Лиза алерт чем занимается
Лиза алерт чем занимается
Отряд имени Лизы Фомкиной
2010 год – многим он запомнился не пожарами и не аномальной жарой, а поисками Лизы Фомкиной, пропавшей в Орехово-Зуево 13 сентября. Четырёхлетняя девочка потерялась вместе с тётей в лесу, и в течение пяти дней их практически никто не искал. Только когда информация о пропавших попала в интернет, сотни неравнодушных людей откликнулись и начали поиски своими силами. Лизу нашли, но было уже слишком поздно… Если бы поиски начались хотя бы на день раньше, финал этой истории мог бы быть совсем другим.
Девочку искали почти 500 добровольцев, день за днём, метр за метром прочёсывая лесные завалы и жилые кварталы. Они не знали лично ни её саму, ни её семью. Они просто не смогли остаться равнодушными.
Запоздалая реакция органов внутренних дел и МЧС привела к тому, что Лиза умерла от переохлаждения на девятый (!) день со дня пропажи, её нашли на десятый день.
Потрясённые этой трагической историей волонтёры – простые люди, откликнувшиеся на крик о помощи и практически самостоятельно организовавшие поиски, – решили объединиться, чтобы подобное больше не повторилось. 24.09.2010 впервые прозвучала идея создания поисково-спасательного отряда.
Спустя всего лишь 20 дней – 15 октября 2010 – ПСО «ЛизаАлерт» появился на свет. Этот день стал днём рождения отряда добровольцев, названного в честь погибшей девочки и поставившего перед собой цель – защитить право наших детей на безопасность и жизнь. Мы граждане, мы взрослые и мы неравнодушны к чужой беде.
Сегодня добровольческий поисковый отряд «ЛизаАлерт» – некоммерческое объединение, ставящее своей основной задачей оперативное реагирование и гражданское содействие в поиске пропавших детей.
За время существования нами накоплен практический опыт проведения широкомасштабных поисковых операций с привлечением сотен добровольцев, специалистов, средств массовой информации и интернет-сообществ. В наших рядах кинологи, квадроциклисты, водолазы и просто неравнодушные люди, без специальных и поисковых навыков. Нам важен каждый доброволец. Мы просим Вас помочь в поисках, даже если Вы далеко от Москвы или считаете свою помощь незначительной – у нас найдётся работа для всех.
Регистрируйтесь на нашем сайте, общайтесь на форуме, участвуйте в поисках, разместите информацию о нас на вашем сайте или в блоге, просто расскажите о нас друзьям и знакомым.
Каждый найденный ребёнок – это шаг к решению огромной проблемы общества, это акт неравнодушия к трагедии одной семьи, это растущая уверенность в том, что помогут в беде.
Мы готовы бесплатно помочь 24 часа в сутки, без выходных и праздников. По необходимости – развернуть поисковую операцию на месте или оказать широкую информационную поддержку. Чужих детей не бывает.
Чем занимаются волонтеры отряда “ЛизаАлерт” в обычной жизни?
По нашему опыту, если человек хочет участвовать в деятельности отряда, его ничто не может остановить, и, работая по полноценному графику, он при этом находит возможность выезжать на активы в лес и в город – на выходных, по ночам, брать автономные задачи – например, расклеить ориентировки в своём районе во время вечерней прогулки, – делать карты, прозванивать больницы и даже дежурить на горячей линии. Если вы приедете на ночной поиск, вы почти наверняка во второй половине ночи увидите машины, в которых кто-то спит. Это или те, кто отдыхает перед новым выходом в лес, или те, кто отсыпается, чтобы ехать домой и на работу. Некоторые, выезжая вечером на поиск, берут с собой два комплекта одежды: поисковый (ботинки, непромокаемая куртка, флис, термобельё и так далее) и рабочий (костюм, галстук, деловая юбка, белая рубашка), чтобы прямо с поиска ехать на работу.
Многим, чтобы посвящать время отряду, время от времени приходится жертвовать общением с близкими, отдыхом и хобби – поездкой на рыбалку, вечерним сериалом, посиделками с друзьями. Однако это их сознательный выбор.
Если с теми, кто время от времени – один-два раза в неделю, в месяц – выезжает на поиски, всё более или менее понятно, то ситуация с добровольцами, которые занимаются отрядной деятельностью в постоянном режиме, более сложная. Но среди нас есть и те, кто каждый день находит возможность делать что-то для «ЛизаАлерт», а некоторые заняты в отряде почти круглосуточно. Как у них это получается?
Здесь есть несколько вариантов.
Мамы в декрете, неработающие мамы – это огромный и важнейший «кадровый» ресурс для нашего отряда. Неравнодушные женщины часто приходят в отряд после поиска, по какой-то причине их коснувшегося: пропал знакомый, сосед, родственник, – и остаются. Те, кто сидел дома с детьми, хорошо знают, как в этот период становится важно иметь что-то ещё в жизни, кроме детской площадки и кухни, и поисковая деятельность для многих становится важнейшим средством самореализации не только в семье. Мамы обычно имеют возможность время от времени в течение дня дежурить на телефоне как операторы горячей линии, вести поиски как инфорги, прозванивать больницы и бюро регистрации несчастных случаев, изредка проводить лекции в школах.
Бизнесмены, чей бизнес работает без их ежеминутного участия. У некоторых наших соотрядников есть свои коммерческие предприятия, которыми они занимаются дистанционно или в режиме частичной занятости.
Фрилансеры и те, кто участвует в собственных проектах – дизайнеры, журналисты, рукодельницы, репетиторы, архитекторы, частные мастера и так далее – они могут сами регулировать свою нагрузку на работе и в отряде.
Те, кто работают посменно, имеют возможность посвящать отряду нерабочую часть недели, свои выходные, целиком или частично.
Многие занимаются отрядной деятельностью фактически в режиме второй работы (без зарплаты), если основная работа оставляет такую возможность. Некоторые, кстати, сознательно ищут именно такое место, где они будут достаточно рано освобождаться и заниматься поисками.
И, заметьте, никто к этому не относится к этому как к подвигу ради отряда – во-первых, нас, таких, много, а во-вторых, это личный выбор каждого – какую брать на себя нагрузку. Но, естественно, если человек взял на себя какие-то постоянные обязанности, предполагается, что он ими системно занимается: руководитель направления не может руководить им только тогда, когда у него есть такая возможность – это требует непрерывного участия в деятельности направления.
Поэтому у нас в отряде в разных направлениях развита система дежурств – это даёт возможность всем желающим уделить отряду столько времени, сколько он может. У нас дежурят инфорги, оперативные дежурные, члены группы специального назначения, операторы горячей линии – каждый сам определяет удобное для себя время, которое он посвятит отряду, и занимает его в общем графике. Если нет дежурств, то к деятельности направления привлекается много людей, чтобы в любой момент времени кто-то мог взять задачу (как, например, в группе СМИ).
Нельзя сказать, чтобы такая жизнь была простой. Но это наш осознанный выбор взрослых людей. Видимо, мы получаем в отряде что-то такое, ради чего мы готовы жертвовать деньгами, а некоторые из нас – карьерой.
«В том, что мы делаем, есть страшное»: как работает «Лиза Алерт»
25 мая — Международный день пропавших детей. Руководитель пресс-службы поисково-спасательного отряда «Лиза Алерт» Ксения Кнорре-Дмитриева в своей книге «Найден, жив!» рассказывает о самых сложных моментах работы. Публикуем отрывок из нее.
В том, что мы делаем, есть страшное. Далеко не всегда мы готовы этим делиться. И как передать словами эти ощущения? Например, рассказать, как нервное, очень подгоняющее желание скорее найти вдруг сменяется полной апатией, когда приходит новость о том, что пропавший найден погибшим. И кто-то, кто в штабе схватил рацию и компас и уже практически убежал с группой в лес (регистратор только и успел на ходу записать номера оборудования), разворачивается, медленно расстегивает на ходу только что тщательно застегнутую куртку, кладет рацию на стол регистратора и куда-то идет с перекошенным лицом.
Хорошо помню, как я приехала в Липецкую область, когда ребенка нашли погибшим. Мы ехали вчетвером около 450 километров, поиск шел уже не первый день, и мы очень надеялись все-таки успеть, спешили как могли, останавливались только на заправках на пять минут, ели на ходу, гнали от себя и друг от друга плохие мысли.
Потянулись поля подсолнухов — бесконечные поля огромных мясистых растений выше человеческого роста, выпирающих из пушистого чернозема. В тот день я узнала, что эти посадки — страшная история для маленького ребенка: выйти из них он не может, не видит, где конец и начало, полностью лишен возможности сориентироваться, и все это под палящим летним солнцем. Еще сложнее в них искать.
С тех пор я всегда, когда заезжаю в эти летние поля Черноземья, снова оказываюсь в том солнечном и трагичном июльском дне.
Съехав на местную дорогу, мы увидели какого-то деда и, понимая, что где-то рядом, спросили его: мол, тут ребенка ищут, не знаете, нет ли новостей?
— А как же не знать, — охотно отозвался дед и тут же удивился: — А вы не в курсе, что ли? Нашли его!
Как же я ненавижу это «нашли» без уточнений!
— Живой? — задыхаясь, спросила я. — Живо-о-о-ой, — радостно отозвался дед. — Что ему, засранцу, сделается?
И мы, воодушевленные, рванули дальше, радуясь за «засранца» и наших ребят и удивляясь, почему нам не позвонили.
Как раз тут и пробился звонок — связь была так себе, слышно с пятого на десятое, еще и с помехами:
— Да! — кричу я радостно. — Знаем уже, что нашли!
И по этому воплю все мои спутники понимают, что произошло.
Дима на заднем сиденье выкрикивает короткое ругательство. Дима, который никогда не ругается матом. Я швыряю телефон, он летит куда-то на пол. в машине наступает тишина.
Через 15 минут мы на месте.
С места поиска, по дороге вдоль полей вереницей тянутся легковые машины. Это местные, приехавшие на поиск, — позже мы узнали, что часть из них отправили туда в приказном порядке, и они ехали в неподходящей для поиска в природной среде одежде — в машинах сидят люди в платьях, майках и смотрят на нас через стекло. Машины идут и идут, нет никакой возможности проехать, и чтобы хоть чем-то себя занять, я их считаю: 10. 20. 30. 40. В моей машине тихо. Всю дорогу мы болтали о чем-то, обсуждали все подряд, как это часто бывает с не очень близкими людьми, когда вы вместе долго едете, говорили и говорили о поисках, а сейчас молчим и смотрим на этот змеящийся вдоль кромки поля поток машин.
Наконец мы подъезжаем к штабу. Солнце уже перевалило за середину, и тени от растений длинные. Длинные тени от наших ребят, которые стоят возле штабной машины. От скорой, от машины МЧС, полиции. За штабом кострище, навалены горой консервы, мусор в мешке, ребята сидят у костра, лежит собака.
Возле штаба стоят наши, еще о чем-то спорят, тыкая в навигатор.
Тимур, координатор поиска, — в стороне. Мы встречаемся глазами. У него будто обиженное лицо — как у ребенка, который ждал чуда, а его обманули. Мы долго смотрим друг другу в глаза, и я не знаю, что ему сказать.
Говорить не о чем. Нет ни одного слова, которое могло бы утешить. Только подойти и обнять — я уже знаю, что некоторым даже самым крепким ребятам нужно женское плечо рядом в такие минуты.
Звонит Гриша, спрашивает меня, как Тимур. Я вяло отвечаю. Он слышит мой голос, понимает мое состояние — сколько у него было таких разговоров? — и говорит в трубку (я по его голосу понимаю, что он говорит это каждому, кто превратился в груду обломков после вот такого завершения поиска):
— Но ты же понимаешь, что мы сделали то, что никто, кроме нас не сделал бы?
Я киваю. Я понимаю. Мне не легче. Обняла наших ребят, отдала им пакет с едой, и мы уехали в Москву.
Как жить дальше после трагических детских поисков
Это очень сложный вопрос. Не каждый из нас готов даже говорить на эту тему. Обычно это сильно влияет на каждого, кому довелось пережить подобное. Иногда — меняет всю жизнь и мировоззрение.
Все реагируют по-своему, и каждый справляется с этим как может. Кто-то замыкается в себе, кто-то идет к психологу, кто-то выплакивает это на плече у соотрядников, хорошо понимающих то, что происходит с человеком. Но всем нам обычно очень тяжело. Все мы ощущаем свое бессилие — что мы, взрослые обученные люди с методиками и оборудованием, не смогли спасти маленького человека. Это очень болезненное ощущение, которое, однако, заставляет нас двигаться дальше, чтобы пытаться предотвратить, предупредить, чтобы искать лучше и эффективнее.
В 2019 году в отряде было создано направление «Психология», одна из задач которого — помочь пережить подобные ситуации тем, кому довелось в них оказаться. И это очень важное для нас событие, потому что такие истории могут сломать кого угодно, в том числе очень опытных и ценных поисковиков.
Это тот самый случай, когда можно увидеть, как плачут спасатели…
Сергей Клецин, федеральный куратор, региональный представитель «Лиза Алерт» Брянской области, координатор (интервью проекту «Гордость России», октябрь 2019 года):
«У меня было два раза, когда я хотел уйти после детских поисков. Я не подхожу к этому спонтанно: захотел — поехал, захотел — ушел, я обдумываю свои решения. И в обоих случаях я думал: сейчас я могу позволить себе эту слабость, поддаться ей и уйти, но что будет потом? Будет другой детский поиск, на который, возможно, кто-то не сможет поехать, и я не поехал, потому что пожалел себя и ушел. Наверное, поэтому оставался.
Как и семь лет назад, я продолжаю считать, что дети не должны пропадать, а если это произошло, их должны искать, и надо, чтобы это делали специалисты. Мы не можем себе позволить непрофессионализм на таких поисках. Отряд „Лиза Алерт“ на сегодня — это самая мощная поисковая организация, у которой есть лучшие инструменты для поиска человека. Мы действительно умеем это делать. И если ребенок все-таки пропадает, мы должны успевать его найти — или, по крайней мере, делать все, чтобы успеть.
Я никогда не считал, сколько у меня найдено живых. Но я помню каждый свой поиск, когда был „найден, погиб“ или „не найден“. И все равно самые запоминающиеся — это детские поиски и, к сожалению, детские с печальным концом.
Я научился с эмоциями после таких поисков справляться сам. Наверное, с помощью той самой мысли, что да, ты можешь сейчас поддаться слабости и слиться, но это слабость. В последний раз это было два года назад, когда мы искали в Липецкой области Артема, утонувшего в выгребной яме. И хотя я понимал, что он погиб почти сразу, еще до того, как к нам поступила заявка, от понимания того, что я не мог ничем помочь, не стало легче. Почему? Не знаю, как это объяснить. Ну просто в принципе тяжело, когда ты находишь погибшего ребенка.
Так было и в Стечне Брянской области, когда ребенок утонул в школьном туалете. Там вообще было полное непонимание: как. Была злость на весь мир. Ведь родители знали про эту яму в туалете, директор школы знала, все знали, у нас XXI век, а ребенок погибает на территории школы — там, где ему ничего не должно угрожать в принципе! Дети пришли туда, и они должны быть защищены. Четырехлетний ребенок, который никому ничего плохого не сделал, — просто пришел поиграть на территорию школы, погибает — вот так страшно, в туалете, и это было реально тяжело. Помимо туалета мы нашли на территории школы еще два незакрытых резервуара: колодец с металлической торчащей из него арматурой и открытую трансформаторную будку. И когда все это видишь, ты понимаешь, что это было не какое-то случайное роковое событие — нет, это когда-то должно было произойти, и вот оно произошло. И еще ты понимаешь, что таких школ — миллион, в любое село заезжай — и увидишь ту же картину».
«Поднял свою задницу и поехал на поиск» Кто и как в России спасает тысячи жизней: история «Лизы Алерт»
Ежедневно в любой точке страны пропадают люди: дети, старики, дееспособные взрослые. Причины могут быть какими угодно: заблудились, болезнь помешала вернуться домой, криминал. Отряды «Лизы Алерт» помогают многим остаться в живых и вернуться в семью. О том, как работают эти люди, рассказывает книга Ксении Кнорре Дмитриевой «Найден, жив! Записки о поисковом отряде «Лиза Алерт»». С разрешения издательства «Бомбора» «Лента.ру» публикует фрагмент текста.
Пока не вышли на наш квадрат, мы идем гуськом по лесу и освещаем пространство слева и справа от себя. Я иду предпоследней и разговариваю с замыкающим Банши. Он учит меня правильно держать фонарик, объясняет, что надо кричать «стоп» не только если что-то случилось (сел фонарик, упала, увидела объект поиска), но и если видно что-то, что может быть связано с недавним присутствием человека: тряпка, обувь, раздавленный гриб. Сначала идти легко, но постепенно лес густеет. Время от времени мы останавливаемся, Володя достает рацию и всех оповещает:
— «Лиса-13» работает на отклик.
Это нужно, чтобы другие группы не подумали, что кричит потерявшийся. После этого один из нас во всю силу глотки кричит в лес:
Мы замираем и вслушиваемся в ночь и ветер. Володя равнодушно сообщает рации:
— «Лиса-13» работу на отклик закончила, — и мы идем дальше.
Довольно скоро мы выходим на вырубленный простор. Лес повален так густо, что идти невозможно. Мы некоторое время продираемся, затем садимся и совещаемся. Володя отмечает на навигаторе: «Завал» — его надо будет осмотреть с вертолета. Мы разворачиваемся и идем в другую часть квадрата. Я почти спотыкаюсь об огромный подберезовик, срываю его и показываю Банши.
Я спрашиваю его, как он попал в отряд.
— Четыре года назад читал «Новую газету», а там была статья с хорошим названием: «Каждые шесть часов в России навсегда пропадает один ребенок». Навсегда, понимаете? Каждый день — минус четыре ребенка. Я просто не смог пройти мимо.
— Как вы думаете, что происходит с этими детьми, которые пропадают навсегда? — спрашиваю я его.
— Я не знаю, и никто точного ответа вам, конечно, не даст. У меня есть только мои соображения. Я думаю, что процентов сорок из них или больше убиты собственными родителями.
Теперь мы молчим оба.
— Весной у детей часты парные пропажи: один провалился под лед, второй стал его вытаскивать и тоже ушел. В городе есть отдельная группа потеряшек — девочки 13-14 лет. У них любовь, они исчезают, потом возвращаются на третьи сутки, счастливые и смущенные.
Я спрашиваю про поисковиков — кто они?
— Все очень разные, — говорит он, — и года три назад я задумался: что же в нас общего? И я понял. Тут есть коммунисты, либералы, верующие, неверующие, хорошие, бессовестные и так далее, но нас объединяет одно: мы активные. Мы не можем сидеть на месте. А здесь найдется дело любому. Чтобы идти в цепочке и смотреть направо и налево, никаких особых навыков не нужно.
Фото: страница «Поисковый отряд «ЛизаАлерт»» во «ВКонтакте»
Я слушаю и думаю о том, что, возможно, помощь другим — единственное, что вообще может нас всех объединить.
— Кто-то идет сюда за поддержкой самоуважения, кто-то из-за азарта. Бывает, что девочка приходит, потому что хочет найти стоящего мальчика, вон сколько у нас в отряде свадеб. Да ради бога! Кто-то приходит просто потому, что хочет помогать людям. У нас есть один такой — невысокий, неспортивный, у него 100 поисков в год. Это фантастика! Вы представляете — он выезжал каждые три дня! Учитель закона божия. Просто не мог не ехать, когда пропадали люди. Один наш разгильдяй сказал замечательную фразу: я, говорит, этой бабке, может, в автобусе места не уступлю, но вот я здесь.
Старший командует строиться в цепь, расставляет нас, и мы идем цепью. Забегать вперед нельзя, надо стараться держать дистанцию и идти по возможности по своей траектории, напролом. Я иду рядом со старшим, Володей. Кто-то кричит «стоп», мы останавливаемся — надо заменить батарейки в фонаре. Володя садится на бревно, видно, что он устал: это не первый его выход сегодня ночью.
— Если ходить несколько часов и всматриваться в лес, глаз, наверное, замыливается? — спрашиваю я его.
— Замыливается, — отвечает он, — но есть правило: первый привал через два часа и потом в каждый последующий час. Даже если человек устал, он все равно может наступить на того, кого мы ищем. Но больше суток подряд мы искать в лесу не даем, даже если человек сам рвется продолжать.
— Через сутки без сна люди начинают чудить. Например, человек может лечь на землю и уснуть. Все уходят с привала, а он остается.
Мы уже встаем, и я спрашиваю Володю в спину:
— Ты кто по профессии?
— Бизнесме-е-ен, — отвечает он с иронией в голосе.
В половине пятого мы возвращаемся в штаб, сдаем снаряжение. К отсутствию результата здесь относятся спокойно: без десятков таких холостых выходов не может быть одного успешного.
Пять утра. У Дулина есть полчаса, и он, вместо того чтобы поспать, садится со мной в машину разговаривать. Я с трудом ворочаю языком, а он собран и спокоен.
— Как выглядит процедура поиска?
— У нас достаточно четкая и структурированная схема. Информация о том, что кто-то пропал, поступает в инфогруппу. Она находит свободного координатора и информационного координатора (инфорга) поиска — они всегда работают в паре. Координатор — это человек, отвечающий полностью за весь поиск, за людей на поисках, за результат, а инфорг обеспечивает координатора данными, контролирует списки людей, поддерживает форум, прозванивает больницы. Он находится дома, выезжает на место редко, если там есть доступный интернет, потому что для него главное — это интернет и телефон. Плюс у координатора, в зависимости от объема поисков, как правило, появляется помощник на месте — он ведет учет выданного оборудования, помогает координатору. Здесь у нас сегодня небольшой поиск — не более 25 человек, а если их, скажем, 40, то координатору даже просто переговорить со всеми невозможно.
— Теряются в основном дети и старики?
— Нет, теряются все. Просто пропавшие взрослые в период с 18 до, скажем, 55 лет — это, как правило, что-то криминальное.
— От чего зависит, сколько на поиски приезжает народу?
— От возможностей людей, их свободного времени, от личности потеряшки. Если это ребенок, то, естественно, люди бросают все и едут, это приоритет. Поэтому на детей, как правило, собирается максимальное количество людей. Много народу собирается, когда есть очевидная угроза жизни. Чем холоднее, тем опаснее, и поисковики понимают, что счет идет на часы. Летом на то, чтобы найти человека живым, есть трое, четверо, до девяти суток, но сейчас чем холоднее, тем короче этот срок. В любом случае, чем быстрее начат поиск, тем больше шансов найти человека и найти его живым. Это как с преступлением — проще раскрыть его по горячим следам.
Фото: Александр Сайганов / «Коммерсантъ»
— Люди из вашего отряда, которые бросают все и приезжают искать незнакомого человека в лесу, — кто они?
— Поисковики — очень разные ребята, с разными представлениями о жизни, о политике, вообще о чем бы то ни было. Они все объединены одной целью — найти человека, и в этом они совершенно безумные. Их объединяет желание помочь человеку, попавшему в беду. Это люди, которые не пройдут мимо утопающего, избиваемого, страдающего. И таких людей, как ни странно, вообще большинство.
— Почему это должно быть странным?
— Потому что нам пресса подает несколько иные примеры. Это мое личное мнение. До того как я пришел сюда, я был искренне убежден, что люди хуже. Люди от самого низшего класса до среднего оказались много лучше, чем мы думаем или чем я думал. А вот, например, должностные лица, занимающие высокое положение, сильно равнодушней, чем те, кем они руководят. То ли заскорузлость, то ли уже профессиональная деформация личности, то ли еще что-то.
— Есть ли какой-то обязательный объем работ в отряде, обязанности?
— Если вы обратили внимание, я всех, кто приходит, спрашиваю, на что он готов, сколько у него времени и так далее. В любом случае каждому приехавшему уже однозначное спасибо, потому что он взял на себя хоть какую-то маленькую толику работы, независимо от того, привез ли он пирожок или доставил кого-то к месту поисково-спасательных работ и уехал. Любая помощь всегда приветствуется. Единственное, есть три жестких правила, которые соблюдаются в отряде. Первое: никто никогда не пьет на поисках. Если человек приезжает в легком подпитии, его не сожгут, но он никогда не получит ни одной задачи, будет в легком нежном игноре.
Второе правило: спасатель не должен создавать ситуацию, при которой мы вынуждены будем спасать его. Это очень часто касается машин, квадроциклов, внедорожников. Если ты едешь в лес, должен понимать, что ты не на покатушках, твоя задача не просто проехать, твоя задача — проехать безопасно и со смыслом. Если ты понимаешь, что можешь там застрять, туда ехать не надо, потому что дальше будут отвлечены силы на то, чтобы тебя оттуда вытащить. И третье: с координатором не спорят. Конфликты бывают, но редко, потому что, как правило, для них нет причин, все объединены одной целью. По большому счету, отсутствует даже соревновательность. В целом люди просто довольны тем, что человек нашелся, и неважно, ты его нашел или сосед. Самая большая плата за работу — это глаза даже не самого потеряшки, когда его находят, а родственников.
Однажды их увидев, ты понимаешь, что за все уже получил. Бывает, что приезжаешь за 150 километров от города в подобное садово-огородное товарищество, и там дедушка и бабушка, которые никому не нужны: ни детям, ни внукам, ни двум бедным участковым, у которых территория такая, что они ее не то что обойти — даже объехать не могут физически. И когда мы туда приезжаем со всеми этими нашими машинами, оборудованием, людьми, они, конечно, ничего не понимают, в их глазах написано какое-то такое ощущение, что это фантастика, такого не может быть — чтобы все это было ради них. Они ощущают себя нужными. И эти глаза решают все. Когда ты их видишь один раз, этого более чем достаточно.
— Откуда у отряда деньги на оборудование, информационную поддержку и так далее?
— Все, что вы видите, куплено на личные средства поисковиков. Те, кто побогаче, могут купить не один навигатор, а десять, и они находятся у хранителей. У «Лизы Алерт» нет юридического лица, нет расчетных счетов, в отряде вообще нет финансовых отношений. Ни с одного найденного человека и его родственников мы не получаем ничего, неважно, бедный он или богатый. У нас нет никаких взносов. Это то, что меня в свое время привлекло в отряд, — нет никаких финансовых отношений.
— Как вы попали в «Лиза Алерт»?
— Два с половиной года назад сидел дома, читал «Твиттер», увидел объявление: в Нахабино пропала девочка. Поднял свою задницу и поехал на поиск. Приехал, встретился с людьми, посмотрел на работу и понял, что это, видимо, то, чего мне не хватало в жизни. Решил, что у меня достаточно времени, сил и возможностей, чтобы этим заниматься. Не могу сказать, что у меня много средств, но на то, чтобы купить поисковую машину и заправить ее бензином, есть.
— Что бы вы посоветовали иметь с собой тем, кто гуляет один по городу или по лесу, особенно детям и старикам?
— Обязательно взять с собой заряженный телефон. Это очень помогает, в том числе в лесу. Во-первых, с человеком можно поговорить, убедиться, что он в порядке. Во-вторых, можно сориентировать его и вывести по телефону, не заходя в лес. Таких случаев очень много. Человек сидит на поляне, мы с ним разговариваем, он говорит: «Я вижу солнце вон там». Мы смотрим карту, видим точку, где он находится, понимаем, какими дорогами он ограничен, даем ему направление, и он выходит самостоятельно. В-третьих, сейчас к поискам активно подключилась авиация. Если у человека есть телефон, он может сказать, что видит вертолет, и дать направление, где его искать — правее, левее. Если вертолет там сесть не может, он фиксирует точку, и туда направляется группа.
— Должна быть записка в кармане— имя, фамилия, кому звонить, откуда человек. Это касается не только города, но и леса: потерявшийся может выйти на дорогу. Если говорить конкретно о детях, то самое главное — ребенок должен быть научен никуда и никогда не ходить с чужими людьми ни под каким предлогом. Объясните, что если он потерялся, пусть стоит на месте и ждет вас. Это относится к любому потерявшемуся человеку и в лесу, и в городе, не только к ребенку: как только человек начинает двигаться, он резко затрудняет поиски. Объясните ребенку, что если он потерялся в городе, он должен обратиться или к полицейскому, или к работнику какого-нибудь общественного места — магазина, ресторана, банка, — или к человеку с ребенком. К первому встречному обращаться не следует, и надо крайне осторожно относиться к предложениям о помощи.
P. S. Днем Дулин позвонил мне и довольным голосом сообщил:
Александр Михайлов (Лодочник), руководитель ВПСО «Ангел», пилот, бизнесмен
(из интервью порталу «Правмир», «Вертолетный отряд «Ангел»: Сказать НЕТ уже никто из нас не может», март 2017 года
Однажды в 2006 году поисково-спасательный отряд No 1 при МЧС в Можайске начал поиск в лесу бабушки с двумя детьми. А там лес на запад о-го-го какой — если не переходить железную дорогу, то впереди только волки, кабаны и Балтийское море. Представьте себе состояние родителей.
Фото: Кирилл Шипицин / РИА Новости
Бабушка была на связи, у нее были спички, ей сказали развести костер и никуда не уходить и решили искать ее с воздуха. Ребята из отряда нашли телефон аэродрома Ватулино-1 и позвонили руководителю полетов. Я в это время как раз закончил полеты на своем маленьком самолете и зашел попрощаться. И руководитель мне говорит: «Саша, в районе Можайска потерялась семья в лесу, звонят из МЧС, просят помочь». Мне стало интересно, и я сказал: давай попробуем. До темноты полтора часа, аэродром тогда был не освещенный — летать в темноте было нельзя, кроме того, портилась погода, шел стеной дождевой фронт, лететь туда минут двадцать, да еще и толком неизвестно куда, но лечу.
Прилетел на место, вижу — костра нет, только в одном месте черный столб дыма, думаю — это точно не моя бабушка с детьми, но поскольку других вообще нет, думаю, полечу, посмотрю, что там.
Оказалось, что черный дым — наш: бабушка не смогла найти ничего другого, чтобы поджечь, и запалила заднее колесо от трактора — у нас же в лесу все можно найти, хоть немецкий танк. У меня с ней связи не было, потому что это почти нереально — управлять самолетом и общаться с кем-то, и гарнитуры не было.
Спасатели ей сказали: «Самолет помашет крыльями и покажет вам направление выхода». Я увидел, что до ближайшей грунтовой дороги километра два. Развернулся, зашел на их костер, снизился и медленно, на самой маленькой скорости, покачивая крыльями, показал в нужную сторону.
Пролетаю, разворачиваюсь — стоят. Я второй раз снижаюсь, машу крыльями — стоят. В третий раз спустился совсем низко, сделал страшное лицо, погрозил им кулаком, описал полный круг, и они потихоньку пошли в ту сторону. Я улетал и возвращался, показывал им направление, смотрел на циклон, на приближающуюся ночь.
Они вышли из леса на поле, которое отделяло их от дороги. Я в очередной раз развернулся, смотрю, подъехал уазик, из него вышли ребята в «зеленке» — видимо, егеря, они тоже меня видят и понимают, что вывожу потерявшихся на дорогу, на это место. Минут через пятнадцать подъехала «восьмерка», из нее вышла женщина, и я понял, что это мама: я улетел к лесу, а эта женщина сразу попыталась бежать в ту сторону, в которую я полетел. Я прямо видел, как мужики ее ухватили: «Куда? Еще не хватало тебя там искать!» Идти детям с бабушкой еще километр, а я сверху вижу и тех, и других.
И вот на краю этого мокрого, грязного, обыкновенного нашего поля первым появился мальчишка — он ушел чуть вперед от сестры с бабушкой. И тут эта женщина вырвалась из рук мужиков и побежала через поле, и я вижу с самолета, как она бежит по грязище, брызги летят, она спотыкается и падает, поднимается и бежит дальше. Как она рванула к нему. никаких слов не надо, я все это видел с воздуха.