Концлагерь и гетто в чем разница
Гетто для детей: история о том, как советскую здравницу превратили в лагерь смерти
Получайте на почту один раз в сутки одну самую читаемую статью. Присоединяйтесь к нам в Facebook и ВКонтакте.
Детская здравница стала концлагерем
В первые дни войны многие родители отдыхавших в санатории школьников успели забрать своих детей до того, как его заняли фашисты. Спешно покинула учреждение и большая часть сотрудников, а также ребята старшего возраста. Однако еврейских детей забирать было некому – их родители к тому времени уже были в руках фашистов. Всего в Осиповичском районе было организовано восемь еврейских гетто.
К тем ребятам, которых фашисты обнаружили в стенах санатория, добавили и других еврейских детей, свезенных сюда в основном из ближайших детдомов. На пионерской форме у маленьких узников появились шестиконечные звезды – по приказу фашистов дети пришивали их себе и малышам на одежду сами.
Ребят заставляли собирать для немцев свеклу и капусту на окрестных полях, кормили детей остатками – капустными листьями и ботвой. А зимой им выдавали по 100 граммов хлеба в день.
Еврейские дети, которых фашисты держали отдельно от остальных ребят, жили в большом летнем зале санатория, словно в загоне. Это помещение было холодным, нежилым – до войны здесь проводили летние мероприятия. Спали маленькие узники прямо на полу. Поэтому когда наступила зима, и без того обессиленные от голода и мучений пленники начали болеть. Многие из них не дожили до весны. Таким образом советская детская здравница превратилась в мини-концлагерь для еврейских детей, среди которых, кстати, были и совсем маленькие, годовалые.
Каждое утро, проснувшись, ребята обнаруживали рядом мертвых товарищей. Фашисты выносили их тела не сразу и вообще старались к детям в помещение заходить как можно реже: из-за того, что часть малышей страдала энурезом, в зале стоял запах мочи, что раздражало и без того озлобленных нацистов.
Лишь изредка ребятишек выводили во двор подышать свежим воздухом. Там располагался ящик с пищевыми отходами, и каждый раз маленькие узники кидались к нему, чтобы добыть себе что-то съестное – например, картофельные очистки или объедки. Дети старались делать это быстро и незаметно, поскольку даже за такой «проступок» фашисты их наказывали. Не менее жестоко, чем фашисты, была по отношению к детям их соотечественница Вера Жданович, которую немцы назначили в гетто завхозом. Не стесняясь ребят, она развлекалась с немцами, устраивая гулянки.
Одним из видов наказаний для узников был расположенный в подвале карцер. В нём было намного холоднее, чем в детском зале, потому что сидевшим там ребятам фашисты специально кидали снег – чтоб сильнее мучились. Многие не выдерживали и двух-трех дней – мертвых детей «выбрасывали» в реку, под лед.
Вова Свердлов спасся лишь чудом
В апреле 1942-го всех, кто не умер зимой, фашисты решили уничтожить. Как позже вспоминал чудом переживший детское гетто Владимир Свердлов, однажды поздно вечером фашисты велели всем ребятам собраться и объявили, что их переводят в другое место. Когда их вывели с территории санатория, шагавший рядом с Володей мальчик Яша тихо шепнул ему: «Нас никуда не переводят. Если бы мы переезжали, это было бы днем. Беги!» Сам Яша бежать не стал, поскольку с ним было двое малышей, которых он не мог бросить. Кроме того, как пояснил товарищ Вове, с его чисто еврейской внешностью в оккупированном районе далеко не убежишь. Володя же по совету Яши незаметно нырнул в росшие у дороги заросли сорняка, что его и спасло.
Остальных детей неподалеку ждала бобруйская расстрельная команда. Их подвели к вырытой яме, поделили на группы и убили. Причем совсем маленьких детей кидали в яму живыми и уже сверху расстреливали. Этот жуткий факт позже установит следствие, равно как и то, что 2 апреля 1942 года здесь были убиты 84 еврейских ребенка.
Несколько дней 11-летний Володя Свердлов с поврежденной ногой бродил по лесу, пока не встретил одного из местных жителей. Увидев на одежде мальчика след от сорванной шестиконечной звезды, мужчина испугался и прогнал его. Вова снова ушел в лес. Он был уже почти в бессознательном состоянии, когда его нашла в лесу жительница деревни Макаричи Александра Звонник (впоследствии он называл её баба Алеся). Рискуя жизнью, причем не только своей, но и собственных детей, она спрятала Вову у себя дома и выхаживала, в течение всего периода оккупации скрывая его от фашистов. Она стала еврейскому мальчику второй матерью.
Впоследствии эта женщина, а также еще семь жителей Осиповичского района, были удостоены звания «Праведник народов мира», учрежденного израильским мемориальным институтом «Яд ва-Шем» – за помощь, оказанную евреям в годы войны.
Больше никто из узников гетто не выжил
Володя оказался единственным, кто вышел из стен этого еврейского гетто и остался жив. Еще до расстрела один из еврейских ребят попытался сбежать из санатория и ему это даже удалось. Однако, несколько дней проскитавшись по лесу, он вернулся. Какое-то время дети прятали его от фашистов и подкармливали, но потом ребенок был обнаружен. Его увезли из гетто и убили.
К осени 1942 года евреев в этом местности практически не осталось. Секретарь подпольного комитета КП(б)Б района Р. Голант в докладной записке секретарю Бобруйского подпольного межрайкома сообщал: «По Осиповичскому району всего имеется населения 59 тысяч человек, еврейского населения нет…».
Родители отыскали Володю только в 1947 году. В начале войны мать мальчика эвакуировали, а отец ушел в партизаны. Им сказали, чтобы они не беспокоились за судьбу сына, потому что санаторий с детьми, мол, успели эвакуировать. А позже им сообщили, что все дети здравницы погибли. К счастью, после войны родители, считавшие Володю погибшим, все-таки узнали, что он жив.
К старости Владимиру Свердлову удалось накопить денег на памятник убитым в «Крынках» детям. Его установили на месте их расстрела 13 лет назад. Подавляющее большинство погибших так и остаются безымянными. Удалось установить личности только 13 из них. По инициативе Владимира Свердлова каждый год возле «Детского камня» (неофициальное название памятника) стали проводить митинг памяти погибшим здесь детям.
Кстати, по словам Владимира Свердлова, жестокость к малышам в детском гетто проявляли и женщины-воспитатели. Как известно, таких садисток во время войны было немало. А ещё были фашистки в юбках: женщины, служившие в рядах нацистской Германии
Понравилась статья? Тогда поддержи нас, жми:
Пишу хоррор
Как и ожидалось, одна из моих предыдущих тем вызвала некоторые обсуждения. На один из комментариев от marusjа, хотелось бы ответить более развёрнуто (правда она всё равно это не прочитает, ей этот блог не нравится). Цитирую: «Просто в определённой маргинальной среде есть такая точка зрения — Холокоста не было. И точка. И доводы ищут только в защиту этой теории, забывая про гетто и концлагеря»
Интернирование (от лат. internus — внутренний; фр. interner — выдворять на жительство, англ. internment; нем. Internierung) — требование к определенным лицам покинуть свои обычные места поселения в силу решения о принудительном поселении в другом установленном месте, принудительное задержание, переселение или иное ограничение свободы передвижения с целью предупреждения антигосударственных устремлений.
 |
| Общий вид бараков для интернированных в концентрационном лагере в Аушвиц-Биркенау |
«Гражданские интернированные на административных основаниях (на немецком „ Schutzhäftlinge“ ), арестованные по политическим или расовым мотивам, так как их присутствие считалось опасным для государства или оккупационных сил».
МККК указывает, что евреи «были интернированы на тех же основаниях, что и арестованные или заключенные в рамках общего права по соображениям безопасности».
Такие действия немецкого правительства по отношению к евреям предпринимались в связи с тем, что мировое еврейство в 1933 г. объявило Германию экономическую войну до победного конца, а 5 сентября 1939 г. сионистский лидер Хайм Вейцман, уже объявил Германии тотальную войну от имени евреев всего мира, заявив, что теперь евреи будут бороться в поддержку Великобритании. Исходя из этого в Германии евреи считались неблагонадежными гражданами, ведь они, без сомнения, стояли на стороне противника. До начала активных военных действий немецкое правительство не предпринимало по отношению к ним никаких мер, однако во время войны немецкие власти решили изолировать заведомых внутренних врагов. Из трех миллионов евреев, находящихся под немецкой оккупацией, было интернировано около полутора миллионов. В некоторых странах, как в Словакии или Болгарии, например, евреи вообще не были интернированы, а другие были помещены не в лагеря, а в в гетто или «закрытые города», как, например, Терезиенштадт (Teresienstadt) . [3]
 |
| Еврейский праздник в концентрационном лагере для интернированных Вестерборк. 1943 год |
Интернирование подданных вражеских государств и политических оппонентов практиковалось во время Второй мировой войны и Великобританией, и США, и Канадой. Через год после окончания войны в союзнических лагерях для интернированных лиц на основании пунктов об «автоматическом аресте» из союзнических соглашений (например, пункта B-5 Совместной потсдамской декларации) содержалось 300 тысяч немецких граждан.
2. Дэвид Хогган. Миф о шести миллионах/David L. Hoggan. The Myth of the Six Million., 1969
3. Американское издание материалов Нюрнбергского процесса (IMT), т. XVIII стр. 52
Человек из ниоткуда ждёт очередных пожеланий и обвинений в необъективности. Ведь это так логично отмести документальные доводы и факты, и утверждать, что половина населения Германии 40х вдруг заразилось вирусом «фофызма» и начало пожирать евреев, предварительно поджарив их на барбекю.
Далее по тексту, Хайм Вейцман — президент всемирной сионистской организации того времени. Вот вам и ещё один президент.
А по поводу преступлений одной страны и что-то там ещё, вопроса не понял. Вы не могли объяснить попроще, к чему вы клоните?
В 1928 году был написан Гимн Коминтерна на немецком языке Хансом Эйслером. Перевод на русский язык осуществил в 1929 году И. Л. Френкель. В припеве гимна повторялись слова : Наш лозунг — Всемирный Советский Союз![5]Бюро агитации и пропаганды Коминтерна совместно с командованием Красной Армии подготовили и выпустили в1928 году на немецком и в 1931 году на французском языках книгу «Вооружённое восстание», написанную как своего рода учебно-справочное пособие по теории организации вооружённого восстания. Книга была выпущена под псевдонимом A. Neuberg, а реальными авторами были известные деятели международного революционного движения.
Чем вам не аналогия и не первопричина действий национал — социалистов?
Скажите, Человек из ниоткуда, преступления одной страны — достаточное основание, чтобы творить свои собственные?
Действительно, не понятный вопрос. Если эти преступления использовать в качестве примера для подражания — то это, безусловно, патология. Если в качестве «эффективного менеджмента», то, как видим из окружающей действительности, это происходит, это подолжается, это даже с нами не обсуждается!
Очередная холокостная манипуляция: «Девушка из лагеря Дахау»
Это фото присутствует практически во всех «холокостных» подборках фотографий, где его обычно подписывают «Истощенная 18-летняя русская девушка смотрит в объектив во время освобождения концентрационного лагеря «Дахау» в 1945 году». Подпись вызывает некоторые сомнения, хотя бы тем, что у «девушки» явственно просмотраивается кадык. Кроме того, с первых минут освобождения лагеря Дахау, в нем работали фотокорреспонденты различных средств массовой информации, и в тот момент они зафиксировали несколько иное физическое состояние узников. 
Еврейские матери из Венгрии со своими детьми в больничном бараке Дахау в первые дни после освобождения лагеря. Shown from the left in the photo above are Iboyla Kovacs with her daughter Agnes; Suri Hirsch with her son Yossi; Eva Schwartz with her daughter Maria; Magda with her daughter; Boeszi Legmann with her son Gyuri; Dora Loewy and her daughter Szuszi; and Miriam Schwarcz Rosenthal with her son Laci (Leslie). 
Молодые еврейские мамы с младенцами в больничном бараке Дахау в первые дни после освобождения лагеря 
Женщины-заключенные лагеря Дахау приветствуют освободителей. Photo — Arland B. Musser 29 апреля 1945 
В женском бараке лагеря Дахау. Photo — Arland B. Musser 29 апреля 1945
На нижних фото изображены заключенные мужчины лагеря Дахау на второй день после освобождения лагеря. Как и женщины, они также явно не в дистрофическом состоянии. Чем мужчины занимались в день освобождения — смотрите здесь. Почти половина из них отбывала в лагере срок за уголовные преступления.
Не исключено, что фото «девушки» сделано в больнице лагеря. Катастрофическая потеря веса (судя по другим заключенным, голода в лагере не было), обезвоженный организм, запавшие глаза и заострившийся нос свидетельствуют о наличии тяжелой болезни — скорее всего, дизентерии или тифе.
Изображенного на фотографии истощенного болезнью человека не «травили газами» и не морили умышленно голодом. В то же время, он сильно пострадал и вызывает сочувствие. Использовать его/ее страдания в пропагандистских целях и манипулировать ими для доказательства мнимого «холокоста» — не только безнравственно и цинично, но и подло. Тем не менее, бессовестные холокостные фальсификаторы, для которых не существует понятия морали, продолжают выжимать пользу из драматизма данного фотоснимка, включая его в различные «холокостные» подборки фотографий.
Однако и груды скелетов на других фотографиях из тех подборок также не означают, что эти люди были умышленно убиты. В действительности, это были трагические жертвы опустошительных эпидемий или голода, начавшихся вследствие нехватки продовольствия и лекарств в лагерях в последние недели войны. Несколько десятков трупов неизвестного происхождения доказательством холокоста являться не могут. Эти фотографии совершенно не свидетельствуют о том, что немцы целенаправленно ликвидировали евреев как нацию. Однако еврейские пропагандисты упорно используют их для иллюстрации «холокоста», потому что иных фотографий у них нет.
К июлю 1945 года, эпидемия тифа в концентрационном лагере Дахау, была взята под контроль врачами армии США, и все заключенные были либо освобождены, либо перемещены в лагерь для перемещенных лиц в Ландсберг. На фотографии видно как бывшие заключенные проходят проверку на тиф, прежде чем получить разрешение покинуть лагерь.
Таким образом, найдены ответы на все вопросы, связанные с происхождением фотографии измученной холокостом девушки из Дахау, кроме одного — почему холокостники написали, что там изображена девушка? Ответ прост: так страшнее выглядит «холокост».
См. также:Резня в Дахау
Нордхаузен, Германия, 17 апреля 1945 года
Вот за два первых комментария со ссылками на внешние источники спасибо. Последний не по теме показался )
Гетто
Эта страница также переведена на
Слово «гетто» произошло от названия еврейского квартала в Венеции, учрежденного в 1516 году. Во время Второй мировой войны гетто являлись городскими кварталами (как правило, огороженными), куда гитлеровцы сгоняли еврейское население, и где евреи жили в самых нищенских условиях. Гетто предназначались для изоляции евреев — они не только отделяли еврейские общины от нееврейского населения, но и разрушали связи между самими еврейскими общинами. Власти Германии и стран фашистского блока основали более 800 гетто по всей восточной Европе. По меньшей мере миллион евреев были заперты в гетто в течение войны.
Гитлеровцы считали гетто временной мерой для изоляции евреев и установления контроля над ними. Во многих местах проживание евреев в гетто продолжалась сравнительно недолго. Некоторые гетто просуществовали всего несколько дней, другие — месяцы, а то и годы. С конца 1941 года, по мере реализации «Окончательного решения еврейского вопроса» (плана по уничтожению всех европейских евреев), немцы постепенно ликвидировали большинство гетто. Немцы и их союзники либо расстреливали жителей гетто и хоронили их в вырытых неподалеку общих могилах, либо отправляли — как правило, на поездах — в лагеря смерти. Небольшую часть евреев германская полиция и СС отправляли в лагеря принудительного труда и концентрационные лагеря.
Многие гетто (расположенные в основном на территории оккупированной восточной Европы) были огорожены стенами или заборами из дерева и колючей проволоки. Евреев отправляли в гетто целыми семьями, включая стариков и маленьких детей. Гетто были переполнены людьми, внутри царила антисанитария. Истощение, хроническая нехватка пищи, одежды, лекарств и всего остального, жестокие зимние холода, отсутствие необходимых коммунальных услуг — все это приводило к многочисленным вспышкам эпидемий и необычайно высокой смертности. Многие тысячи евреев погибли в гетто. Те, кто выжил, мучались от страха и изолированности от внешнего мира.
Самым крупным на территории Польши было Варшавское гетто, где примерно 450 000 евреев теснились на участке площадью в 3,3 квадратных километра. Другие крупные гетто располагались в городах Лодзь, Краков, Белосток, Львов, Люблин, Вильнюс (Вильно), Каунас (Ковно), Ченстохов и Минск. Десятки тысяч евреев из западной Европы также были отправлены в гетто на востоке.
Нацисты заставляли евреев носить идентификационные знаки и нарукавные повязки, а также принуждали многих евреев отбывать трудовую повинность на благо Германского рейха. Повседневная жизнь гетто управлялась назначенным фашистами еврейским советом (юденратом) и еврейской полицией, от которых гитлеровцы требовали поддерживать порядок в гетто и содействовать депортациям в лагеря смерти.
В некоторых гетто члены еврейского Сопротивления поднимали вооруженные восстания. Самым крупным было восстание в Варшавском гетто весной 1943 года. Произошли также отчаянные мятежи в Вильно, Белостоке, Ченстохове и некоторых небольших гетто. В августе 1944 года нацисты уничтожили последнее крупное гетто — в городе Лодзь.
В Венгрии изоляция евреев в гетто началась только весной 1944, после вторжения Германии и оккупации страны. Меньше чем за три месяца венгерская полиция, действуя совместно с немцами, депортировала около 440 000 евреев из венгерских гетто. Большинство из них были направлены в лагерь смерти Освенцим (Аушвиц-Биркенау). В столице Венгрии Будапеште евреи были помещены в специально помеченные дома (так называемые «дома со звездой Давида»). В ноябре 1944 года, после прогерманского переворота, венгерская фашистская партия «Скрещённые стрелы» официально создала в Будапеште гетто. Около 63 000 евреев были заключены на участке площадью 0,26 квадратных километра. 25 000 евреев, имевших защитные паспорта (выданные нейтральными государствами), были помещены в так называемое «международное гетто», расположенное в другом районе города. Изоляция венгерских евреев в гетто прекратилась в январе 1945 года, когда советские войска освободили Будапешт.
Во время Холокоста гетто служили промежуточным этапом в нацистском плане порабощения, дегуманизации и массового уничтожения евреев.
Aron Shneyer · 19:33 · На всякий случай копирую полностью, но рекомендую прочесть всё обсуждение.
В чём разница между концлагерем и лагерем смерти? Всё не утихают споры. Позвольте объяснить раз и навсегда, Сравните время существования лагеря, его задачи и количество убитых.
Лагерей смерти всего 4 (четыре). Они были предназначены ТОЛЬКО для евреев. Было уничтожено в Белжеце и Аушвице несколько тысяч цыган. Все они существуют от полутора до двух лет. Убито: Треблинка — 900 тысяч, Белжец — 600 тысяч, Собибор — 250 тысяч, Хелмно — около 300 тысяч.
Плюс два концлагеря с элементами лагерей смерти: Аушвиц-концлагерь (селекция узников, номер получали те, кто шел на работы, на предприятия) и зона уничтожения Аушвиц-Биркенау-Бжезинка (газовые камеры, крематории) Погибло около 1 млн. 100 тысяч, из них около 900 тыс. евреев, около 20 тысяч советских военнопленных и другие.
Майданек задуман для советских военнопленных, потом стали использовать для узников разных национальностей. Погибло не более 120 тысяч человек, по последним данным даже не более 75 тыс., из них около евреев.
Дахау с марта 1933 г. до 30 апреля 1945 г. Прошло 250 тысяч узников, погибло за 12 лет около 70 тыс., из них около 12 тысяч советских граждан. Энциклопедия ВОВ. М., 1985 г., с. 230.
Маутхаузен (штрафной лагерь) с августа 1938 г. до мая 1945. Прошло 335 тысяч узников, погибло за 7 лет — 110 тыс., из них около 32 тыс. советских граждан. Энциклопедия ВОВ. М., 1985 г., с. 436.
И так далее могу по каждому лагерю…
С точки зрения узника, конечно, все концлагеря — лагеря смерти: горы трупов, постоянная угроза жизни и т.д.
Однако самое главное отличие концлагеря от лагеря смерти в том, что время жизни узника в лагере смерти измеряется временем обработки эшелона, приходящего в лагерь. В лагере смерти отсутствует всякое производство, кроме вспомогательных служб, занимающихся подготовкой либо сокрытием последствий уничтожения, либо утилизацией, обработкой, сохранением и отправкой того, что оставалось от людей: одежда, ценности и т.д.
«Я же понимала, что нас расстреляют» Мария Рольникайте о жизни в концлагерях и вильнюсском гетто
Повешение надзирательниц лагеря Штуттгоф в 1946 году. Фото: Wikipedia
Сейчас Марии Рольникайте 88 лет. Ее часто называют литовской Анной Франк. Когда ей было 14, она вместе с семьей оказалась в вильнюсском гетто. Затем последовали два концлагеря. То, что начиналось как невинное девическое увлечение — привычка вести дневник, — превратилось в важный документ, где зафиксировано все, что происходило с литовскими евреями с 1941 по 1945 годы. Девушка запоминала все, что видела сама и что ей рассказывали близкие, записывала на клочках бумаги, лоскутах мешковины, зубрила наизусть. А когда все закончилось, еще раз переписала свой дневник начисто. Впервые книга Марии Рольникайте «Я должна рассказать» о жизни в гетто и концлагерях Штразденгоф и Штуттгоф была опубликована в 1960-е. Недавно издательство «Самокат» выпустило полную авторскую версию текста дневника. «Лента.ру» встретилась c Марией Рольникайте.
Каким было ваше детство?
Мария Рольникайте: Я родилась в еврейской семье. Мой родной язык — идиш. Родилась в Клайпеде, а жила в небольшом литовском городке Плунге. Там же появился на свет мой папа. Когда ему было 12 лет, он ушел из дома, чтобы окончить гимназию. Его отец, мой дедушка, был очень верующим и отдал сына в хедер. Мой папа в 12 лет разочаровался в вере и ушел — решил поехать в Ригу, чтобы там кончить гимназию. Деньгами ему родители помочь не могли, единственное, что могли, — это звучит как анекдот — справить ему черный костюм с галстуком. И он был очень рад галстуку, потому что когда брюки порвались, он пустил этот галстук на заплатки.
Папа окончил рижскую гимназию, хотел быть юристом. Он им стал. Но учиться решил в Германии. Там было два десятка высших учебных заведений. Он подал заявления во все и отовсюду получил отказ. Но папа был очень трудолюбивым и вообще считал, что никогда не следует опускать руки. И он пошел к какому-то руководителю одного из этих университетов. Сказал, что он из Литвы и хочет учиться. Тот его равнодушно слушал, а когда папа сказал, что он из Литвы, его собеседник оживился и сказал: «Мы вчера поспорили с другом, что Литва и Латвия — это одна страна». Папа говорит: «Ни в коем случае — это разные страны». И он вспомнил, что в кармане у него лежит письмо от родителей, на котором есть литовская марка. Он показал письмо, марку вырезали, руководитель этого университета выиграл пари, и папа был принят вольнослушателем. Выходит, что марка решила его судьбу.
А потом он усердно учился и при этом сам зарабатывал на жизнь: и репетитором, и грузчиком был. Его жизненное кредо было: «Где это сказано, что нужно каждый день обедать?» Съел ломоть хлеба с соленым огурцом — и хватит. Таким образом он окончил университет и защитил докторскую диссертацию. Забегая немного вперед, скажу, что когда я уже в наши дни несколько раз была в Германии — встречалась с читателями, — в Гамбурге после встречи ко мне подошел довольно пожилой, но уже не воевавший человек. Он назвал городок, откуда он, под Лейпцигом, и сказал: «У нас диссертация вашего отца. Я понимаю, что у вас она не сохранилась». И он мне дал три экземпляра: один для старшей сестры, второй для меня и третий в Еврейский музей.
Чтобы признали его немецкий диплом, папа должен был экстерном сдать курс в Каунасе. В это время ему предложили в городе Расейняй стать директором еврейской школы. Он любил вспоминать, как это было. Отец очень рано поседел. Я папу черным не помню — только по фотографиям. И тогда он отпустил усы — они были черные. По ним было видно, что он еще молодой. И он выступал перед советом школы, ему задавали вопросы. И вдруг встает один старый еврей и говорит: «Есть три вещи, которые приносят несчастья — курица, которая кукарекает как петух, гой, который говорит по-еврейски, и еврей, который носит усы без бороды». Отец смеялся.
Он уважал дедушку. Он и его брат, когда была Пасха, высиживали седер, выпивали положенные рюмки, и все.
А во время войны мы с папой потерялись. Он был в литовской дивизии.
Имя мамы Тайбе — в переводе с еврейского значит «голубь». У нее и правда был голубиный характер. Она была занята нами — нас было четверо детей.
Папа все мечтал вырваться из местечка, но сначала он должен был получить право на практику. Он работал некоторое время адвокатом. Все мечтал, что мы с сестрой поедем учиться в Париж. Там жил его брат — тоже юрист, очень значительная личность. Его расстреляли. На доме, где он жил, есть мемориальная доска. Сестра на три года старше меня — она тоже мечтала, что уедет, когда окончит полную среднюю школу, а я — прогимназию. Но тут пришла советская власть и все за нас решила.
Я правильно понимаю, что в Литве того времени многие говорили по-литовски, по-польски и на идиш?
По-польски только в Вильнюсе. А так — по-еврейски и по-литовски. А по-польски, когда Сталин отдал Литве Вильнюс. Но меня швыряло с языка на язык. Русскому меня никогда никто не учил. Литовский я учила в школе — это был отдельный предмет. В концлагере кроме немецких команд и оскорблений ничего не слышала. Меня часто спрашивают, на каком языке я писала дневник. На идиш. Я же понимала, что нас расстреляют.
Я составляла черновик того, что случилось, что мне рассказали, что я еще не записала. То есть потом я уже писала почти сразу начисто. Вильнюс был польским. В школе у нас висела карта Литвы. Пунктиром был отделен большой кусок Вильнюса и Вильнюсского края и написано: «Временно оккупировано поляками». Временной столицей считался Каунас. А потом, когда Сталин вошел в Польшу, Вильнюс вернули Литве. Но Вильнюс все же был польский город — еврейский и польский. Я понимала, что если найдут эти бумажки на литовском языке — порвут, а если на еврейском — сохранят.
Мы оказались в районе, откуда всех или выгнали, или расстреляли, и мы попали в чужие жилые квартиры. Мне подарили большую бухгалтерскую книгу. Я вычеркнула «дебет» и «кредит» и писала в ней. И меня все постоянно спрашивали: «Маша, ты записала это? Ты записала, что сегодня ночью было то-то?» В 14-15 лет понимать, что каждую ночь за тобой могут прийти, — не самое легкое.
Как вы это преодолевали на уровне эмоций?
Первый приказ был, что должны все работать. Нет удостоверения — ночью уводят на расстрел со всей семьей. Потом Франц Мурер, наш главный палач, придумал, что нужны ремесленники. Ремесленники должны жить в первом, то есть нaшем гетто, a все остaльные — во втором. Нa рaбочих удостоверениях ремесленников стaвился специaльный штaмпик. У кого штaмпикa нет — обязaн переселиться во второе гетто, a живущие в том гетто ремесленники будут переведены сюдa. Постоянные проверки. Как можно было не думать о смерти, когда увели этих соседей, тех. Но было и сопротивление. Люди разных взглядов — коммунисты, сионисты — все объединились ради общей борьбы с врагом, а свои противоречия отложили на потом.
Все работали. Я тоже работала. Сначала на огородах — было огромное огородничество. Техники не было. Я посчитала: таскала где-то 108 ведер в день. Туда — обратно, с пустыми — бегом.
Кто-то еще вел подобные записи?
Был еще один человек, который вел дневник, — он работал в библиотеке. Может быть, он даже где-то издан. Понимаете, в литовской гимназии все были очень сентиментальны. У нас было принято вести дневник и писать друг другу что-то на память. У девушек постарше были шикарные дневники — в кожаных переплетах. У моей старшей сестры был даже с перекладинкой и замочком — она от меня хранила свои секреты. Была привычка писать: кого на уроке вызвали, какую отметку поставили, что случилось за день, какой подруга секрет рассказала.
А я еще грешила стишками. На уроке музыки учитель пения принес Шестую симфонию Бетховена, поставил пластинку, проиграл и попросил к следующему уроку изложить свои впечатления. Половина класса сказала, что они забыли, а я в тот же день, забросив все остальное, стала писать. В стихах (смеется). И когда я зачитала, учитель попросил оставить ему тетрадь на память. Я сказала: «Я вам перепишу». И переписала начисто: «О музыка. Письмо учителю». И подарила. Такие мы были.
Как вас переселяли в гетто? Вы ведь тогда уже жили в Вильнюсе?
Я все помню! Хотя предпочла бы многое забыть, не возвращаться и не рассказывать об этом. Мы жили в Вильнюсе, сестра уже получила аттестат зрелости, я окончила семь классов. Мама решила: мало ли куда нас повезут — нужны документы. Были первые дни оккупации, мы еще не представляли, что нас ждет, поэтому надо было пойти в школу и забрать наши документы. В школу должна была идти я — сестра уже была барышня, ей идти было опасно. Хотя был закон, что если немец имеет дело с еврейкой, то он позорит расу, за это смертная казнь. Но все равно я в школьной форме с портфельчиком пошла в гимназию за нашими документами.
И мне преградил путь одноклассник: «Куда ты идешь? Вон отсюда! Комсомольцев и евреев исключили!» В это время по лестнице спускался Генрикас Йонайтис, он у нас преподавал физику и математику. Он услышал, что происходит, взял меня за руку и повел в канцелярию, нашел аттестат, удостоверение, пошел провожать. Спросил, как дела. Я ответила, что мы потерялись с папой и остались одни. Он сказал: «Я зайду к вам».
Зашел. Потом стал регулярно нас навещать. Еще до гетто немцы часто проводили облавы — ловили на улицах, ломились в квартиры. В городе было усиленное патрулирование. И тогда Йонайтис приходил к нам ночевать. Мама ему стелила в папином кабинете. Дальше передняя, столовая, коридорчик, наши с сестрой комнаты и общая спальня. Он немцам в пижаме открывал дверь. Оставлял открытой дверь в кабинет, чтобы было видно, что он только что встал с постели. Говорил: «Никаких евреев здесь нет». И дальше не пускал. А мы лежали на большой двуспальной кровати и дрожали мелкой дрожью.
Йонайтис получал по карточке маргарин и приносил нам. Была наложена контрибуция на евреев — он открыл бумажник и вынул 200 рублей. Мама говорит: «Да ведь это вся ваша зарплата». Он ответил: «Я проживу, а это, может быть, спасет хоть одного человека». Я успела его сфотографировать. У него был пожар и все сгорело, а у меня осталась его фотография.
Многие отваживались помогать, как Йонайтис?
Были, конечно. Но нельзя сказать, что это было массовое явление. Ксендз Юозас Стакаускас и монахиня Мария Микульска спасли двенадцать евреев, в том числе мою сестру и одного девятилетнего мальчика, который теперь в Америке знаменитый художник. Они праведники, как и Йонайтис.
Расскажите, как появился «Штразденгофский гимн».
В лагере я работала на стройке, потом на фабрике — у меня было очень много специальностей. Латыши по воскресеньям работали полдня, ну и мы полдня. Но чтобы евреи-концлагерники работали полдня? Такого не бывает! Поэтому мы должны были маршировать по лагерю и петь на немецком «Мы были господами мира, теперь мы вши мира». Я не выдержала. И сочинила: «Мы, штразденгофские евреи, строим новую Европу, работы у нас разные, но бед много». А откуда я мелодию взяла — не знаю. Ничего похожего я раньше не слышала. Видно, так вышагивалось.
Фото: Marcin Smulczynski / Agencja Se / East News
Вы потом писали песни?
Нет, только переводила. Я работала в филармонии, переводила все советские песни на литовский язык. У меня около ста переводов. (напевает:) «Снова замерло все до рассвета, Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь. ».
Вам пришлось освоить много ремесел. Что это за ремесла? За огородом ухаживали, на стройке работали. Что еще?
Когда кончился огородный сезон, меня отправили убирать казармы. Очень творческая и чистая работа! Но я должна была быть довольна — мы же голодали. Вносить в гетто было ничего нельзя. Когда я работала на огородах, хозяин полей сказал: «Если вы съедите морковку или горошек, пока пропалываете — прощу. Если вынесете — сразу доложу». А младшие дети смотрели на нас такими глазками, когда я или мама возвращались домой. Я не могла устоять. Нас обыскивали перед входом в гетто. И мы придумали шить фуфайки, в которых швы были устроены таким образом, чтобы в них можно было насыпать муку или крупу. Она прощупывалась просто как теплое белье.
У меня не было материала, чтобы сшить такую одежду. Но голь на выдумки хитра — я сшила шарфик, туда можно было засунуть несколько картофелин или морковок. Мучительно было смотреть на голодных детей.
Потом я работала на мебельной фабрике. Полировала крышки. Политуру рабочие выпивали, а я терла. В Риге я работала сначала на стройке — дробила камни. Нравится? Нет? (стучит тростью об пол) Это эхо того времени. Первый сигнал был, когда на стройке на меня налетела вагонетка с камнями.
Потом я работала на ткацкой фабрике — так что я еще и ткачиха.
Как происходил переезд в лагерь?
Помню, нас выстроили, привезли в Штразденгоф. Меня назначили сначала на стройку, потом перевели на фабрику. А когда уже слышны были взрывы — вот-вот Красная Армия придет, а Гитлер издал приказ не оставлять ни живых, ни мертвых, — нас решили эвакуировать. У нас было два надзирателя: Ганс большой и Ганс маленький. Они тоже были узники, они были над нами начальники и издевались. Маленький Ганс стоял с картотекой и называл номер. Узники моложе 18 и старше 30 как нетрудоспособные остаются — остальных эвакуируют. Лагерь был небольшой, у меня был номер 5007. Когда я слышала «пять» — я уже готова была. Но все время выкликали другой номер. В чем дело? То ли у него в картотеке была ошибка. Но мы втроем — сестры двойняшки и я — договорились, что если нас увезут в новый лагерь на работу, то мы себе прибавим два года.
В Штуттгофе мы сначала не работали, и это была явная гибель. Потом попали к эсэсовцам. Потом вернулись в лагерь. А потом был пожар в газовой камере. Потом нас решили эвакуировать, а тех, кто не может идти, — сожгут живьем. Я решила идти. Я знала, что кто по дороге упадет — того пристрелят, и все! Муки закончены! Терпеть было уже невозможно.
Первые три дня я еще плелась. У нас была обувь на деревянной подошве, к которой прилипал снег. Был конец февраля — начало марта. В последний вечер я упала. Женщины меня уже вели под руку. Я уже хотела, чтобы меня пристрелили, чтобы это все закончилось. У меня еще записки при себе были спрятаны. Я упала и почувствовала боль в боку. Я решила, что немец в меня выстрелил. Лежу, вокруг меня красота, зимний лес. Думаю: вот сейчас засну — и все кончится. А он, оказывается, меня сапогом ударил. И одна женщина меня все-таки подняла.
Нас привели в какой-то огромный сарай, бывшую конюшню. Привезли бензин. Мы сели у стены и принюхивались. Не пахнет. И немцев не видно. А там недалеко оказался польский лагерь, и поляк кричал по-польски: «Эй, еврейки, выходите! Красная Армия пришла!»
Полный сарай баб — никто не двигается с места: «Не поверим ни за что, это провокация! Мы побежим, а они будут стрелять». Он говорит: «Ну и сидите, дуры!» И ушел. Потом вернулся. И все женщины, раскинув руки, побежали. А я не могу сдвинуться, кричу: «Не наступайте на меня!» Потом, когда все, кто были в состоянии выбежать и выползти, ушли, солдаты ходили среди нас, лежащих. Подошли двое. Спрашивают: «Жива?» Я говорю: «Жива». — «Встань!» — «Не могу». И они сплели руки, как стул, и вынесли меня. Это было 10 марта 1945 года. На этом все закончилось.
Все свои листочки я потом переписала начисто. Никто о них не знал, кроме папы и старшей сестры. В три толстые тетради. Перевязала черной ленточкой и спрятала в самый нижний ящик. Никто не знал. А в 1961 году, когда антисемитизм стал невыносим, я перевела их на литовский язык. Случайно об этом узнал Илья Эренбург, заинтересовался. Мы переписывались. Он писал: «Делайте все, чтобы книга вышла». В результате мои дневники издали на 18 языках. Первое издание — на французском.