Кутузовский 34 что за здание история
Выбираем район: что нужно знать о Кутузовском перед покупкой жилья
Риелторы традиционно относят Кутузовский проспект к наиболее востребованным и дорогим субрынкам Москвы. «В советское время район был, пожалуй, одним из самых престижных, если не самым престижным в столице. Есть, например, целые дома, квартиры в которых выдавались исключительно людям из близкого окружения Сталина. Многие из «тех» жильцов и членов их семей по-прежнему проживают в районе. В 1990-е годы район не утратил своего престижа: квартиры здесь были востребованными и довольно дорогими. В наши дни район также пользуется спросом, но назвать его ажиотажным уже нельзя», — говорит директор департамента продаж городской недвижимости Savills в России Кристина Томилина.
Kутузовский проспект — «крепкий середнячок» по спросу, добавляет директор департамента городской недвижимости компании Knight Frank Андрей Соловьев. Этот район востребован как у покупателей из нефтяных регионов России, так и среди москвичей, для которых такая недвижимость — «пиджачные» квартиры, предназначенные для проживания главы семьи в течение рабочей недели.
География района
Кутузовский проспект называют западными воротами Москвы, которые соединяют Рублевское, Можайское и Аминьевское шоссе с Новым Арбатом, ведущим к Кремлю. Магистраль протяженностью свыше 8 км проходит по территории двух районов Западного административного округа — Дорогомилово и Фили-Давыдково — и образует отдельный субрынок, который риелторы относят к числу самых дорогих в столице.
Инфраструктура Кутузовского
Район Кутузовского проспекта хорошо обеспечен социальной и коммерческой инфраструктурой. Жителям доступны премиальные супермаркеты, кафе, рестораны, торговые центры «Времена года» и «Океания». Кроме того, преимуществом Кутузовского проспекта считается наличие зеленых массивов по обе его стороны: Славянский бульвар, парк Победы, Матвеевский лес.
Жители могут быстро добраться до Киевского вокзала, откуда отправляются аэроэкспрессы в аэропорт Внуково. Кроме того, на самом проспекте расположены три станции метро — «Кутузовская», «Парк Победы» и «Славянский бульвар», а также станция МЦК «Кутузовская».
Среди общеобразовательных учреждений района наиболее известны школа № 1232 с углубленным изучением иностранных языков, а также школа № 56 им. академика В. А. Легасова. Вблизи проспекта также находится множество общеобразовательных школ и частных детских садов — английский детский сад ENS и круглосуточный детский сад «Мое гнездышко», перечисляет директор департамента мониторинга рынка и оценки Savills в России Анатолий Довгань.
Новостройки Кутузовского проспекта
Непосредственно на Кутузовском проспекте сегодня реализуется всего два проекта — жилой комплекс премиум-класса «Кутузовский XII» (девелопер — Capital Group) и многофункциональный комплекс бизнес-класса Match Point (девелопер — «Галс-Девелопмент»). Средняя стоимость квадратного метра в них — 665 тыс. руб. и 211 тыс. руб. соответственно.
Вторичный рынок Кутузовского
Вторичный рынок Кутузовского проспекта сформирован качественным жилым фондом — фасадными сталинками, возведенными в послевоенное время, кирпичными ведомственными домами 1970–1980-х и немногочисленными элитными комплексами начала 2000-х годов. Помимо традиционных факторов ценообразования, таких как площадь, удобство планировок и качество ремонта, на стоимость недвижимости здесь влияют видовые характеристики: квартиры, выходящие к Белому дому, гостинице «Украина», «Москва-Сити», стоят на 15–20% больше «невидовых» аналогов.
Существующий жилой фонд Кутузовского проспекта риелторы условно разделяют на два ценовых сегмента. Самые престижные и дорогие квартиры расположены в фасадных сталинских домах на первой линии проспекта. Средняя стоимость квадратного метра в них, по данным Knight Frank, составляет 355 тыс. руб. Дома, относящиеся к Филевской части района (за границами Третьего транспортного кольца), — преимущественно хрущевки и брежневки, поэтому цены на них ниже, около 280 тыс. руб. за кв. м.
По наблюдениям риелторов, сегодня особенно высоко ценятся проекты, которые стоят не на самом проспекте, а построены в отдалении от него, во дворах. «Они, как правило, имеют отличные виды на «Москва-Сити», реку и центр города. Есть и настоящие жемчужины — сталинские дома на второй линии, откуда открываются великолепные речные пейзажи. Квартиры в таких домах долго на рынке не задерживаются. Если рассматривать часть Кутузовского проспекта, расположенную за Триумфальной аркой, то ее можно назвать менее престижной: большое число предлагаемых здесь на продажу объектов нельзя отнести к премиальному или бизнес-классу», — объясняет Кристина Томилина.
Сегодня на вторичном рынке недвижимости Кутузовского проспекта продается около 1 тыс. объектов. Самое бюджетное предложение — квартира за 6 млн руб. площадью 26,2 кв. м в панельном доме 1973 года постройки. Максимальная стоимость предложения достигает 386 млн руб. За такую сумму предлагается трехуровневый пентхаус площадью 310 кв. м в кирпичном доме 2008 года постройки.
Перспективные проекты Кутузовского
По оценке Savills, вблизи Кутузовского проспекта с учетом территорий под редевелопмент в перспективе возможно освоение 150 га участков под жилую и коммерческую застройку. В ближайшие годы здесь запланировано строительство нескольких крупных проектов. Среди них — застройка Бадаевского пивоваренного завода (девелопер — Capital Group), проект на улице Братьев Фонченко (девелопер — Wainbridge), МФК на Поклонной горе, вл. 9 (девелопер — Wainbridge), застройка территории МПЗ им. В. А. Казакова по адресу Кутузовский проспект, вл. 36. Общую площадь перспективной застройки аналитики Knight Frank оценивают более чем в 730 тыс. кв. м.
История Кутузовского проспекта
В 1957 году в Москве построили Новоарбатский мост, который соединил центр Москвы с районом Дорогомилово, где в те годы поселилась партийная элита. Тогда же на противоположном от центра города берегу Москвы-реки была завершена одна из семи сталинских высоток — гостиница «Украина». Новая трасса стала западной правительственной магистралью города, которая вела к загородным резиденциям членов ЦК. В том же 1957 году Можайское шоссе получило свое название Кутузовский проспект.
Экскурсии по московским особнякам XIX-XX вв., которые принадлежали богатейшим людям дореволюционной Росссии — обычная тема для экскурсий по городу. А вот о новейшей история российского капитализма экскурсоводы пока не рассказывают. Чтобы восполнить этот пробел, Forbes представляет свой гид по знаковым местам, где формировались крупнейшие состояния нашей современности.
Здание Моссовета (сейчас — Мэрия Москвы)
Дом московских генерал-губернаторов, построенный в XVIII веке, в конце 1980-х стал важнейшей точкой на карте деловой Москвы: здесь располагалась комиссия Моссовета по кооперативной деятельности, в которой получали свидетельство о регистрации все кооператоры. Возглавлял комиссию будущий мэр Москвы Юрий Лужков, секретарём была работала Елена Батурина, в будущем — жена Лужкова и самая богатая женщина России. Первым зарегистрировал свой кооператив «АНТ» Артём Тарасов (впоследствии он оказался первым официальным миллионером в СССР благодаря уплаченным с личных доходов партийным взносам), вторым — будущий президент Кабардин-Балкарии Арсен Каноков, а вслед за ними потянулись и другие будущие миллиардеры, в числе которых были Роман Абрамович, Виктор Вексельберг и создатели «Альфа-груп» во главе с Михаилом Фридманом.
Бывший Государственный комитет по управлению имуществом (сейчас — Федеральное агентство по управлению имуществом)
Никольский переулок, 9
Здесь в первой половине 1990-х принимались решения о приватизациии промышленных и торговых предприятий, благодаря которым разбогатели многие предприниматели, в том числе и участники списка Forbes. А в ноябре-декабре 1995 года в здании ГКИ проходили залоговые аукционы, благодаря которым Роман Абрамович и Борис Березовский в обмен на кредит государству получил контрольный пакет акций «Сибнефти», а Владимир Потанин и Михаил Прохоров стали владельцами нефтяной компании «Сиданко» и «Норильского никеля». Заявка претендовавших на «Норникель« Бидзины Иванишвили и Виталия Малкина была отклонена, и они устроили громкий скандал прямо в зале торгов. Впрочем, и без «Норильского никеля» основателям банка «Российский кредит» впоследствии удалось стать миллиардерами. А «Сиданко», на которую не столь шумно претендовала «Альфа-групп» Михаила Фридмана, позднее вошла в ТНК-BP, созданную при его же участии.
Бизнес-центр, где проходил залоговый аукцион по акциям «Юкоса»
Кутузовский проспект, 34/21
Большинство из 12 залоговых аукционов проходили в здании Госкомимущества. Исключение было сделано только для двух предприятий: торги по «Сургутнефтегазу» состоялись в Сургуте, а по «Юкосу» — в бизнес-центре на Кутузовском проспекте, где банк «Менатеп» Михаила Ходорковского вел прием заявок на аукцион. Это было типично для залоговх аукционов: та финансовая группа, которая была сильнее всех заинтересована в активе, и принимала заявки на торги (для участия в большинстве торгов нужно было обращаться в офис «Онэксимбанка» Потанина и Прохорова). В аукционе по 45% акций «Юкоса» победила, естественно, структура «Менатепа». В момент вскрытия конвертов в зале погас свет. «Инкомбанк», — пошутил кто-то из присутствующих (этот банк, не переживший впоследствии кризис 1998 года, претендовал и на «Юкос», и на «Норильский никель», и на «Сибнефть»: но всякий раз безуспешно).
Сейчас в этом бизнес-центре находится ФГУП «Росспиртпром» и «Союзплодимпорт».
Бывший Дом приемов «Логоваза»
Новокузнецкая улица, 40-42
«Логоваз« – это автодилерская компания, одна из первых, которую основал в начале 1990-х годов Борис Березовский. А «Дом приемов Логоваза» – особняк конца XIX- начала XX вв., куда благодаря стараниями Березовского во второй половине 90-х годов переместился центр политической жизни России. Здесь проводил встречи сам Березовский, общались люди из его окружения. Сюда стремились попасть те, кто добивался расположения всесильного олигарха времен позднего Ельцина. В этом здании успел побывал каждый, кто имел сколь-нибудь серьезное отношение к большим деньгами и большой политике: от Анатолия Чубайса до Татьяны Дьяченко, от Романа Абрамовича до Владимира Гусинского. В 1994 году возле этого здания было совершено неудачное покушение на Березовского.
После эмиграции опального олигарха из России в связи с уголовным преследованием особняк на Новокузнецкой сменил нескольких хозяев. В последнее время здесь располагался независимый благотворительный фонд «ТРИУМФ — Новый век» и ресторан «Революция».
Штаб-квартира «Газпрома»
Здесь располагается центральный офис «Газпрома» – крупнейшей компании России и источника состояния немалого числа участников рейтинга богатейших предпринимателей Forbes.
Один из лидеров российского списка богатейших Алишер Усманов работал здесь советником председателя правления Рэма Вяхирева (офис «Газпроминвестхолдинга», из которого выросла бизнес-империя Усманова, располагался неподалеку). В январе 2002 года в приемной нового председателя правления, Алексея Миллера был арестован Яков Голдовский, гендиректор «Сибура», крупнейшей нефтехимической компании страны. То громкое дело стало олицетворением начавшейся экспенсии «питерских», которое завершилось установлением контроля окружения Владимира Путина над «Газпромом« и смежным с ним отраслями.
Но сегодня сила больших денег покидает «карандаш« на Наметкина. Подразделения головного офиса газовиков готовятся переехать в Санкт-Петербург.
Бывшая штаб-квартира РАО ЕЭС
Проспект Вернадского, 101, к.3
Переезд энергетической монополии с Китайгородского проезда, где с советских времен располагался главный пульт управления энергосистемами страны, на проспект Вернадского в 2000 году стал одним из символов реформирования компании. Здание, известное как «Нефтяной дом», было куплено РАО ЕЭС по инициативе Анатолия Чубайса. Именно сюда к нему явился с визитом вежливости Андрей Мельниченко, который первым из крупных предпринимателей начал скупать на фондовом рынке акции дочерних компаний РАО в надежде на будущий рост их капитализации. Расчет оправдался — и Мельниченко вместе со своим партнером Сергеем Поповым вошли в список Forbes.
Реформа РАО ЕЭС завершилась 1 июля 2008 года, компания прекратила своё существование. Сейчас в этом офисном здании располагается «Мосэнерго», акции которой во время реформы скупил «Газпром».
Отель «Балчуг Кемпински»
Лобби одного из первых пятизвёздочных отелей Москвы в 1990-2000х было излюбленным местом встреч бизнесменов и чиновников — не в последнюю очередь потому, что на противоположной стороне улицы Балчуг располалагался деловой центр «Балчуг-плаза», принадлежащий компании Millhouse Романа Абрамовича. В середине 2000-х в лобби «Балчуг Кемпински» был даже арестован чиновник ФНС при получении взятки на миллион долларов. А весной 2003 года здесь же состоялась встреча Михаила Ходорковского с Абрамовичем, где они и их партнеры договорились о создании компании «ЮкосСибнефть», которая должна была стать крупнейшей частной нефтяной компании России. До начала дела «Юкоса», которое полностью перевернуло этот и многие другие инвестиционные планы, оставались считанные месяцы.
Офис СПК «Развитие»
Гранатный переулок, 1а
В июне 2005 года в уютный особняк в Гранатном переулке (центр Москвы) ворвалась сотня крепких мужчин с бейсбольными битами. В здании располагался головной офис СПК «Развитие», одной из крупнейших строительных компаний Москвы.
Охрана особняка в Гранатном переулке сопротивлялась, но была вынуждена отступить — силы были неравны. Захватчики забрали документы из сейфов. «Скорая» увезла несколько десятков раненых.
«Битва» в Гранатном была одним из завершающих аккордов войны Сулеймана Керимова и семьи московских предпринимателей Ворониных, которые владели «Развитием». Победу за явным преимуществом одержал Керимов.
Вспышка насилия в центре Москве напомнила «лихие 90-ые». Впрочем,характерные для того времени способы ведения дел по-прежнему актуальны в среде богатейших российских бизнесменов.
Филиал дома студента МГУ №4
Ломоносовский проспект, 31 к.4
Невразрачная кирпичная пятиэтажка на Ломоновском проспекте – это общежитие, где и по сей день обитают студенты Московского государственного университета. На каждом этаже – 36 комнат, удобства в коридоре.
В этом здании в начале 90-х начинал свою карьеру нынешний миллиардер Андрей Мельниченко, на тот момент – бросивший учебу вывший студент физфака МГУ. В одной из комнат «общаги» он организовал обмен валюты. Занимался и кредитованием – ссужал деньги под ставку 1% в день.
Позже этот бизнес вырос в Финансово-кредитную компанию «МДМ-бюро». Одним из учредителей компании стал Андрей Мельниченко, его партнерами — однокурсники по физфаку Евгений Ищенко и Михаил Кузнецов. Это позже МДМ стали расшифровывать как «Московский деловой мир», а поначалу за тремя буквами скрывались прозвища друзей — Мельник, Джон, Мойша.
К концу 90-х годов МДМ-групп, выросшая вокруг одноименного банка, стала одной из наиболее заметных в России. В ее состав вошли многочисленные промышленные предприятия, собранные в ходе ожесточенных корпоративных конфликтов.
Дом культуры МИСиС
Ленинский проспект, 4
Кто знает, как сложилась бы история российского бизнеса, если бы не Дом культуры МИСиС, в котором в 1970е-1980е выступали Владимир Высоцкий, «Машина времени» и другие популярные у московского студенчества исполнители. Именно этот ДК сподвигнул Михаила Фридмана поступить в Московский институт стали и сплавов после того, как его не приняли в МФТИ на факультет химической химии из-за еврейского происхождения. А в МИСиС он познакомился со всеми своими деловыми партнерами, основал первый кооператив по мытью окон и основал «Альфа-групп», все учредители которой стали миллиардерами.
Мой Кутузовский
Для меня всегда было загадкой, почему тут постоянно такой сквозняк. Буквально переезжаешь мост, как тут же начинает пробирать холод и ветер сшибает с ног.
– Ну это же хорошо. Значит, воздух чище, – убеждает меня мама.
Она вообще считает, что жить на Кутузовском – это какая-то невероятная удача. Для нее это как Беверли-Хиллз и Сен-Жермен-де-Пре вместе взятые. Фетиш престижа и успеха, за который надо держаться во что бы то ни стало. К тому же она живет здесь уже больше пятидесяти лет. «Привычка свыше нам дана: замена счастию она». Один и тот же вид из окон на шпиль гостиницы «Украина», которая давно уже Radisson Royal Moscow. Один и тот же маршрут троллейбуса № 2, который с прошлого года поменяли на автобус. В час пик намаешься ждать на ветру…
Но за столько лет я, конечно, привык к имперской прохладе, к этой звенящей тишине и пустоте перед тем, как ее прорежет насквозь президентский кортеж, несущийся по Кутузовскому со сверхзвуковой скоростью, как по оккупированной территории. Это действительно особая территория на карте Москвы. Державное предместье, по которому со сталинских времен проходила главная правительственная трасса, ведущая прямиком в Кремль. Ни хороших ресторанов, ни нормальных магазинов тут с самого начала не было. Они как-то тут не приживались. На Кутузовском не полагается жить. Тут надо все время стремиться или вперед, или назад: в Кремль или на Рублевку. Третьего не дано. Стеклянные небоскребы Калининского, которые угадываются вдали, выросли только к концу 1960-х – запоздалый оммаж эпохе оттепели и архитектурных утопий, вдохновивших Хрущева и его сподвижников на уничтожение и перестройку старого Арбата. А Кутузовский со своими могучими фасадами в мраморе и граните и нереальными по тогдашним градостроительным меркам четырехметровыми потолками был замыслен как выставка достижений предшествующей эпохи. Задумал его Сталин, но поскольку строили уже при Хрущеве, то получился он почему-то с сильным украинским акцентом: тут и памятник Тарасу Шевченко, и бульвар Леси Украинки, и Киевский вокзал… Я застал те времена, когда в гастрономе «Украина» торговали кругами жирной украинской колбасы, а русские продавщицы были одеты в нарядные вышиванки. Как потом мне объясняла бабушка, которая знала все, Хрущев хотел великой дружбы и любви с Украиной: вначале отвалил ей Крым, потом поставил памятник Шевченко, а теперь все должны есть эту колбасу и паляницу. Хлеб хрустел и крошился под ножом. Его лучше было отламывать большими кусками, но бабушка не любила непорядок на кухне. Колбаса призывно скворчала на сковородке и пахла чесноком, томясь в собственном жиру. Употреблять ее в сыром виде у нас дома не полагалось. Вообще, весь этот малороссийский декор, напоминавший провинциальные постановки каких-нибудь «Черевичек», воспринимался как нечто бутафорское, не имевшее непосредственного отношения к государственной твердыне Кутузовского. Ему гораздо больше подходил ассоциативный ряд, связанный с войной 1812 года, заложенный уже в самом имени знаменитого фельдмаршала, в непосредственной близости Поклонной горы, где мы сдавали зачеты по физкультуре, а также в присутствии панорамы «Бородинская битва». На мой вкус, это было довольно странное сооружение. Учеников младших классов из окрестных школ там принимали в пионеры, а потом в качестве бонуса водили смотреть на муляжи трупов и обгорелые знамена. Считалось, что их вид поднимает патриотический дух, но на меня гораздо большее впечатление произвела первая серия широкоформатной, цветной картины «Война и мир» Сергея Бондарчука. Там тоже были знамена и трупы, но все-таки их сильно разнообразили сцены из старинной дворянской жизни, всякие охоты и балы, снятые с невиданным размахом и мощью. Мне это казалось просто-таки вершиной мирового кинематографа, хотя некоторое странное несоответствие возраста исполнителей своим героям тоже бросалось в глаза. Ну разве этому Пьеру может быть двадцать четыре года, думал я, глядя на полноватого стриженого Бондарчука в круглых очках. И неужели эта немолодая дама в жемчугах и есть та самая умопомрачительная «голая» красавица Элен, от которой все в романе сходили с ума? Но камера неспешно плыла по бальным и оперным залам, врывалась на звенящий зеленый простор, с высоты птичьего полета следила за движением разных человеческих множеств на Бородинском поле, чтобы потом устремиться еще дальше в какие-то заоблачные выси. Оттуда доносился бархатный баритон Сергея Федоровича Бондарчука, озвучивавшего какие-то вечные истины классика. Ни одну из этих истин сейчас не вспомнить, но кадры, увиденные впервые на экране кинотеатра «Россия», врезались в память навсегда.
Сергей Николаевич с мамой Фото: личный архив Сергея Николаевича
Вообще, теперь понимаю, что мое отрочество и ранняя юность пришлись на ностальгическую эпоху ретро. В почете была разнокалиберная классика, которую без конца экранизировали и инсценировали на разный лад. Во всех президиумах восседали почтенные старцы, которые постоянно друг друга награждали разными орденами и медалями. Любимый формат – юбилейный вечер. Любимый праздник – День Победы. На самом деле эти старые люди были не такими уж старыми. Помню, как по телевизору Константин Симонов с модным бобриком и еле заметными седыми усиками рассуждал, приятно картавя, что людям, прошедшим войну, сейчас не больше шестидесяти. То есть они в самом расцвете, хорохорился автор «Жди меня», а по мне, это была пенсия и древность. Впрочем, в их морщинах и рассказах иногда просвечивало что-то человеческое. Тогдашние комсомольские активисты мне не нравились совсем. В их невыносимо дружном пении песен Пахмутовой и Добронравова, в этой беспрерывной пропагандистской брехне про БАМ и Вьетнам была сосредоточена вся советская фальшь и пошлость. Кто-то бежал от них в академические штудии Гельдерлина и Клейста. Кто-то выбирал себе судьбу диссидента с дворницкой в придачу. Я же уходил в кинотеатр «Иллюзион» или в его филиал клуб «Красные текстильщики», располагавшийся напротив шоколадной фабрики «Красный Октябрь». От Кутузовского туда надо было добираться на троллейбусе № 2 или автобусе № 89 до библиотеки Ленина, потом пересаживаться на троллейбус, который ехал через Большой Каменный мост к кинотеатру «Ударник», а там уже рукой подать до красного кирпичного здания. Там в фойе висели черно-белые портреты Ингрид Бергман и Вивьен Ли, Кларка Гейбла и Генри Фонда, Марлона Брандо и Бетт Дэвис. Их лица, их судьбы, их фильмы и были содержанием моей настоящей жизни, подменявшей скучную реальность сияющим иллюзионом, куда я устремлялся со всем безрассудством юности. Ради этих сеансов счастья я готов был часами стоять на морозе в каких-то нескончаемых очередях, отмечаться на перекличках, сбегать с уроков, рискуя нарваться на большие неприятности. Нас было много в этом обществе тайных и явных киноманов, которые особенно активизировались во время Московского кинофестиваля. Их легко было узнать по очкам, как правило, с сильной диоптрией, лихорадочному, безумному блеску в глазах и сбивчивой речи, в которой то и дело мелькали родные имена Рене, Трюффо, Годара, Висконти. Это было эсперанто для посвященных, язык богов, а точнее, их служителей, к которым мы себя причисляли. Верховными отправителями культа считались лекторы «Иллюзиона». Они выступали перед фильмами. Я их всех помню. Степенный, с профессорской бородкой Владимир Дмитриев, госфильмофондовский начальник, хранитель запретных богатств Белых Столбов. Утонченный и нервный Владимир Утилов, адвокат вышедших в тираж западных звезд, специалист по фильмам и психическим недугам Вивьен Ли. Ироничный Валерий Босенко, умевший в двух-трех фразах убийственно точно сформулировать особенности авторского стиля любого из классиков мирового экрана. В том, что они нам рассказывали, не было ни капли лекторского занудства или тени идеологических штампов. Великое кино дарило иллюзию свободы, интеллектуальной игры, жизни «поверх барьеров», без железного занавеса. И не только нам, зрителям, но и им, умудренным профессионалам, культуртрегерам, просветителям в подлинном смысле этого слова.
Потом, когда сеанс заканчивался и мы выходили из «Красных текстильщиков» на Болотную набережную, воздух был пропитан какой-то приторной, карамельной сладостью. Это шоколадная фабрика «Красный Октябрь», тогда дымившая всеми трубами на соседнем берегу, производила свой «сладкий» и с точки зрения экологических норм, полагаю, не слишком полезный выброс. Но разве кто-нибудь думал тогда об экологии? Мы думали о «Виридиане» Бунюэля, или о Жанне Моро в «Любовниках», или о Дирке Богарде в «Слуге». Насколько же это было важнее, чем вся мышиная возня с оценками, экзаменами, переаттестациями! И не то чтобы я демонстративно игнорировал их. Вовсе нет! Я учился в престижной английской школе, отчаянно скучал на обязательных собраниях, в качестве общественной нагрузки рисовал какие-то стенгазеты и участвовал в конкурсах чтецов, но у меня были они. Они! Мои звезды, мои дивы, мои герои. Помню, как в первый год, когда я не поступил в институт, мама, чтобы меня утешить, купила сразу три абонемента на ретроспективы фильмов Греты Гарбо в «Иллюзионе», и я смотрел их два месяца подряд. Это было счастье!
А еще книги. В нашем доме на первом этаже располагался магазин издательства «Советская Россия». Среди моря макулатуры, которой были забиты все полки под самый потолок, одиноким утесом возвышался стеллаж, где были выставлены книжки по подписке. Томас Манн, Диккенс, Чехов. Их благородные корешки сводили меня с ума. Однажды папа притащил домой собрание из девяти темно-вишневых томов сочинений Маяковского. Тыча в карандашный портрет Лили Брик, он сказал мне: «Она живет в нашем доме». Какая-то грустноглазая женщина с небрежной прической смотрела на меня из сумрака штрихов и теней, набросанных собственноручно Владимиром Владимировичем Маяковским в приступе эпохальной любви. Много лет спустя я увижу этот портрет на стене гостиной Василия Васильевича и Инны Юлиусовны Катанян, живших в нашем доме.
Игорь Николаевич, Гавана, 1968 Фото: личный архив Сергея Николаевича
Однажды я стоял в очереди в кассу гастронома «Украина», когда Катанян пришел с Лилей, заботливо посадил ее на мраморный подоконник, а сам пошел пробивать сырки и кефир. Вся очередь, в основном состоящая из женщин среднего возраста и старше, растерянно замерла при виде старухи, словно явившейся в гриме и костюме из оперы «Пиковая дама». Лиля делала вид, что не замечает этих взглядов. Под их прицелом она провела всю жизнь, и, похоже, ей действительно было плевать, кто и что о ней подумает. Уставившись в одну точку, она что-то тихо насвистывала, покачивая ногой в черном лаковом сапоге. Когда Катанян вернулся, голосом маленькой девочки потребовала себе сырок в шоколадной глазури и, развернув его хищными пальцами с алым маникюром, стала быстро-быстро уплетать, как белочка орехи. Кажется, она даже почти пропела от удовольствия: «Какой свежий!» Вся очередь смотрела, как жует Лиля Брик. «Из-за этой жидовки стрелялся Маяковский», – кто-то тихо произнес за спиной, и я буквально кожей почувствовал ожог ненависти.
В «Советской России», кроме подписных изданий, был букинистический отдел, куда я время от времени наведывался, как в буфет за запретным вареньем. Именно оттуда я извлек всех своих «Виконтов де Бражелон» в сиреневых переплетах и прекрасный неподъемный том «Мертвых душ» с иллюстрациями Боклевского. А когда имена Ива Монтана и Симоны Синьоре были уже под запретом из-за их недружественных антисоветских выступлений по поводу пражских событий 1968 года, я там обнаружил книгу мемуаров Монтана «Солнцем полна голова», изданную со стихами Жака Превера и чудесной графикой Бернара Бюффе.
Библиотечная душа, я был записан сразу в две районные библиотеки – им. Софьи Перовской на набережной Тараса Шевченко и им. Алексея Толстого на Кутузовском. Однажды вместо подготовки к экзаменам, о которых я гордо объявил всем, отправляясь в библиотеку, я читал там несколько часов подряд «Дом на набережной» Юрия Трифонова. За окном летний дождь то начинался, то прекращался, то снова принимался хлестать с особенной силой. Люди бежали по лужам, боясь не успеть на автобус, а я все читал и читал, не в силах оторваться от номера «Дружбы народов», и только боялся, что библиотека закроется, а я так и не узнаю, чем закончится эта история. Стоит ли говорить, что учебники за это время я так и не открыл.
Вообще, о 1970-х в противовес оттепельным 1960-м принято говорить с оттенком высокомерного презрения. Застой, изгнание Солженицына, повсеместное закручивание гаек, разгон «Метрополя», какой-то общий упадок в умах и нравах. А как символ всего этого – черные правительственные ЗИЛы, везущие старцев все по тому же Кутузовскому проспекту. Тогда, впрочем, скорости были другие, чем теперь. Я даже успел однажды разглядеть Леонида Ильича Брежнева в профиль, сидевшего вопреки всем законам государственной безопасности рядом с водителем. И жил он, как известно, неподалеку от нас, в доме № 26, фасад которого выходил на Кутузовский, а тыльная часть смотрела на Москву-реку, еще не загроможденную небоскребами Сити, а крутой склон, где стоит Театр П. Н. Фоменко, выглядел вполне идиллически. Летом там даже можно было загорать, лежа с книжкой и дыша пряным разнотравьем, а зимой – кататься по почти отвесной ледяной горе. О существовании скейтбордов еще никто не подозревал, а выпуск пластиковых ледянок наша легкая промышленность так и не успела наладить, поэтому довольствоваться приходилось старыми санками или просто куском картона. Последний был даже предпочтительнее. Забавная деталь: на непосредственную близость с местом прописки Генерального секретаря ЦК КПСС указывал чисто вычищенный кусок набережной как раз в том месте, где находился брежневский дом. Всюду сугробы и лужи, а тут девственный асфальт, который посыпали песком ежедневно, на тот случай, если дорогому Леониду Ильичу вдруг взбредет в голову здесь прогуляться. Но, кажется, такая отчаянная мысль его ни разу не посетила. Старожилы рассказывают, что за все время его жизни на Кутузовском генсека видели лишь однажды в овощном. Якобы он зашел туда поинтересоваться, какие есть в ассортименте орехи. Орехов, как нетрудно догадаться, не было никаких – это же Кутузовский! Но это обстоятельство Брежнева не удивило и не опечалило. Покупать он все равно ничего не собирался, а интерес у него был явно академического свойства. Стоит ли говорить, что на следующее утро все прилавки были буквально завалены отборным миндалем, фундуком и грецкими орехами. Но больше Леонид Ильич туда не наведывался.
А вот его жену Викторию Петровну, тихую сановную даму, моя мама лицезрела более или менее регулярно в парикмахерском салоне гостиницы «Украина», когда та приходила делать укладку перед государственными визитами. Однажды накануне приезда президента Никсона ее не пустили в гостиницу. «Женщина, вам сюда не положено», – отрезал охранник, бдительно охранявший подступы к закрытому интуристовскому объекту. Непритязательный вид жены Брежнева и ее неуверенный тон не внушали доверия. Какое-то время Виктория Петровна промаялась около вертящейся двери в надежде, что кто-нибудь ее узнает и проведет, а потом вернулась к своему персональному водителю одалживать две копейки (двушку!) позвонить из автомата мастеру. Не могла же она остаться без прически накануне президентского визита!
Гостиница «Украина», 1957 Фото: личный архив Сергея Николаевича
Меня в «Украину» пускали всегда. И в парикмахерскую, и в книжный киоск, где две старушки, похожие друг на друга, как сестры-близнецы, торговали дорогими глянцевыми альбомами про иконы и музеи Кремля на английском языке. Иногда там попадались и качественные книжки по искусству на русском. Как правило, они стоили вполне осязаемых денег, сильно превышавших мой карманный бюджет. Но каким-то загадочным образом родители всегда узнавали, что мне больше всего бы хотелось, и покупали эти альбомы без моих просьб и напоминаний. Много позднее, когда книжный киоск в «Украине» ликвидировали, я случайно встретил одну из старушек на улице. Она меня сразу узнала: «Ваш папа всегда к нам заходил после вас и обязательно спрашивал, какие книжки вы смотрели, а потом их тут же покупал, даже не глядя. Только просил никогда об этом вам не говорить. Но теперь-то уже, наверное, можно?»
В парикмахерской на втором этаже царил дух советской цирюльни. Иностранцы шарахались от шибающего в нос запаха «Шипра» и робели при виде суровых дам в белых халатах, которые, разумеется, не знали ни одного иностранного языка, а на русском владели немногими общеизвестными терминами, которых им хватало для карьеры в интуристовской «Украине»: «бокс», «полубокс», «полечка» и стрижка «молодежная». К этому небогатому ассортименту еще прилагался вопрос: «Височки какие будем делать, прямые или косые?»
Несмотря на то что у каждой из них была своя непростая женская судьба, стригли они более или менее одинаково, то есть плохо. Во время моих походов в парикмахерскую «Украины» меня не покидало ощущение собственного бесправия, пришибленности и какого-то заведомого уродства, на которое я сам себя обрекаю, когда сажусь к ним в кресло. Эти женщины в белых халатах умели вызвать трепет и даже чувство вины. «У тебя очень жесткий волос», – говорили они тоном выговора, не терпящим обжалования, а после этого так тяжело вздыхали, будто за мою стрижку их ждал штраф или, может быть, даже увольнение. Единственным утешением в моих страданиях служило то, что аналогичной процедуре у меня на глазах подвергались не только бесправные иностранцы, но и великий «Чапаев» актер Борис Бабочкин, и кумир шестидесятников поэт Евгений Евтушенко, и звездный фигурист Александр Горшков. Все они обретались по соседству все в той же «Украине», только в ее жилых секциях, отведенных под высокопоставленные квартиры. Конечно, с ними парикмахерши вели себя чуть любезнее, но результат их трудов был таким же, на мой взгляд, ужасным. В какой-то момент одна из мастериц, не стерпев моей несчастной физиономии, недовольно фыркнула: «В следующий раз иди в “Чародейку”». Я и пошел.
В брежневском доме № 26 располагался Дом пионеров, куда я записался на занятия изостудии. Нашего педагога звали Семен Семенович. Когда он хотел похвалить мои скромные художества, говорил задумчиво и как бы даже с восхищением: «Посмотрите, как он заливает!»
– Ну конечно, рисуют только Рембрандт и сам Семен Семенович, – обижался папа, – а Сережа у нас только «заливает»…
Почему-то он искренне считал, что у меня есть талант художника. Его убедили в этом рисунки, на которых я в пять лет, наглядевшись западных журналов, изобразил убийство президента Кеннеди. Эту страшненькую графику долгое время демонстрировали родне и гостям в качестве наглядной иллюстрации моей несомненной одаренности. Больше этих детских каракулей, конечно, всех удивлял серьезный подход к теме: президентский лимузин был четко синий, костюм Джеки – розовый, а половина головы Кеннеди закрашена красным.
– Это кровь, – деловито объяснял я собравшимся за столом, – а это пули, несущиеся из книжного склада, где сидит Освальд.
Гости теряли дар речи. Папа наслаждался произведенным эффектом. Сын – гений. Это то, что как раз ему не хватало для полноты счастья, в придачу к его черной «Волге», квартире на Кутузовском и обожаемой жене.
Но по мере своего взросления я все чаще ловил на себе его разочарованный и грустный взгляд. Я рос неспортивным. Учился средне, не играл в шахматы, не плавал кролем, не мог подобрать на слух ни одну мелодию на пианино. То есть все то, что у него всегда получалось легко и даже как бы совсем без усилия. Но самое ужасное, меня совсем не интересовали машины и разные технические прибамбасы, которые папа обожал. «Ты представляешь, Сережа за все время нашей поездки в Ленинград ни разу не попросил у меня руль!» – говорил он маме почти с обидой. Ему, генеральскому сыну, с двенадцати лет профессионально водившему отцовский «паккард», такая моя индифферентность в этих вопросах была непонятна и даже подозрительна. К тому же я все время изводил его идиотскими вопросами, которые на самом деле были не такими уж идиотскими. Например, когда наконец захоронят Ленина? Или кто из большевиков персонально ответственен за расстрел царской семьи? Почему сбежала в Америку Светлана Аллилуева? Чем однопартийная система лучше многопартийной? И почему медицинские заведения 4-го Управления настолько лучше обычных районных поликлиник? Где равенство, справедливость, социальная ответственность? – вопрошал я, изображая Демулена с Кутузовского проспекта. По воспоминаниям мамы, после прогулок со мной по набережной мимо Бадаевского пивоваренного завода и обратно папа неизменно приходил с сердитым лицом и в подавленном настроении. Причина, конечно, была во мне. Что-то со мною было не так. Мои взгляды, интересы не только не совпадали с его, но в них присутствовало что-то откровенно враждебное, опасное, непонятно откуда взявшееся, не объяснимое ничьим влиянием, никакими «вражьими» голосами. И единственным оправданием моего существования, как и плохих отметок, были мои рисунки. «Зато он рисует», – с надеждой говорил папа. Именно в них он видел мое будущее художника-иллюстратора детских книжек. Пусть скромное, но достойное, приличное.
– Почему нет? – говорил он, протягивая мою очередную акварель маме, надеясь услышать слова одобрения и похвалы.
– Да, совсем неплохо. Кстати, говорят, иллюстраторы неплохо зарабатывают, – успокаивала она себя и его.
Это, конечно, была не та перспектива, которая подходила их единственному сыну, но все-таки это лучше, чем ошиваться по кинотеатрам с сомнительной публикой или тем более упражняться в антисоветской риторике. Впрочем, никаким художником-иллюстратором становиться я не собирался. Насмотревшись великого кино, я, естественно, хотел быть актером. До поры до времени я не спешил объявлять о своем намерении, заранее зная, что это может только расстроить родителей. Для начала я поступил на актерские курсы все в том же Доме пионеров на Кутузовском, 26. После того как я выучил десяток скороговорок, меня даже утвердили на главную роль в какой-то советской пьесе про Васю Ванина или Ваню Васина. Но, походив на репетиции, я убедился, что не в состоянии запомнить даже нескольких реплик из этого текста. Память отказывала, руки-ноги не слушались, все во мне болело и восставало против советской тюзовской драматургии. С курсов я позорно сбежал, так и не дотянув до премьеры.
Тем более что дома вдруг разом стало не до ролей. Серьезно заболел папа. Резкие подскоки температуры, вечером из носа кровь. Обследования ничего толком не показали. Мама обложилась коричневыми томами Большой медицинской энциклопедии и целыми днями пыталась сама установить диагноз. Все сходилось на опасном, но не смертельном гепатите С. Впрочем, легче от этого никому не стало. Когда энциклопедия перестала служить источником надежды, мама пошла к профессиональной гадалке, жившей где-то в районе Киевского вокзала. В подробности этого визита меня она не посвящала, известно только, что тогда прозвучала обнадеживающая фраза «Из больницы ты его заберешь». Папа действительно вернулся на Кутузовский, но ненадолго. В его последнюю больницу на Пироговку мы ездили на 132-м автобусе. Это было сравнительно близко от нашего дома. Путь проходил через Плющиху и клуб «Каучук», где в лучшие времена мы все втроем смотрели «Спартака» и «Такова спортивная жизнь». Как большому начальнику, ему полагалась отдельная палата. На белую стену он прикрепил кнопками мой рисунок зимнего катка, где я изобразил их с мамой на коньках.
– А где тут ты? – поинтересовался он.
– Ты же знаешь, я не умею кататься.
– На следующий сезон мы купим тебе коньки.
На том и расстались. Потом была реанимация. И последние слова, которые он сказал маме на нелюбимом им немецком языке: Gott mit uns.
– Почему по-немецки? – допытывался я потом.
– Наверное, он стеснялся посторонних, находившихся рядом в боксе. Хотел, чтобы поняла только я.
Игорь и Эсмеральда Николаевич, Улан-Батор, 1963 Фото: личный архив Сергея Николаевича
Все эти дни, как водится, я торчал в кино. В том числе в кинотеатре «Призыв». Его уже давно нет на Кутузовском. Там сейчас Театр кошек Куклачева. Тогда на экраны вышел фильм Витторио де Сика «Подсолнухи» с Софией Лорен и Марчелло Мастроянни. Фильм более чем средний, но ввиду моих «особых обстоятельств» я умудрился посмотреть его раза три. Мне понравилась красивая и заунывная музыка Нино Рота. Но особенно эпизод, где София стоит на перроне где-то, кажется, в Мытищах и пронзительно смотрит на Марчелло, идущего ей навстречу в замызганной кепочке. Потом, не выдержав его виноватых глаз, она вскакивает буквально на ходу в уходящую электричку и там уже выдает мастерскую истерику с криками и стонами, заполнив весь кадр своими слезами, разметанными волосами и запрокинутым, как у хищной птицы, острым профилем. «Ой, как женщина убивается», – звучит сочувственный голос какой-то бабушки. София громко и отчаянно рыдает. Кто-то, кажется, протягивает ей воду. Слышится перестук колес. В окне электрички проплывают «необъятные просторы нашей Родины». Какое это имело отношение к смерти моего отца, не знаю. Наверное, просто совпало по времени и настроению. Но знаю точно, каждый раз, когда я слышу музыку Нино Рота, во мне тоже что-то «убивается» безнадежно и навсегда.
Что было потом? Мама сдала в букинистический магазин многотомную Большую медицинскую энциклопедию. Потом продала его «Волгу». Ей было важно, чтобы мы «сохранили уровень». Для этого она уезжала в долгие и, как я теперь понимаю, совсем не безопасные зарубежные командировки переводчицей. Куба, Перу, Бразилия, Никарагуа, Мозамбик, Ангола. «Такие все дыры», – устало говорила мама, но не жаловалась. Оттуда она возвращалась осунувшаяся, похудевшая, с чеками Внешпосылторга, которые бездумно тратила в «Березке», скупая мне какие-то пальто, куртки, костюмы. Деньги довольно скоро кончались, и она уезжала снова. Больше всего ее пугало, что мы станем бедными и придется разменять Кутузовский. Но тут она ошиблась. Наша жизнь была не бедной и не богатой, а более или менее, как у всех. Некоторые из тех вещей, ни разу мною не надетые, по-прежнему висят в шкафу на Кутузовском. Квартира, конечно, давно требует ремонта. Но когда я завожу об этом речь, мама небрежно отмахивается: