Кто сказал что в ленинграде нет копченой колбасы
Текст книги «Стихотворения»
Автор книги: Александр Дольский
Поэзия
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
ПОИСКИ СЧАСТЬЯ
По белому, синему свету —
во всю его ширь и гладь,
мне ведомо – счастья нету,
но знаю, где нужно искать.
Пока всю надежду по капле
не выплакал в теплой тиши,
ты чистому небу покайся
и пылью дорожной дыши.
Судить о любви и о долге
превратно умеет среда.
Любовь иногда не надолго,
но долг по любви – навсегда.
Из множества искренних мнений
единственно правильно то,
которое в муках сомнений
не выскажет прямо никто.
Спешить, возвышаться, вписаться —
глаголы успеха и лжи.
Терпенье не стоит оваций,
но стоит терпения жизнь.
Взлети хоть в великие выси,
хоть ляг на спокойное дно —
все счастье в единственной мысли,
что нам достижимо оно.
Постигаю я терпение, мой друг,
чистоте пытаюсь слово научить,
все, что кажется нам темным поутру,
высветляют предзакатные лучи.
Если мысли не уместятся в тетрадь,
Это страшно – опыт сердца рифмовать,
видишь, я еще не умер, но не жив.
Ну а если нет ни счастья, ни судьбы,
ну а если непонятно все кругом,
ты начни опять с мечты и ворожбы,
не грози пустому небу кулаком
и уверуй. Вера каждому дана,
будет радость, если множить грусть на грусть.
Пусть же люди, снисходящие до нас,
полагают, что нас знают наизусть.
Есть на каждую беду страшней беда —
к утешениям себя ты не неволь,
мы и счастливы бываем, если боль
покидает пас на время иногда.
Все не наше – ни начала, ни концы,
наша жизнь, она и есть та соль земли,
а счастливыми бывают мудрецы,
что свой путь через несчастия прошли.
КОПЧЁНАЯ КОЛБАСА
Кто сказал, что в Ленинграде
нет копченой колбасы?
дядя съел свои усы.
Мы однажды возле Мойки
деревянный жгли костер.
Этот дядя (слишком бойкий)
все бушпритом пер на спор.
Я сказал ему – Не надо!
Спорим лучше на усы.
Я вам нынче в Ленинграде
дам копченой колбасы.
Вы за это мне в награду
Хохотал он до упаду,
чуть не лопнули трусы.
Тут достал из-под скамейки
Дядя сплюнул в телогрейку,
На костре я ту колбаску
прокоптил, надев на лом.
Не рассказывайте сказки
о снабженьи бытовом!
Я нарезал на кружочки
шмат копченой колбасы.
–Ешьте, дяденька дружочек,
А потом он, как и надо,
Хохотал я до упаду,
чуть не лопнули трусы.
А в обкомовской столовке
в это время поутру
паханы и шалашовки
УДИВИТЕЛЬНЫЙ ВАЛЬС
В куполах от полей – позолота и синь,
На крови россиян перламутровый спас.
Незнакомкой войдет величавей и проще княгинь
Вдруг мелодия – медленный вальс.
Вальс – всегда на Вы,
Вальс речной волны,
Книга белых ночей, и сенатская рань,
И блокадный полет лебедей и принцесс.
И гранитные буквы на шрамах залеченных ран,
И зеленый дворец из чудес,
Вальс пустых дворцов,
Вальс былых венцов,
Вальс – к лицу лицо
Вальс военных дней,
Вальс старинных дам,
Вальс клаксонных гамм,
Вальс огней реклам,
Вальс больших стрекоз,
Вальс травы в покос,
УДИВИТЕЛЬНЫЙ ВАЛЬС
Удивительный вальс мне сыграл Ленинград,
без рояля и скрипок, без нот и без слов.
Удивительный вальс танцевал Летний сад,
удивительный вальс из осенних балов.
Вальс – всегда на Вы, вальс – речной волны,
вальс мостов Невы, дальних стран,
вальс растерянный, вальс расстрелянный,
вальс растреллиевый, вальс – туман.
В удивительном вальсе кружились дома,
и старинные храмы несли купола,
и на лучших страницах раскрылись тома,
и звонили беззвучные колокола.
Вальс пустых дворцов, вальс былых венцов,
вальс к лицу лицо, без прикрас,
вальс военных дней, смерти и огней,
вальс судьбы моей, жизни вальс,
Вальс старинных дам, вальс клаксонных гамм,
вальс огней реклам, вальс дождей,
вальс недвижных поз, вальс больших стрекоз,
вальс травы в покос, вальс людей.
ВПЕРЁД, МОЙ ДРУГ
Не нужно, не спеши и разочарований
зарытый в сердце клад наивным не дари.
Наш век нам воздает, но ждет от нас стараний,
теряя верхний слой, сверкают янтари.
Полсвета между дел ты обошел когда-то,
но в дебрях душ людских блуждаешь до сих пор,
и ты не генерал, и мысли не солдаты,
но важен им порой тактический простор.
Какая же любовь тянуться будет вечно?
Когда она в тепле, не избежать потерь.
Не стоит на друзей надеяться беспечно,
а чтоб узнать врагом, держи открытой дверь.
Пленительных стихов изысканные рифмы
ты произносишь вслух, закрыв глаза, как крот,
слова простых молитв беззвучно повторив, мы
уходим на восток, смешав с дождями пот.
Вперед, мой друг, вперед! Достаточно эмоций,
а драндулет мечты способен на полет.
Увидим с высоты, чем это обернется.
А что нам остается? Вперед, мой друг, вперед!
БАЛЛАДА О БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШЕМ
Меня нашли в четверг на минном поле,
в глазах разбилось небо, как стекло.
И все, чему меня учили в школе,
в соседнюю воронку утекло.
Друзья мои по роте и по взводу
ушли назад, оставив рубежи,
и похоронная команда на подводу
меня забыла в среду положить.
И я лежал и пушек не пугался,
напуганный до смерти всей войной.
И подошел ко мне какой-то гансик
и наклонился тихо надо мной.
И обомлел недавний гитлер-югенд,
узнав в моем лице свое лицо,
и удивленно плакал он, напуган
моей или своей судьбы концом.
О жизни не имея и понятья,
о смерти рассуждая, как старик,
он бормотал молитвы ли, проклятья,
но я не понимал его язык.
И чтоб не видеть глаз моих незрячих,
в земле немецкой мой недавний враг
он закопал меня, немецкий мальчик.
От смерти думал откупиться так.
А через день, когда вернулись наши,
убитый Ганс в обочине лежал.
Мой друг сказал:»Как он похож на Сашку.
Теперь уж не найдешь его. А жаль.»
И я лежу уже десятилетья
в земле чужой, я к этому привык.
И слышу: надо мной играют дети,
но я не понимаю их язык.
НЕ ПОНИМАЕМ.
Честно живем и не верим в наветы,
друга порой от души обнимаем,
Вместо сочувствия дарим советы,
роль для себя сочиним и играем,
слова простого, как небо и ветер, не понимаем.
И безоглядно все реже мы верим,
копья уже никогда не ломаем,
и объясняя любые потери, не понимаем.
Где наша мудрость? Осталась усталость.
Цепи ничтожны, а мысли туманны.
Как это– юность и сразу же старость? не понимаем.
Осточертевшие с детства уроки
детям своим безнадежно внушаем,
где наша правда? и где наши сроки? Не понимаем.
Но отстают неудачи и беды,
снова для жизни хватает ума нам.
Снова считаем рубли и победы. Все понимаем, все понимаем.
ФЛАМИНГО
Пугливая птица фламинго,
ты от стаи отбилась и машешь
рукавами нарядной рубашки!
И летишь ты от края до края
по маршрутам, в которые веришь.
Может, выбьют не сердце, а перья
из тебя по пути, дорогая,
Как тобой любовались фламандцы,
целясь в тело изящное кистью,
и застыли прекрасные танцы,
как в полете осенние листья.
Бесконечную «Красную книгу»,
как поэму вселенной листая,
перелетной свободы вериги,
Ах, какая печальная доля
быть добычей людей и стихии!
эти вздохи и клики глухие.
миллионы смертей пролетая,
выпасть вдруг из расстроенной стаи,
быть убитой, но в небе, на воле,
СОНЕТ ОРФЕЯ
Нет, оценить не можем мы
того, что нам судьба послала.
Вот так Орфею было мало
вести любимую из тьмы.
Из нелюбви, как из тюрьмы,
мы убегаем с кем попало,
не повернув свой взгляд к началу,
забвеньем облегчив умы.
Но если осенью ненастной,
или в другой какой-то срок,
нам выпадет внезапно счастье,
мы вдруг умнеем от тревог,
и оглянувшись очень мудро,
опять одни встречаем утро.
ИГРАЕТ ЧАРЛИ ПАРКЕТ
Превращается пот в хлеб и масло,
как алмазная грань в жир графита.
Старый пьяный кул-джез сник —
на легато колдует кудесник —
ключ использован весь,
как в палитре Сезанн —
БЕССОНИЦА
песчаное дно у сетчатки,
опасная горечь невнятных речей
в закрытых страницах тетрадки.
Оставишь ли подслеповатой рукой
скликая к постели под свой непокой
года немытья и шамовки.
пупок социальной системы,
пиная надежды, как зэков и крыс,
забыв про супы и жотемы.
Читаешь ли русской царицы муру,
хорошей царицы, конечно,
втянувшей Вольтера с Европой в игру,
по-царски в одном только грешной.
бессонницы как не бывало.
Тебя засосет, как болото, кровать
под рясочку снов, в одеяло.
Но все же успей записать что-нибудь,
ну что-нибудь вроде: «В Марселе
на улицах грязь, и холера, и жуть,
в России – цари и метели».
Холера и грязь превратятся во сне
в стерильность парижских отелей.
Но даже в Нью-Йорке увидишь в окне:
в России – цари и метели.
Отдай же бессоннице горькую дань,
пойми – наяву ли, во сне ли
несет нашу жизнь по реке Потудань
туда, где цари и метели.
АЛЁНУШКА
ты сказку мне, Аленушка
Одним движением ресниц
расскажет мне Алена
про стаи перелетных птиц
под небом побеленным.
Со лба откинув прядь волос
без слов поет Алена
про запах сена, про покос
и полдень опаленный.
А в меди медленной руки
теченье плавное реки
в тени берез и кленов.
ты сказку мне, Аленушка,
о тридесятых странах,
что все в родной сторонке,
всю жизнь я слушать стану
а песни для любимых
поются – не кончаются
Когда твердят – не верь словам,
я этих слов совсем не слышу,
но мысль моя смелей и выше,
когда твердят – не верь словам.
Все мироздание колышут
слова с любовью пополам.
Я этих слов совсем по слышу,
когда твердят – по верь словам.
Пусть будет наш удел высок
и мы порой достойны драмы,
но нами правит не восток,
а ощущенье панорамы.
Рискни по-новому прочесть
день нынешний и день вчерашний,
но Пимену дороже честь,
чем слава и обилье брашны.
что когти в жертве невесомы.
Примерим платье королей,
проткнем язык по-африкански,
но нет трудней среди ролей —
Сыграть себя по-христиански.
Ошейник в будке Гесперид—
причина хворости и боли,
но Цербер на цепи не спит,
он нам опасен и в неволе.
Нас били в поддых сапогом,
Нет у художника врагов —
он сам свой царь, палач и плаха.
Цель упоительней и чище,
Но ищем мы на пепелище,
где Феникс рок-н-ролл поет.
Пусть будет наш удел высок
терпенье, срам, надежду, пулю?
Открывается занавес – это
начинается жизни пора.
Первый акт – узнавание света,
безмятежного детства игра.
Усложняются правила пьесы,
выбираем партнеров себе,
примеряем любовь, интересы,
намечаются роли в судьбе.
Разучив монологи и споры,
занимаем па сцене места –
все коллеги мы, все мы актеры,
и у каждого роль не проста.
Нет прогонов и нет репетиций,
а премьера идет каждый час.
Мы стараемся не ошибиться,
повторяя ошибки не раз.
Жизнь – театр, кто сердце и нервы
бережет до удобной поры,
за кулисы спасается первый
от жестокой и честной игры.
Когда усталость беспощадно
лишает легких дум и сна,
жизнь представляется нескладной
и давит на сердце вина.
так беспростветен дальний путь,
и в прошлом радости немного,
и в завтра страшно заглянуть.
И кажутся самообманом
все иделы лучших дней,
чем безотрадней, тем верней.
Итог. но этого нам мало,
смелей вперед, и все сначала!
Ах, кто себя не ублажал
Корона, скипетр, кинжал,
все в ход пошло, и так у нас
не узнаем себя подчас
в чертогах Мельпомены.
Не оценив сюжет простой,
мы целью жизни ставим то,
что служит средством к ней.
Признав достоинства сумы,
мы любим звон монет,
играем в души и умы людей, которых нет.
Идей великих механизм
на первом месте организм,
Косметика и камуфляж,
и фраз пустых игра,
и реквизит громоздкий наш —
Кто эту пьесу написал,
кто ставил, кто играл,
подмостки где и где тут зал,
когда нам ждать финал?
Оставь игру И разговор,
Ты сам и автор, и актер,
так истины держись!
не унижая жизни суть,
мы можем правила чуть-чуть
домыслить, промахи прощая.
Не сразу дорастаем мы
до роли трудной и понятной,
к которой тянутся невнятно
сердца любые и умы.
О вечных истинах порой
была во-первых наша тема,
и лишь сигнальная система
была у нас всегда второй.
всем существом принять, должны,
отнять ошибки от вины
и всепрощению не внемля.
Мы ясно чувствовали час
и понимали, где опасность,
когда удобная неясность
уводит от решений нас.
Мы все отдали, что смогли,
а взяли то, что было лишним.
Хотя ненужным-то у ближних
бывает часто соль земли.
влечет успех и тянет слово,
но в ней любовь и жизнь основа,
а остальное все – игрушки.
Подчас казалось, со стеной
мы диалог вели, измучась,
и все ж благословенна участь,
когда словесность за спиной.
И чем судьба порою круче,
тем жизнь тревожней и полней,
а сердце – чем оно больней,
тем роль свою честнее учит.
Как мы трудно умнеем и долго,
принимая то тех, то иных
да глашатаев нашей вины,
за певцов искупленья и долга.
Как печальна их участь порой
в тайны мира их проникновении не
увидишь за хитрой игрой.
Но признаться нам стыдно подчас,
что худонхник убого поянтен,
ну а вдруг бесталанно невнятен —
хоть пытай, не услышишь от нас.
Это лень и душевный уют
из тепла не пускают, из шкуры,
и пласты вековые культуры
нам сокровища не отдают.
Неразобранный этот багаж
черным ящиком давит на плечи,
и скрежещут кондовые речи,
и изящный звенит эпатаж.
Так легко, овладев ремеслом
и повадкой духовной элиты,
убедить всех, что где-то болит там,
и, конечно, с большим мастерством.
И поверит доверчивый суд
в глубину твоей мысли и страсти,
ты добьешься над думами власти,
Для гениального ума
прекрасный мир всегда трагичен
и, в сущности, непоэтичен
для гениального ума,
хотя в природе без различий —
прекрасный мир всегда трагичен
для гениального ума.
1980, 1979, 1979, 1981, 1979, 1979, 1981, 1979
ПЕЙЗАЖ В РАМЕ
Перечтем уроны, низкие поклоны,
легкие короны набекрень,
перечтем обманы, рваные карманы,
чаши и стаканы горькой всклень,
страшные потери в сердце, в биосфере,
в вере в той же мере виден край.
Радости помножим, беды только сложим,
в результате все же – нет, не рай!
Поздно или рано заживают раны,
это постоянно, вот беда.
после слез напрасных жизнь опять прекрасна,
Кто сказал что в ленинграде нет копченой колбасы
на дороге моей я лежал, как подкова,
и прибила над дверью своей навсегда
меня женщина эта — ну что ж тут такого!?
Вот такая-то в жизни моей ерунда.
1975
Контуры чисты, блики негусты,
крыши и мосты, арки.
Сонны берега, призрачна река,
замерли пока парки.
Тихо проплыло тяжкое крыло,
в выси ветровой мальчик над Невой,
ангел вестовой на шпиле.
Мимо Спаса, мимо Думы
я бреду путем знакомым,
мимо всадников угрюмых,
к бастиону Трубецкому.
Вдохновенья старых зодчих,
дразнят память белой ночью
и влекут в свои владенья.
Грани берегов, ритмы облаков
в легкости штрихов застыли,
и воды слюда раздвоит всегда
лодки и суда на штиле.
и колодцев плен лиловый,
эхо и лучи множатся в ночи,
как орган звучит слово.
Розоватый дождь в апреле,
зимы в синей акварели,
в охре осени узоры.
Кто-то кистью, кто-то мыслью
измерял фарватер Леты,
кто-то честью, кто-то жизнью
расплатился за сюжеты.
1976
Нет в мире высшего блаженства,
чем осознание пути,
когда достигнув совершенства
ты все же вынужден уйти,
когда и сердцем и мышленьем
приемлешь равно мрак и свет,
когда легчают сожаленья
о пустоте минувших лет.
И нет лекарства в мире лучше
от страха стать золой в золе,
чем уяснить, что ты лишь случай,
прекрасный случай на земле,
когда проводишь самых близких
в недосягаемую даль,
когда уже не знаешь риска,
а лишь терпенье и печаль,
когда войдешь два раза в реку,
на дне останешься сухим,
когда прощаешь человеку
его успехи и грехи,
когда по взгляду и по вздоху
поймешь, что сделалось с душой,
когда тебе с другими плохо,
а им с тобою хорошо.
1976
По белому, синему свету —
во всю его ширь и гладь,
мне ведомо — счастья нету,
но знаю, где нужно искать.
Пока всю надежду по капле
не выплакал в теплой тиши,
ты чистому небу покайся
и пылью дорожной дыши.
Судить о любви и о долге
превратно умеет среда.
Любовь иногда не надолго,
но долг по любви — навсегда.
Из множества искренних мнений
единственно правильно то,
которое в муках сомнений
не выскажет прямо никто.
Спешить, возвышаться, вписаться —
глаголы успеха и лжи.
Терпенье не стоит оваций,
но стоит терпения жизнь.
Взлети хоть в великие выси,
хоть ляг на спокойное дно —
все счастье в единственной мысли,
что нам достижимо оно.
1964
Постигаю я терпение, мой друг,
чистоте пытаюсь слово научить,
все, что кажется нам темным поутру,
высветляют предзакатные лучи.
Если мысли не уместятся в тетрадь,
Это страшно — опыт сердца рифмовать,
видишь, я еще не умер, но не жив.
Ну а если нет ни счастья, ни судьбы,
ну а если непонятно все кругом,
ты начни опять с мечты и ворожбы,
не грози пустому небу кулаком
и уверуй. Вера каждому дана,
будет радость, если множить грусть на грусть.
Пусть же люди, снисходящие до нас,
полагают, что нас знают наизусть.
Есть на каждую беду страшней беда —
к утешениям себя ты не неволь,
мы и счастливы бываем, если боль
покидает пас на время иногда.
Все не наше — ни начала, ни концы,
наша жизнь, она и есть та соль земли,
а счастливыми бывают мудрецы,
что свой путь через несчастия прошли.
1976
Кто сказал, что в Ленинграде
нет копченой колбасы?
дядя съел свои усы.
Мы однажды возле Мойки
деревянный жгли костер.
Этот дядя (слишком бойкий)
все бушпритом пер на спор.
Спорим лучше на усы.
Я вам нынче в Ленинграде
дам копченой колбасы.
Вы за это мне в награду
Хохотал он до упаду,
чуть не лопнули трусы.
Тут достал из-под скамейки
Дядя сплюнул в телогрейку,
На костре я ту колбаску
прокоптил, надев на лом.
Не рассказывайте сказки
о снабженьи бытовом!
Я нарезал на кружочки
шмат копченой колбасы.
-Ешьте, дяденька дружочек,
А потом он, как и надо,
Хохотал я до упаду,
чуть не лопнули трусы.
А в обкомовской столовке
в это время поутру
паханы и шалашовки
На крови россиян перламутровый спас.
Незнакомкой войдет величавей и проще княгинь
Вальс речной волны,
Книга белых ночей, и сенатская рань,
И блокадный полет лебедей и принцесс.
И гранитные буквы на шрамах залеченных ран,
Кто сказал что в ленинграде нет копченой колбасы
Стихи с известной датой написания
Раздвигаю я ветви взглядов,
и слова, как листва шуршат.
Я туда, где мне будут рады,
но встречать меня не спешат,
и не ставят на стол закуски,
и не льют ни вина, ни речей,
а встречают там безыскусно,
словно ранней весной грачей.
Слишком долго бродил я где-то
и был нужен, хотя не мил.
Там я бросил чужое лето,
Там я спорил о том, что ясно,
и не верил словам детей.
Был я грешным, святым и разным,
застревая в сетях путей.
не найти все равно руно.
Где мой остров? Там будут рады,
Где мой остров? Или окно.
Буду долго стоять у двери
под последним своим дождем.
Я не верю, нет, я не верю,
что меня там никто не ждет.
Итака, Итака, я твой Одиссей.
ЕСТЬ В МУЗЫКЕ ТАКАЯ СИЛА.
Есть в музыке такая сила,
такая тягостная власть,
что стоит под нее подпасть,
и жизнь покажется красивой.
Но музыканты, вот напасть,
порой горды невыносимо
и неоправданно спесивы,
что публике попали в масть.
Они забыли, что призванье,
не рента славы и утех,
и за таланты, как за грех,
грядет работы наказанье.
А музыка, живя в природе,
сама служителей находит.
Вошел он в комнату ко мне
и с гор потоками камней
Вот на басах зеленый тон
и стал пейзаж со всех сторон
Кузнечиками быстрых нот
под солнцем скачет.
В речной волне водоворот
И вот на княжеских балах
И в золотых колоколах
Ее как яблоню трясут
Осенний сад шумит, как суд
Но поздно, поздно! Белый зал
Аккорды, словно красный залп
и звон косы и синь небес,
И темнота, и в темноте
в далекой, черной тишине
От ветра занавески шелк
Он встал, закрыл рояль, ушел,
Ко мне в комнату вошел,
И вальс с пальцев, словно шелк,
Материя течет как дым
Заря туманом от воды
Вот на басах зеленый тон
И стал пейзаж со всех сторон
Кузнечиками быстрых нот
Под солнце прыгнул,
И вот на княжеских балах
И в золотых колоколах
Ее как яблоню трясут
Осенний сад шумит как суд
Но поздно, поздно, белый зал
Аккорды словно красный залп
И снова тихо и легко
И ты сквозь музыку веков
И я в сонаты синий шелк
Он встал, закрыл рояль, ушел,
Идут часы, идут часы,
Висят две стрелки, как усы
у них не для красы.
Они стучат тик-так, тик-так
и бьют бум-бел-бум-бил,
не так на свете жил!
ступай к своим часам.
Не для меня их тихий стук,
не для меня ты сам.
И вновь идут мои часы,
отстав на много лет.
Я бросил Время на весы.
но гирь достойных нет.
Многих дней череда
промелькнет без следа,
Он пришел, он принес
тонкий запах волос,
легкость рук, радость слез
Он так быстро умчался,
сердце билось так часто.
это было не просто,
это было не прозой,
это было так остро
все летят в никуда
и ложатся на лица дороги.
И скупей наша речь.
А в случайности встреч
Так легко было прежде
нам надежды терять.
в то далекое счастье
нужно нам возвращаться,
Не спрашивай меня о том,
что вижу я во снах текучих.
Они. как рана за бинтом,
как солнце за огромной тучей.
Все сны мои, скажу одно,
уносят времени неволю,
как золотистое вино,
как ветер в бесконечном поле.
В облаках, летящих низко лица недругов и близких,
и блуждающие искры, и мерцающие мысли.
Так туманны, неясны сны, сны, сны.
Иные сны звучат во мне,
как песни древние Отчизны.
Порой живу я, как во сне
и вижу сны реальной жизни.
голубыми журавлями сны летят над тополями,
над рекой и над полями. Смотрят спящие земляне
пьесы вечной новизны. Сны, сны, сны.
как птица над Землей, парю я,
диктую форму я цветам,
с далеким детством говорю я.
Сны, сны, сны. За виденьями войны