого вина. Как я сказал, в то время, когда выпивалось вино, когда шли весёлые пирушки, мы иной раз шутили, говорили об осуществлении общества «Ад», но на самом деле «Ад» не существовал, а если я признал его, то признал его только потому, что от меня требовали сказать».
Дмитрий Каракозов — герой-одиночка
Знали ли другие члены кружка о том, что Каракозов задумал убийство царя? Был ли он в действительности частью террористического «Ада»? Ишутинцы утверждали, что вели лишь теоретические разговоры о том, возможно ли цареубийство как метод борьбы. В итоге все отвергли перспективы личного террора против императора. Ишутин подчёркивал, что Каракозов отличался болезненным состоянием, у него были «странности», которые и могли привести его к решению пойти на преступление в одиночку.
Покушение состоялось. По официальной версии, выстрел оказался неточным, потому что в последнюю минуту картузник Осип Комисаров, стоявший рядом с Каракозовым, толкнул его руку. За свой поступок Комисаров был пожалован дворянством.
Схватили Каракозова сразу, и в его кармане обнаружили прокламацию «Друзьям-рабочим». В ней, в частности, говорилось: «Грустно, тяжко мне стало, что погибает мой любимый народ, и вот я решил уничтожить царя-злодея и самому умереть за свой любезный народ. Удастся мне мой замысел — я умру с мыслью, что смертью своею принёс пользу дорогому моему другу — русскому мужику. А не удастся, так всё же я верую, что найдутся люди, которые пойдут по моему пути».
Ишутинцы перед судом
В 1864 году в России прошла судебная реформа, в результате которой были созданы институты присяжных заседателей, адвокатуры, суд приобрёл состязательный характер: вину или правоту подсудимого доказывали в ходе процесса защита и обвинение, имевшие равные права. В 1866 году суды все ещё находились в переходном состоянии, но ишутинцев решили судить «по-новому». Правда не совсем: процесс был закрытым и присяжных на нем не было, но у подсудимых были защитники.
Руководил следствием граф Михаил Муравьёв («Муравьёв-вешатель»), который возглавил Верховную комиссию по этому делу. Председателем на процессе стал князь Павел Гагарин, человек консервативных взглядов, который, впрочем, сделал все возможное, чтобы процесс прошёл безупречно. Обвинителем выступал сам министр юстиции Дмитрий Замятнин. Решение выносил коронный суд, в который вошли Гагарин, бывший министр юстиции Виктор Панин, принц Пётр Ольденбургский, член Госсовета Николай Метлин, сенатор Александр Башуцкий и сенатор, тайный советник Матвей Карниолин-Пинский. Каракозова защищал присяжный поверенный Остряков, но речи защитников опубликованы не были, хотя стенограмма судебных заседаний в последующие годы была напечатана.
Всего к делу было привлечено 36 человек: 11 обвиняемых проходили как основные и еще 25 человек — «вторым составом» как знавшие, но не донёсшие. Следствие шло несколько месяцев, и методы использовали жёсткие, вплоть до лишения сна. Об этом, в частности, писал Герцен в «Колоколе»: по его сведениям, Каракозов держался на допросах твёрдо, после чего было решено его сломить. «Хирургическими» методами якобы запретил пытать государь, но применялись другие меры, такие как непрерывный трёхдневный допрос и воздействие электрическим током. Следователи торопились: в июне 1866 года было объявлено о помолвке наследника Александра Александровича с принцессой Дагмар, а за подобными объявлениями обычно шли помилования преступников. Допустить, чтобы Каракозов попал под царскую милость, сановники не хотели.
Суд по делам остальных 25 обвиняемых состоялся в сентябре того же года, и они были приговорены к разным срокам заключения, кто-то был оставлен в Петербурге под надзором. И даже те, кого суд оправдывал, освобождались со следующими формулировками: «Освободить, внушив отстраняться впредь от вредных связей, так как сими связями и неосмотрительным своим поведением дали повод к столь важному обвинению».
Биография Дмитрия Владимировича Каракозова
4 апреля 1866 года, в четвертом часу дня, император Александр II после обычной прогулки в Летнем саду в сопровождении племянника, герцога Николая Лейхтенбергского, и племянницы, принцессы Марии Баденской, садился в коляску, когда неизвестный человек выстрелил в него из пистолета. В эту минуту стоявший в толпе крестьянин Осип Комиссаров ударил убийцу по руке, и пуля пролетела мимо. Преступник был задержан на месте и по приказанию императора отведен в III отделение.
Стрелявший в государя оказался исключенным за участие в беспорядках из числа студентов сперва Казанского, а потом и Московского университетов, дворянином Саратовской губернии Дмитрием Каракозовым. Обнаружение причин, вызвавших преступление, и выявление его соучастников было возложено на особую следственную комиссию, председателем которой назначили графа М.Н. Муравьева.
«Из прилагаемой записки Ваше величество изволит усмотреть то, что сделано главной следственной комиссией в течение второй половины дня. Несмотря на это, преступник до сих пор не объявляет своего настоящего имени и просит меня убедительно дать ему отдых, чтобы завтра написать свои объяснения. Хотя он действительно изможден, но надобно еще его истомить, дабы посмотреть, не решится ли он еще сегодня на откровенность». 8 апреля председатель следственной комиссии граф Муравьев писал царю: «Запирательство преступника вынуждает комиссию к самым деятельным и энергичным мерам для доведения преступника до сознания». Граф Муравьев стяжал себе «славу» жестокого усмирителя польского восстания, и поэтому его слова об «энергичных мерах» говорят сами за себя.
Кропоткин в «Записках революционера» передал слышанный им в крепости рассказ жандарма, сторожившего Каракозова в камере: при заключенном неотлучно находилось по два стражника, менявшиеся через каждые два часа. По приказанию начальства они не позволяли Каракозову заснуть. Как только он, сидя на табуретке, начинал дремать, жандармы встряхивали его за плечи.
Кроме мучения бессонницей, к Каракозову были применены тяжелые для него особые «психологические приемы». Ему передавались от любимого им и также арестованного его двоюродного брата Ишутина письма, написанные, очевидно, под диктовку жандармов или по их принуждению. В письмах Ишутин умолял Каракозова сказать всю правду, назвать соучастников и тем самым дать свободу ему, Ишутину.
В роли мучителя и агента III отделения выступил и священник Палисадов. Ему было предписано посещать Каракозова и выведывать у него сведения. Палисадов действовал по особому выработанному им плану, донимая Каракозова в его камере церковными службами, проповедями и хитрыми беседами частного характера. Обо всем услышанном от узника Палисадов сообщал начальству. Протоиерей Палисадов посещал Каракозова в камере 21, 22, 24, 27, 29 апреля и 1 мая, а кроме того, еще 5, 6 и 12 апреля терзал заключенного в III отделении. Визиты Палисадова продолжались от полутора до двух часов, причем во время богослужений измученный бессонницей и допросами Каракозов должен был оставаться на ногах. 22 апреля в камере Каракозова состоялся молебен с водосвятием. Впоследствии Палисадов совершал аналогичные богослужения уже не в камере, а в домовой церкви коменданта, в присутствии последнего, а также Каракозова и двух других заключенных, арестованных по тому же делу (Ишутина и Худякова). И здесь продолжались проповеди и увещевания.
Во-вторых, в архивном деле содержится прямое указание на ограничение пищи нескольким каракозовцам. Прежде чем привести соответствующую выписку из архивного дела, отметим, что она полностью соответствует рассказу, слышанному автором настоящей книги от отца, который по делу Каракозова также был заключен в Петропавловской крепости (в Невской куртине, а потом сослан в Вологодскую губернию). Отец рассказывал, что председатель комиссии по расследованию дела Каракозова, усмиритель польского восстания Муравьев-вешатель, оставшись недоволен ответами отца на допросах, приказал ограничить его питание в крепости. В архивном деле имеется распоряжение Муравьева коменданту крепости «изменить продовольствие» Гернету, Никольскому, Орлову, Николаеву и еще пятерым каракозовцам, давая им обед из двух блюд лишь через день. При этом было определенно указано, что обед должен состоять из щей или супа и какого-нибудь кушанья на второе блюдо, подававшегося также и на ужин.
Для того, чтобы учесть реальное значение такого «изменения пищи», припомнил слова каракозовца Худякова, который говорил: «В крепости кормили такой пищей, которой не позавидовали бы многие собаки».
При таком отвратительном питании очень знаменательным является найденное нами в архиве обращение коменданта Петропавловской крепости в III отделение с просьбой не принимать, по возможности, от родных арестованных белья и продуктов для передачи в крепость, мотивируя это достаточным количеством белья в крепости и отсутствием помещения для хранения продуктов.
Несомненно, что за этим распоряжением коменданта крепости скрывалось желание создать для заключенных по делу Каракозова более тяжелый режим: для хранения продуктов не требовалось особого помещения, так как принесенные предметы питания передавались в камеру заключенных.
III отделение не останавливалось перед угрозой и настоящей пыткой узников. Об этом рассказал в своих воспоминаниях Худяков.
Д. В. Каракозов. Портрет работы И. Репина (1866)
Следствие установило, что Каракозов принадлежал к руководимому его двоюродным братом Ишутиным московскому тайному кружку, состоявшему преимущественно из учащейся молодежи, вольнослушателей университета, студентов Петровской земледельческой академии и воспитанников других учебных заведений; что кружок этот имел конечной целью совершение насильственным путем государственного переворота; что средством к тому должно было служить ему сближение с народом, обучение его грамоте, учреждение мастерских, артелей и других подобных ассоциаций для распространения среди простолюдинов социалистических учений. Установили также, что члены московского кружка имели связи с петербургскими единомышленниками, со ссыльными поляками и с русскими выходцами за границей.
Заседания верховного суда, которому был предан Каракозов, происходили все в той же Петропавловской крепости, где судили декабристов и петрашевцев. Стены крепости были надежнее других стен. Хотя процесс Каракозова велся уже по новым судебным уставам, но он проходил «по-старому» во многих отношениях. Остались прежними не только место суда в пределах крепости, но и те влияния, без которых, конечно, не мог обойтись разбор этого дела. Так, Александр II пожелал, чтобы процесс был закончен как можно скорее. Поэтому пошла такая судебная гонка, которая отнюдь не благоприятствовала правильному и всестороннему рассмотрению дела. Неизбежны были и всякие влияния со стороны высокопоставленных лиц. Обер-секретарь верховного суда Есипович в своих записках об этом суде отмечал влияние таких вельмож, которые «всякое отступление или уклонение от своего безапелляционного приговора считали чуть не изменой государю и государству».
В состав суда были введены лица, беспощадная жестокость которых была известна заранее. Таковы были Панин и Корниолин-Пинский, полуживой 90-летний старик, которого вносили в зал суда на носилках. Есипович вспоминал, как члены суда задолго до приговора разыскивали статьи закона с наиболее суровыми карами. Обвинителем в процессе был министр юстиции Замятин, который, по словам Есиповича, никогда не отстаивал своих личных твердых убеждений по той, может быть, простой причине, что он их не имел. Председателем суда был князь Гагарин.
Совсем не бесстрастное судейское настроение его вылилось наружу в самом начале процесса, когда он заявил секретарю суда, что будет обращаться к Каракозову на «ты», так как «такому злодею нет возможности говорить «вы». Впрочем, секретарю удалось убедить его обращаться к подсудимому на «вы».
Во время самого суда до сведения председателя было доведено желание царя ускорить окончание процесса. «Если казнь Каракозова не будет совершена до 26 авг., то государю императору неугодно, чтобы она произошла между 26 (днем коронации) и 30 авг. (днем его тезоименитства)». Так подсказывался приговор. Он и был вынесен. Его вынесению предшествовало частное совещание членов суда на квартире председателя, где было решено казнить одного Каракозова. Член суда Панин согласился с этим очень неохотно, сказав, что, «конечно, двух казнить лучше, чем одного, а трех лучше, нежели двух».
Каракозов, совсем надломленный следствием и судом, дал показания и подал просьбу о помиловании. Министр юстиции, он же обвинитель по процессу, доложил ее царю, о чем впоследствии рассказывал: «Какое ангельское выражение было на лице государя, когда он сказал, что он давно простил его, как христианин, но, как государь, простить не считает себя вправе». Так, лицемерно, пышной фразой царь, неограниченный монарх, ограничивал себя в праве избавления от виселицы осужденного.
История жизни Дмитрия Владимировича Каракозова
2 сентября председатель суда вызвал Каракозова из равелина в здание, где происходил суд. Каракозов вошел с таким светлым лицом, что, по-видимому, ждал помилования, но услышал об утверждении приговора, и весь свет исчез с его лица, оно потемнело и приняло суровое и мрачное выражение. Осужденному пришлось ждать казни целые сутки.
Значительная часть арестованных была заключена в куртины и бастионы Петропавловской крепости, и трое (Каракозов, Ишутин и Худяков), как сказано выше, содержались в Алексеевском равелине. Впрочем, Худяков был заключен в равелин не сразу, а переведен сюда из Никольской куртины.
В вину обвиняемым ставилась та или иная форма принадлежности к покушению на Александра II и участие в организации, ставившей своей целью государственный переворот и водворение новых социальных начал. Большинство членов кружка не шло далее попыток организации артелей и производственных товариществ, дальше намерений вести пропаганду при помощи библиотек и школ. Обвинительные акты в первую очередь выдвигали обвинение против участников общества под названием «Ад», в котором убийство царя как средство переворота было предметом обсуждения.
Большинство обвиняемых на следствии и в суде после осуждения их на каторгу и поселение подавали просьбы о помиловании. Подавал просьбу о помиловании уже после казни Каракозова и Ишутин, приговоренный к повешению. Он был помилован по совершении над ним всей церемонии публичной казни вплоть до одевания в саван и надевания петли на шею. Это стоило ему потери душевного здоровья.
1 сентября у Летнего сада состоялась церемония закладки часовни в память «чудесного избавления» царя от выстрела Каракозова. Красноречивую запись в своем дневнике сделал в тот день П.А. Валуев: «Довольно много народа. В числе лиц, участвовавших в церемонии, был Комиссаров. Он стоял подле своего изобретателя генерала Тотлебена. Он украшен разными иностранными орденами, что дает ему вид чиновника, совершившего заграничные поездки в свите высоких особ. Стечение обстоятельств. Сегодня закладка часовни, завтра похороны Муравьева, послезавтра казнь Каракозова. Смотрел на толпу или толпы присутствовавших. Видел лица царедворчески и нецаредворчески умиленные, видел лица задумчивые и множество лиц с выражением глазеющего тупоумия. Есть что-то как бы надломанное в нынешнем строе России и во всем, что ежедневно у меня под глазами».
3 сентября 1866 года в 7 часов утра Дмитрий Каракозов был доставлен из Петропавловской крепости на Смоленское поле. Тысячи людей, несмотря на ранний час, собрались здесь. Все ждали казни.
Секретарь суда Я.Г. Есипович, присутствовавший при исполнении приговора, писал в своих воспоминаниях:
«Между необозримыми массами народа была оставлена широкая дорога, по которой мы и доехали до самого каре, образованного из войск. Здесь мы вышли из экипажа и вошли в каре. В центре каре был воздвигнут эшафот, в стороне от него поставлена виселица, против виселицы устроена низкая деревянная площадка для министра юстиции со свитой. Все было выкрашено черною краскою. На этой площадке мы стали.
Скоро к эшафоту подъехала позорная колесница, на которой спиною к лошадям, прикованный к высокому сидению, сидел Каракозов. Лицо его было синее и мертвенное. Исполненный ужаса и немого отчаяния, он взглянул на эшафот, потом начал искать глазами еще чего-то, взор его на мгновение остановился на виселице, и вдруг голова его конвульсивно и как бы непроизвольно отвернулась от этого страшного предмета.
А утро начиналось такое ясное, светлое, солнечное!».
И вот палачи спокойно, не торопясь, отковали Каракозова. Потом, взяв его под руки, подняли на высокий эшафот, к позорному столбу. Многотысячная толпа затихла и, устремив свои взоры к эшафоту, ждала, что будет дальше.
Министр юстиции Д.Н. Замятин повернулся к Есиповичу и громко сказал:
«Господин секретарь Верховного Уголовного суда, объявите приговор суда во всеуслышание!»
Есипович, с трудом преодолевая волнение, поднялся по ступенькам эшафота, оперся о перила и начал читать:
«По указу его императорского величества. »
Когда я сошел с эшафота, на него взошел протоиерей Палисадов, духовник Каракозова. В облачении и с крестом в руках он подошел к осужденному, сказал ему последнее напутственное слово, дал поцеловать крест и удалился.
Палачи стали надевать на него саван, который совсем закрывал ему голову, но они не сумели этого сделать как следует, ибо не вложили рук его в рукава. Полицмейстер, сидевший верхом на лошади возле эшафота, сказал об этом. Они опять сняли саван и опять надели так, чтобы руки можно было связать длинными рукавами назад. Это тоже, конечно, прибавило одну лишнюю горькую минуту осужденному, ибо когда снимали с него саван, не должна ли была мелькнуть в нем мысль о помиловании? И опять надевают снова саван, теперь в последний раз».
Тяжелое впечатление произвела казнь Каракозова на молодого И.Е. Репина. Он видел, как равно утром приговоренного к смерти «преступника» везли через весь город на виселицу. А потом, вместе со своим товарищем художником Н.И. Мурашко, Репин пришел на Смоленское поле.
Толпа стала глухо гудеть, и послышались даже какие-то выкрики кликуш.
Палачи подвели Каракозова под виселицу, поставили на скамейку и надели веревку. Затем палач ловким движением выбил подставку из-под ног.
Сразу же после казни Репин сделал карандашный набросок Каракозова, изображавший, по выражению К. Чуковского, смертельно изможденное, замученное, омертвелое лицо человека, бывшего уже по ту сторону жизни, недоступного ни надежде, ни горю.
Двадцать минут висел Дмитрий Каракозов. Потом палачи спокойно, хладнокровно положили его в гроб, стоявший у подножья виселицы. Гроб обвязали веревкой и поставили на телегу.
И после казни Каракозова полиция еще надеялась напасть на новый след его соучастников. Дни и ночи охранялась могила его, а тех, кто случайно оказывался вблизи, немедленно арестовывали.
Как-то раз были задержаны около могилы Каракозова и художники Репин и Мурашко. Лишь после тщательного выяснения их личностей они были отпущены.