Куда собрался ты что бродского не читал
Иосиф Бродский — Не выходи из комнаты, не совершай ошибку: Стих
Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно все, особенно — возглас счастья.
Только в уборную — и сразу же возвращайся.
О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.
Потому что пространство сделано из коридора
и кончается счетчиком. А если войдет живая
милка, пасть разевая, выгони не раздевая.
Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
таким же, каким ты был, тем более — изувеченным?
О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову
в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.
В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.
Ты написал много букв; еще одна будет лишней.
Не выходи из комнаты. О, пускай только комната
догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито
эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция.
Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция.
Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.
Анализ стихотворения «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку» Бродского
Творчество И. Бродского всегда неоднозначно. Любое его стихотворение требует глубокого философского анализа. Судьба поэта складывалась непросто. С самого раннего возраста он чувствовал глубокую неприязнь к советской идеологии. Бродский считал, что поэту для самореализации необходима полная свобода творчества. Это приводило к столкновениям и конфликтам с официальными органами. Бродский совершенно не вписывался в социалистическое общество, что, в конечном счете, привело к его эмиграции. В 1970 г. он написал стихотворение «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку», в котором высказал свои взгляды на место человека в советской системе.
Стих может трактоваться по-разному. Распространена версия о том, что Бродский описал человека, ведущего двойную жизнь. В СССР критика государственного строя была под строгим запретом. Не имея возможности высказаться публично, люди выражали свои негативные взгляды только дома. Из-за опасения перед доносом такие высказывания были возможны только среди узкого круга лиц. Чаще всего эти размышления происходили на кухне за рюмкой водки. Возникло явление т. н. «кухонных философов». Недоверие к окружающим вело к вынужденному одиночеству. Работа и контакты вне дома становились тягостными. Только в родных четырех стенах человек ощущал себя свободным. Бродский иронически критикует такую позицию, описывая мнимое ощущение свободы замкнутой в узком пространстве личности.
Другая трактовка основана на анализе жизни самого поэта. Постоянное чувство неприязни к окружающей действительности сказалось на его характере. Бродский чувствовал себя изгоем, ему действительно было удобнее находиться в своем личном мире, где он ощущал творческую свободу. В свое время поэт был обвинен в тунеядстве, так как отказывался устроиться на обычную работу. Он сам стремился отгородиться от окружающих, считая, что общение с рядовыми советскими жителями сделает его «более изувеченным». Неудивительно, что его странный образ жизни вызывал порицания. Восклицание «Не будь дураком!» — прямое обвинение окружающих в ограниченности и скудости мышления. Поэт превозносит свою личность, которой якобы доступно постижение высшей истины.
Сам Бродский утверждал, что родина поэта – его язык. Ему было безразлично где жить, в СССР или в США, лишь бы не чувствовать давления извне. Жизнь, свободная от «хроноса, космоса, эроса…» — идеальная форма существования для поэта.
Куда собрался ты что бродского не читал
Информация о себе Ты мой луч света. Ты моя звезда. Мне бы до рассвета обнимать тебя.
Я доживу свой век,не одержав никаких побед,если ты не поверишь в меня.
Когда показать полностью.
Информация о себе Ты мой луч света. Ты моя звезда. Мне бы до рассвета обнимать тебя.
Я доживу свой век,не одержав никаких побед,если ты не поверишь в меня.
Когда придумаешь закончить нас, я нас придумаю начать
Твои глаза по праву самый эффективный метод жить.
Я в тебя пустил корни на долго
Когда ты рядом я хочу чтоб весь мир замер
Люби меня и трахайся со мной так, словно завтра никогда не наступит.
напои своей душой моих демонов, у них пересохло в горле
сердце минимум надолго заменено тобой
Куда собрался?Ты что,Бродского не читал?
О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.
Потому что пространство сделано из коридора
и кончается счетчиком. А если войдет живая
милка, пасть разевая, выгони не раздевая.
О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову
в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.
В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.
Ты написал много букв; еще одна будет лишней.
Не выходи из комнаты. О, пускай только комната
догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито
эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция.
Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция.
Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.
Антибабский форум
Мужской форум, где мужчины протестуют против бабской сущности в женщинах и их стервозности. Различные истории из жизни, общение, мнения и, конечно же, юмор в отношении женской части населения. Медицинские консультации. Сoветы психолога.
Иосиф Бродский
Иосиф Бродский
Сообщение Gefest » 31.01.07 14:47
Сообщение Elena » 31.01.07 15:56
не смотрела передачу, сегодня постараюсь посмотреть продолжение
Бродский очень нравится, его впервые не прочла даже а услышала, был спектакль на стихи Бродского, Козаков читал
записала на кассету на аудио, до сих пор иногда слушаю
Сообщение Gefest » 01.02.07 10:31
Сообщение Натали » 22.07.07 01:20
Сообщение Gefest » 09.08.07 12:58
Сообщение Евгения Н. » 22.09.07 23:58
Сообщение Гакусэй » 08.01.12 01:47
Сообщение Robot » 08.01.12 02:44
Сообщение Гакусэй » 08.01.12 11:16
Сообщение Волелюб » 08.01.12 17:36
Сообщение Alba » 15.02.12 17:46
Сообщение Alba » 15.02.12 17:51
Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером
подышать свежим воздухом, веющим с океана.
Закат догорал в партере китайским веером,
и туча клубилась, как крышка концертного фортепьяно.
Четверть века назад ты питала пристрастье к люля и к финикам,
рисовала тушью в блокноте, немножко пела,
развлекалась со мной; но потом сошлась с инженером-химиком
и, судя по письмам, чудовищно поглупела.
Теперь тебя видят в церквях в провинции и в метрополии
на панихидах по общим друзьям, идущих теперь сплошною
чередой; и я рад, что на свете есть расстоянья более
немыслимые, чем между тобой и мною.
Повезло и тебе: где еще, кроме разве что фотографии,
ты пребудешь всегда без морщин, молода, весела, глумлива?
Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии.
Я курю в темноте и вдыхаю гнилье отлива.
Сообщение Alba » 15.02.12 18:01
И про Россию. А ведь есть ещё «Пятая годовщина», или «Памятник Пушкину в Одессе». Пятиминутки ненависти, блин.
Холуй трясется. Раб хохочет.
Палач свою секиру точит.
Тиран кромсает каплуна.
Сверкает зимняя луна.
В те времена убивали мух,
ящериц, птиц.
Даже белый лебяжий пух
не нарушал границ.
Потом по периметру той страны,
вившемуся угрем,
воздвигли четыре глухих стены,
дверь нанесли углем.
Главный пришел и сказал, что снег
выпал и нужен кров.
И вскоре был совершен набег
в лес за охапкой дров.
Дом был построен. В печной трубе
пламя гудело, злясь.
Но тренье глаз о тела себе
подобных рождает грязь.
И вот пошла там гулять в пальто
без рукавов чума.
Последними те умирали, кто
сразу сошел с ума.
Так украшает бутылку блик,
вмятина портит щит,
На тонкой ножке стоит кулик
и, глядя вперед, молчит.
Alba
Ну любить женщину физически и платонически совершенно разные вещи, то, что у Бродского было много женщин- факт из его биографии..
Да и потом каждый человек может видеть в одном стихотворении совершенно разный смысл, настроение.
Что касается любви к России, по-моему Бродский Россию любил, при чем сильно, он советскую власть ненавидел, и на то у него были БОЛЬШИЕ причины.
Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад темно-синий
я впотьмах не найду.
между выцветших линий
на асфальт упаду.
И душа, неустанно
поспешая во тьму,
промелькнет над мостами
в петроградском дыму,
и апрельская морось,
над затылком снежок,
и услышу я голос:
— До свиданья, дружок.
И увижу две жизни
далеко за рекой,
к равнодушной отчизне
прижимаясь щекой.
— словно девочки-сестры
из непрожитых лет,
выбегая на остров,
машут мальчику вслед.
P.S. У меня уже несколько лет в голове эти строки крутятся, каждый день
Гениям можно выбирать кого, и что любить.
Сообщение Alba » 15.02.12 21:17
Воротишься на родину. Ну что ж.
Гляди вокруг – кому еще ты нужен
Кому теперь в друзья ты попадешь?
Воротишься, купи себе на ужин
какого-нибудь сладкого вина,
смотри в окно и думай понемногу:
во всем твоя вина, твоя одна,
и хорошо. Спасибо. Слава Богу.
Как хорошо, что некого винить,
как хорошо, что ты никем не связан,
как хорошо, что до смерти любить
тебя никто на свете не обязан.
Как хорошо, что никогда во тьму
ничья рука тебя не провожала,
как хорошо на свете одному
идти пешком с шумящего вокзала.
Как хорошо, на родину спеша,
поймать себя в словах неоткровенных
и вдруг понять, как медленно душа
заботится о новых переменах.
Сообщение Alba » 15.02.12 21:39
Чужой для всех, ничем не связан,
Я думал: вольность и покой
Замена счастью. Боже мой!
Как я ошибся, как наказан.
Не повод для спора, конечно 
.
Чисто в рамках обмена мнениями.
Сообщение Гакусэй » 13.02.13 23:14
Когда снег заметает море и скрип сосны
оставляет в воздухе след глубже, чем санный полоз,
до какой синевы могут дойти глаза? до какой тишины
может упасть безучастный голос?
Пропадая без вести и’з виду, мир вовне
сводит счеты с лицом, как с заложником Мамелюка.
. так моллюск фосфоресцирует на океанском дне,
так молчанье в себя вбирает всю скорость звука,
так довольно спички, чтобы разжечь плиту,
так стенные часы, сердцебиенью вторя,
остановившись по эту, продолжают идти по ту
сторону моря. (с)
Сообщение Дозорный » 13.02.13 23:19
Сообщение Darika » 14.02.13 13:27
Как славно вечером в избе,
запутавшись в своей судьбе,
отбросить мысли о себе
и, притворясь, что спишь,
забыть о мире сволочном
и слушать в сумраке ночном,
как в позвоночнике печном
разбушевалась мышь.
Как славно вечером собрать
листки в случайную тетрадь
и знать, что некому соврать:
«низвергнут!», «вознесен!»,
Столпотворению причин
и содержательных мужчин
предпочитая треск лучин
и мышеловки сон.
С весны не топлено, и мне
в заплесневелой тишине
быстрей закутаться в кашне,
чем сердце обнажить.
Ни своенравный педагог,
ни группа ангелов, ни Бог,
перешагнув через порог,
нас не научат жить.
***
Песня невинности, она же опыта.
*
1
Мы хотим играть на лугу в пятнашки,
не ходить в пальто, но в одной рубашке.
Если вдруг на дворе будет дождь и слякоть,
мы, готовя уроки, хотим не плакать.
Мы в супруги возьмем себе дев с глазами
дикой лани; а если мы девы сами,
то мы юношей стройных возьмем в супруги,
и не будем чаять души друг в друге.
Потому что у куклы лицо в улыбке,
мы, смеясь, свои совершим ошибки.
И тогда живущие на покое
мудрецы нам скажут, что жизнь такое.
Наши мысли длинней будут с каждым годом.
Мы любую болезнь победим иодом.
Наши окна завешаны будут тюлем,
а не забраны черной решеткой тюрем.
Мы с приятной работы вернемся рано.
Мы глаза не спустим в кино с экрана.
Мы тяжелые брошки приколем к платьям.
если кто без денег, то мы заплатим.
Мы построим судно с винтом и паром,
целиком из железа и с полным баром.
Мы взойдем на борт и получим визу,
и увидим Акрополь и Мону Лизу.
Потому что число континентов в мире
с временами года, числом четыре,
перемножив и баки залив горючим,
двадцать мест поехать куда получим.
Соловей будет петь нам в зеленой чаще.
Мы не будем думать о смерти чаще,
чем ворона в виду огородных пугал.
Согрешивши, мы сами и встанем в угол.
Нашу старость мы встретим в глубоком кресле,
в окружении внуков и внучек. Если
их не будет, дадут посмотреть соседи
в телевизоре гибель шпионской сети.
Как нас учат книги, друзья, эпоха:
завтра не может быть так же плохо,
как вчера, и слово сие писати
в tempi следует нам passati.
Потому что душа существует в теле,
Жизнь будет лучше, чем мы хотели.
Мы пирог свой зажарим на чистом сале,
ибо так вкуснее; нам так сказали.
*
1
Мы не пьем вина на краю деревни.
Мы не ладим себя в женихи царевне.
Мы в густые щи не макаем лапоть.
Нам смеяться стыдно и скушно плакать.
Мы дугу не гнем пополам с медведем.
Мы на сером волке вперед не едем,
и ему не встать, уколовшись шприцем
или оземь грянувшись, стройным принцем.
Потому что север далек от юга,
наши мысли цепляются друг за друга,
когда меркнет солнце, мы свет включаем,
завершая вечер грузинским чаем.
Мы не видим всходов из наших пашен.
Нам судья противен, защитник страшен.
Нам дороже свайка, чем матч столетья.
Дайте нам обед и компот на третье.
Нам звезда в глазу, что слеза в подушке.
Мы боимся короны во лбу лягушки,
бородавок на пальцах и прочей мрази.
Подарите нам тюбик хорошей мази.
Нам приятней глупость, чем хитрость лисья,
Мы не знаем, зачем на деревьях листья.
И, когда их срывает Борей до срока,
ничего не чувствуем, кроме шока.
Потому что тепло переходит в холод,
наш пиджак зашит, а тулуп проколот.
Не рассудок наш, а глаза ослабли,
чтоб искать отличье орла от цапли.
Мы боимся смерти, посмертной казни.
Нам знаком при жизни предмет боязни:
пустота вероятней и хуже ада.
Мы не знаем, кому нам сказать: «не надо».
Наши жизни, как строчки, достигли точки.
В изголовьи дочки в ночной сорочке
или сына в майке не встать нам снами.
Наша тень длиннее, чем ночь пред нами.
То не колокол бьет над угрюмым вечем!
Мы уходим во тьму, где светить нам нечем.
Мы спускаем флаги и жжем бумаги.
Дайте нам припасть напоследок к фляге.
Почему все так вышло? И будет ложью
на характер свалить или Волю Божью.
Разве должно было быть иначе?
Мы платили за всех, и не нужно сдачи.
Представление
Михаилу Николаеву
«А почем та радиола?»
«Кто такой Савонарола?»
«Вероятно, сокращенье».
«Где сортир, прошу прощенья?»
«Не смотри в глаза мне, дева:
все равно пойдешь налево».
«У попа была собака».
«Оба умерли от рака».
«Приучил ее к минету».
«Что за шум, а драки нету?»
«Крыл последними словами».
«Кто последний? Я за вами».
«Сочетался с нею браком».
«Все равно поставлю раком».
«Эх, Цусима-Хиросима!
Жить совсем невыносимо».
«Говорят, открылся Пленум».
«Врезал ей меж глаз поленом».
«Над арабской мирной хатой
гордо реет жид пархатый».
Входит Сталин с Джугашвили, между ними вышла
ссора.
Быстро целятся друг в друга, нажимают на собачку,
и дымящаяся трубка. Так, по мысли режиссера,
и погиб Отец Народов, в день выкуривавший пачку.
И стоят хребты Кавказа как в почетном карауле.
Из коричневого глаза бьет ключом Напареули.
Друг-кунак вонзает клык
в недоеденный шашлык.
«Ты смотрел Дерсу Узала?»
«Я тебе не все сказала».
«Раз чучмек, то верит в Будду».
«Сукой будешь?» «Сукой буду».
«В этих шкарах ты как янки».
«Я сломал ее по пьянке».
«Был всю жизнь простым рабочим».
«Между прочим, все мы дрочим».
«Харкнул в суп, чтоб скрыть досаду».
«Я с ним рядом срать не сяду».
«А моя, как та мадонна,
не желает без гондона».
Входит Лебедь с Отраженьем в круглом зеркале,
в котором
взвод берез идет вприсядку, первой скрипке корча
рожи.
Пылкий мэтр с воображеньем, распаленным
гренадером,
только робкого десятку, рвет когтями бархат ложи.
Дождь идет. Собака лает. Свесясь с печки, дрянь косая
с голым задом донимает инвалида, гвоздь кусая:
«Инвалид, а инвалид.
У меня внутри болит».
Входит Мусор с криком: «Хватит!» Прокурор скулу
квадратит.
Дверь в пещеру гражданина не нуждается в «сезаме».
То ли правнук, то ли прадед в рудных недрах тачку
катит,
обливаясь щедрым недрам в масть кристальными
слезами.
И за смертною чертою, лунным блеском залитою,
челюсть с фиксой золотою блещет вечной мерзлотою.
Знать, надолго хватит жил
тех, кто головы сложил.
«Хата есть, да лень тащиться».
«Я не женщина легкого поведения, а крановщица».
«Жизнь возникла как привычка
раньше куры и яичка».
Мы заполнили всю сцену! Остается влезть на стену!
Взвиться соколом под купол! Сократиться
в аскарида!
Либо всем, включая кукол, языком взбивая пену,
хором вдруг совокупиться, чтобы вывести гибрида.
Бо, пространство экономя, как отлиться в форму
массе,
кроме кладбища и кроме черной очереди к кассе?
Эх, даешь простор степной
без реакции цепной!
«Дайте срок без приговора!»
«Кто кричит: «Держите вора!»? »
«Рисовала член в тетради».
«Отпустите, Христа ради».
«От любви бывают дети.
Ты теперь один на свете.
Помнишь песню, что, бывало,
я в потемках напевала?
Бродский- Письма римскому другу
http://www.youtube.com/watch?v=tDbP4UgCUaM
(«окрасить»- гугл)
Иосиф Бродский
«Письма римскому другу»
(Из Марциала)
Нынче ветрено и волны с перехлёстом.
Скоро осень, всё изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемены у подруги.
Посылаю тебе, Постум, эти книги
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жёстко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Всё интриги?
Всё интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных –
лишь согласное гуденье насекомых.
Здесь лежит купец из Азии. Толковым
был купцом он – деловит, но незаметен.
Умер быстро: лихорадка. По торговым
он делам сюда приплыл, а не за этим.
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря далёко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники – ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
Этот ливень переждать с тобой, гетера,
я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела
все равно, что дранку требовать у кровли.
Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
Чтобы лужу оставлял я, не бывало.
Вот найдёшь себе какого-нибудь мужа,
он и будет протекать на покрывало.
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
«Мы, оглядываясь, видим лишь руины».
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им.
Как там в Ливии, мой Постум, – или где там?
Неужели до сих пор ещё воюем?
Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал ещё. Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.
Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
там немного, но на похороны хватит.
Поезжай на вороной своей кобыле
в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
чтоб за ту же и оплакивали цену.
Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце.
Стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Понт шумит за чёрной изгородью пиний.
Чьё-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке – Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.
Иосиф Бродский
Не выходи из комнаты, не совершай ошибку. (1970)
Книга: Иосиф Бродский. Стихотворения и поэмы
О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.
Потому что пространство сделано из коридора
и кончается счетчиком. А если войдет живая
милка, пасть разевая, выгони не раздевая.
О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову
в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.
В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.
Ты написал много букв; еще одна будет лишней.
Не выходи из комнаты. О, пускай только комната
догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито
эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция.
Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция.
Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.
Куда собрался ты что бродского не читал
Иосиф Бродский умер 28 января 1996 г. (55 лет), Нью-Йорк, США
Вы не найдете ни одной сколько-нибудь достоверной книги о личной жизни Иосифа Бродского: поэт сам позаботился о том, чтобы в его непубличную жизнь никто лишний раз не лез — здесь и многолетний запрет на посмертную публикацию переписки, и наказ друзьям не писать о нем личных воспоминаний. Но, тем не менее, у нас все-таки есть шанс чуть-чуть, совсем слегка прикоснуться к живому Бродскому: не «классику-современнику», не к нобелевскому лауреату, а к обычному человеку. И, может быть, что-то для себя открыть, а что-то — понять.
В музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме, в Петербурге, есть одна маленькая комната — на самом первом этаже слева от входа: это мемориальный кабинет Бродского, любовно собранный и аккуратно перевезенный из американского дома поэта. Народу в этом кабинете немного, так что у любого желающего есть время остановиться, присмотреться — и побыть с Бродским наедине. Порой вещи говорят о людях куда больше, чем другие люди.
Вот письменный стол, а на нем — любовно собранные открытки с изображением самолетов: Бродский с юности обожал авиацию и, приехав в Америку, немедленно бросился вызнавать, как можно получить лицензию пилота-любителя. Ему очень хотелось летать — и, надо сказать, несколько первых уроков оказались весьма успешными: из Бродского мог получиться неплохой пилот. Но, увы, обстоятельства оказались сильнее: во-первых, в первые годы жизни в Америке английский Бродского был еще не настолько хорош, чтобы он мог свободно вести переговоры с наземными диспетчерами ( требовалось знать все тонкости летной терминологии), во-вторых, уже начало подводить здоровье. Лицензию Бродский так и не получил, но любовь к небу, к полетам, осталась в его сердце навсегда.
Вот фото отца и матери: Бродский сделал этот снимок сам — фотографии его учил отец, сам замечательный фотохудожник, военный корреспондент. Здесь же, рядом, можно увидеть и великолепные портреты молодого Бродского — это фото авторства его отца: Александр Бродский любил сына и с превеликой радостью его снимал. И тут, рядом — портрет Ахматовой, сделанный самим Иосифом: и это — совсем другая Ахматова, не царственно-величественная, а какая-то очень нежная и домашняя, которой ее мало кто помнил ( если помнил вообще): Анна Андреевна прекрасно понимала, что такое « делать биографию» — не зря она употребила эти же слова во время суда над Бродским: «Какую биографию делают нашему рыжему!». Ахматова, прекрасно сознававшая и тщательно культивировавшая собственное величие, прекрасно понимала, каким важным эпизодом в биографии поэта может стать этот безумный, нелепый суд — лишь бы только Бродский не сломался и выстоял.
Он не сломался и впоследствии вспоминал ссылку в Норенской как одно из счастливейших времен своей жизни: не надо было ни от кого таиться, можно было быть самим собой — переводить Одена, книги которого привозили ему из Ленинграда друзья, писать собственные стихи, гулять, дышать и понимать, что, несмотря на всю нелепость и тягостность положения, впереди — вся жизнь.
Вот диван, на нем — свернутый плед: не хватает только верного друга — кота Миссисипи. Бродский был заядлым кошатником, называл котов своим личным тотемом, посвящал им стихи ( помните прекрасное юношеское « Кот Самсон прописан в центре, в переулке возле церкви…»), да и свое поведение ассоциировал именно с кошачьими повадками: «Я, как кот. Когда мне что-то нравится, я к этому принюхиваюсь и облизываюсь… Вот, смотрите, коту совершенно наплевать, существует ли общество „Память“. Или отдел пропаганды в ЦК КПСС. Так же, впрочем, ему безразличен президент США, его наличие или отсутствие. Чем я хуже кота?»
Одно из своих программных эссе он так и назвал — «Кошачье мяу»: вообще мурчание и мяуканье в семье Бродских были собственным арго, тайным языком общения — отец и мать частенько выражали свое недовольство или, напротив, благодарность этими простыми кошачьими звуками. Ну и то, что в доме Бродского всегда присутствовал кот, даже не подлежало обсуждению: дом должен быть с котом — и точка. Как в его любимой Венеции: евангелиста Марка всегда сопровождает лев, а лев — это всего лишь немного увеличенный кот ( как, пожалуй, и евангелист — это просто увеличенный в масштабах поэт).
Самым дорогим подарком для гостей в доме Бродского становилось удивительное предложение: «Хотите, я разбужу для вас кота?» — это означало, что ты приобщен к святая святых, тебе оказывается невероятное доверие и невиданная честь. Бродский шел в кабинет, будил дремавшего в кресле или на диване Миссисипи и торжественно выносил его гостю. Надо сказать, что кот подобные экзекуции терпел стоически — впрочем, они были не так уж и часты: подобной чести удостаивались лишь самые близкие и доверенные друзья поэта.
Вот книги — верные друзья, собеседники, соратники: тут и Оден, и Цветаева ( ее портрет — еще один непременный элемент рабочего стола Бродского), и книги по истории, словари, справочники, альбомы по искусству… Бродский читал невероятно много: по три-четыре книги одновременно, перечитывал, делал пометки, выписки
Вот сигареты: памятна цитата Бродского — «Обезьяна взяла палку и стала человеком, человек взял сигарету — и стал поэтом». Ему предлагали бросить курить, более того — друзья требовали, чтобы Иосиф отказался от сигарет: никотин был смертелен для него, сердечника, а он распечатывал очередную пачку « Честерфилда» ( эти сигареты курил Оден, и Бродский сперва стал курить их из солидарности со старшим собратом по поэтическому цеху, а потом — пристрастился) и шутил, выдавая фактически пророческие строчки:
Хотя — жить можно. Что херово
— курить подталкивает бес.
Не знаю, кто там Гончарова,
но сигарета — мой Дантес.
( Зима, тем более в пейзаже).
Она убьет меня. Но я же
нам свыше, сказано, дана
— замена счастия: привычка,
строптивых вымыслов узда,
ночей доступная звезда,
без-мысленных минут затычка.
Прах не нуждается в стене:
…На прощании с ним произошла странная — трагическая и комическая одновременно — штука: официальные соболезнования принес Виктор Черномырдин, бывший в тот момент с визитом в США. С Бродским прощались в отделении ритуальной службы — параллельно в другом зале лежал какой-то итальянец, вокруг которого столпились мрачные люди в черных костюмах, словно вышедшие из фильма « Крестный отец». Приехавший на прощание Черномырдин выглядел точь-в-точь, как дон Вито Корлеоне: длинное кашемировое пальто, массивный перстень, в руках — огромный букет из белых цветов. Итальянцы мгновенно « сделали стойку» и, когда Черномырдин выходил из зала прощания с Бродским, к нему вдруг подошел распорядитель итальянских похорон и тихо произнес: «Вы подойдите и к нашему покойнику — он не хуже вашего». Евгений Рейн, друг Бродского, описавший эту историю, вспоминал, что, будь Бродский жив, его бы такая ситуация несомненно позабавила бы.
На поминальной службе в соборе святого Иоанна Богослова все было очень тихо и спокойно: дым от свечей поднимался к церковному потолку — и вдруг кто-то, то ли Лосев, то ли тот же Рейн, увидел странную вещь: клубы дыма неожиданно закручивались в лучах солнечного света, сворачиваясь в какие-то странные, непонятные клубочки. «Боже мой! — воскликнул профессор Дэвид Бетея, коллега Бродского по университету, — Посмотрите, он и там курит!»