Водитель мотороллера подрезал самосвал шофер самосвала открыл окно и произнес фразу ответ
Есть все мы, а есть Андрей Зализняк: история жизни великого русского лингвиста
Давай мы тебе грибов нажарим
Андрей был вратарем и главной доблестью считал умение в нужный момент броситься в ноги противнику и забрать мяч. Игра началась, и, как только торпедовец приблизился к воротам, Андрей бросился. Нападающий не успел затормозить и коленом въехал вратарю в нос, вмяв хрящ в череп. Андрей упал и пролежал без сознания четверо суток.
Когда он открыл глаза, деревенские очень удивились. Через день-другой они собирались Андрея хоронить: «Ну что, проснулся? — спросили они. — Давай мы тебе грибов нажарим».
Поев грибов, Андрей сел на велосипед и вернулся в Москву той же дорогой — четырнадцать километров по лесам, остальное по шоссе. С сильнейшим сотрясением мозга и лицом, представлявшим собой ровную черную поверхность. Пока ехал, всерьез привыкал к мысли, что оставшуюся жизнь проживет без глаза. Врачи предписали ему две недели полного покоя. Читать запретили категорически. Вечером второго дня Андрей взял с полки толстый учебник и за две недели выучил французскую грамматику.
Самолет и ORANCZYCE
О том, что ее сыну лучше не тратить время на изучение иностранных языков, мама Андрея Татьяна Константиновна узнала в 1941 году, когда ему было шесть. В эвакуации, куда семья инженера Анатолия Зализняка была отправлена из Москвы, интеллигентная женщина-энтузиаст набирала детей в немецкую группу. На первом занятии Андрей отказался повторять казавшиеся ему глупыми немецкие слова, зато нарисовал таблицу из шести цветов, каждому из них присвоив немецкое название. Из группы его исключили за профнепригодность.
«Мне никогда не было интересно, как люди разговаривают на языке», — скажет много лет спустя знаменитый русский лингвист, академик Андрей Зализняк
Семья вернулась в Москву в 1944 году, а летом голодного 1946 года Андрея посадили в поезд и на пару месяцев отправили в Белоруссию, к дальним родственникам отца — «подкормиться». Тихим летним вечером он вышел из вагона на небольшой станции Оранчицы в Западной Белоруссии, которая еще семь лет назад была частью Польши.
Кроме него, на станции не было ни одного человека. Поезд уехал. Метрах в двадцати от маленького станционного домика он увидел врезавшийся в землю военный самолет, а рядом вывеску с названием станции ORANCZYCE: «Я помню, что у меня было ощущение некоторого счастья, — вспоминал Зализняк шестьдесят четыре года спустя. — Очевидно, я нахожусь в стране абсолютно новой и небывалой. Самолет, врезавшийся носом в землю, и написано иностранными буквами. Надпись ORANCZYCE пронзила меня настолько, что лето мое прошло под знаком желания знать все про эти буквы, про этот язык».
В доме, в котором он жил, было много польских книг. За лето Андрей освоил всю польскую графику и понял основы польской грамматики. За следующие несколько лет он скупил все учебники по грамматике, которые смог найти в книжных магазинах Москвы: сначала собрал европейские, потом древние, в том числе латынь. Учебник по французской грамматике был самым массивным и дожидался своего часа дольше остальных.
Самодельная карта Парижа
Французская грамматика пригодилась Андрею Зализняку на третьем курсе филфака МГУ, несмотря на то что основным иностранным языком у него был английский, а вторым — шведский. Руководству университета необходимо было срочно обеспечить обмен студентами с Францией. Двое французов уже приехали, а МГУ все никак не мог подобрать достойных кандидатов. Проблема заключалась в том, что на всех пяти курсах французского отделения учились только девушки, которых посылать было нельзя, потому что это «непрочный продукт»: выйдут замуж и останутся. На английском отделении мужчин было трое, из них выбрали Зализняка — «есть один, который разными языками владеет».
На собеседовании ректор Зозуля спросил Андрея, говорит ли тот по-французски. Андрей ответил, что не слишком хорошо. «А учиться во французском университете вы бы могли?»
«Это была степень фантастики какая-то, — вспоминал Зализняк. — Притом что я действительно по-французски не очень хорошо… Не мой был язык. Но им только этого и надо. Потому что, вообще-то говоря, у них прочно сидело, что чем хуже человек знает язык, тем он лучше в качестве посылаемого. Поэтому экзамен был смехотворный. Парле ву франсе, что-то в этом духе».
Собеседование состоялось в сентябре 1955 года. Андрею сказали, чтобы он был готов выезжать через неделю-две. Он выждал три, но никто его так и никуда и не позвал. Он позвонил. Ему ответили: «Перезвоните через неделю-две». Он перезванивал, ему говорили то же самое. Он сдал сначала зимнюю, потом летнюю сессию, продолжая перезванивать.
А летом решил, что его все-таки обманули, никакой Франции не существует, и уехал в байдарочный поход
С институтской компанией сплавился по Днестру, приехал в Одессу, где его настигло письмо до востребования: «Немедленно возвратиться в Москву для отправки в Париж!»
21 сентября 1956 года Зализняк сел в самолет до Хельсинки. Там пересел на самолет до Копенгагена. И оттуда вылетел в Париж. «Сильнейшее было ощущение — когда я прибыл, была прекрасная погода. Земля была видна полностью — реки, озера. Это непередаваемое ощущение, что сверху границы не видно. В это поверить невозможно: граница — это главное понятие мироздания! А ее вроде нет: лес и лес. Потрясение от того, что самолет пролетает границу, а ничего не происходит».
С собой у Андрея Зализняка была карта Парижа, которую он перерисовал вручную: «Не всю, конечно, а взявши из нее то, что я считал для себя нужным. Не тысячу улиц, которые были в Париже, а 250. Так что в Париже с первого дня было ясно, где налево, где направо, что будет дальше».
Андрей Зализняк
Феллини, Vespa и спевки по средам
Кроме Зализняка, в Париж по обмену поехали семеро студентов иняза, все были прикомандированы к Сорбонне. Но уже через неделю Андрея разыскали Клод Фриу и Мишель Окутюрье — те самые французы, которые годом раньше приезжали по обмену в МГУ и успели тогда с ним познакомиться. Они сказали, что Андрею надо попробовать поступить в Ecole Normale (Высшую нормальную школу), одно из самых престижных учебных заведений Франции.
— Зачем? — спросил он. — Я же в Сорбонне.
— Мы сейчас не сможем объяснить, — ответили французы. — Ты поступи и сам все поймешь. Но только ты должен поступить. Это конкурс.
«Если бы там был нормальный конкурс, — вспоминал Зализняк, — я никогда б не поступил. Это — условно конкурс, а некоторая такая дополнительная процедура для иностранцев, „eleve etranger“ (иностранный ученик). Сначала меня познакомили с вице-директором Ecole Normale Прижаном, еще через несколько дней — с директором, философом Ипполитом. У нас произошло что-то вроде изящной формы собеседования — о Паскале, Пикассо и т. д.».
31 октября переехал из Сорбонны в Ecole Normale и приступил к занятиям. Вскоре ему предложили преподавать русский язык тем, кто хочет его изучать. Уже 14 ноября он провел в Ecole Normale первое занятие. В дневнике в этот день Зализняк записал: «Наконец реально начинается учебный год. И сегодня мой первый урок для учеников Ecole Normale, пожелавших заниматься русским языком, — он же начало всей моей преподавательской карьеры».
Готовясь к этим занятиям, Зализняк начал задумываться, как лучше объяснить иностранцам русские склонения, и составил собственный русско-французский словарь, куда вошло 10 тысяч слов. Из этого словаря, по словам его коллег, «вырос весь дальнейший Зализняк».
В Париже Зализняк посещал все лекции индолога Луи Рену, ираниста Эмиля Бенвениста, специалиста по общей лингвистике Андре Мартине и прослушал курс Мишеля Лежена по крито-микенской филологии
Ходил в кино на Феллини, фильмы которого полюбил на всю жизнь, в театр на Брехта, научился водить мотороллер Vespa. 6 февраля 1957 года в одном из писем домой он написал: «Хоть у меня и нет фаталистического предчувствия большого падения после такого подъема, но все-таки есть даже что-то грустное в этом ощущении апогея жизни, этой почти уверенности, что дальше не может быть так же хорошо».
За всеми студентами приглядывали сотрудники советских спецслужб. Каждую среду проводились обязательные для посещения «спевки». Студенты собирались по вечерам в советском консульстве и пели патриотические песни («За границей снится дом родной»). После пения обычно выпивали, чтобы на чужбине было не так тоскливо. Иногда Зализняк пропускал спевки, за что был взят на карандаш. Это стало одной из причин, по которой его отправили обратно в Москву на два месяца раньше срока — не в сентябре, а в июле, сразу после получения аттестата.
Выпускной экзамен по общему языкознанию в Ecole Normale состоял из трех туров, на каждом происходил отсев. Семеро выпускников 1957 года получили аттестат с отличием, 17 — аттестаты «assez bien» («в общем прилично»), 10 — обычные аттестаты и 67 провалились. Андрей Залиязняк был среди первых семерых.
Морфология из хлебного ящика
По возвращении в Москву Зализняк начал читать для второкурсников лекции по санскриту, потом занимался иранской клинописью, древнеиндийскими языками, древнеперсидским и древнееврейским.
«Моя любимая ученица — слабенькая, но честная, стала ходить к Зализняку на санскрит. Туда немного ходило, человек десять. И Успенский к ней пристал: «Кто вы, что вы, а зачем вы ходите?» А девочка такая радужная совершенно, она говорит: «Радоваться!“»
Он окончил МГУ в 1959 году, после защиты поступил в аспирантуру. Через год опубликовал русско-французский словарь и придумал «Задачные семинары» — занятия, где слушатели разгадывали лингвистические задачи, не требующие специальной подготовки. Например, им давали текст на неизвестном языке, который нужно было перевести на русский к следующему занятию. Или людям, незнакомым с баскским языком, давали 12 предложений на баскском и предлагали найти и исправить грамматическую ошибку в одном из них.
«Я давно обнаружил, — говорил Зализняк, — что арабский язык можно изучить в течение семестра, за 14 занятий, а можно задать на дом, чтобы выучили к вечеру. Результат лучше во втором случае. Это я уже испытал на нескольких поколениях. Им самим нравится, что это получилось».
«Вот я, двадцатилетний студент, сижу на его лекции по санскриту и испытываю абсолютное чувство погружения в другой мир. Мы, едва овладев девангари (индийским письмом) и только приступив к грамматике, уже читали величайший эпос «Махабхарату» с полным ощущением близкого знакомства со всеми этими Пандавами и Кауравами, а уж Арджуна просто казался нам старшим братом.
Через сорок лет я сижу на лекции ААЗ на летней лингвистической школе и вижу, как девятиклассник распознает еще полчаса назад неведомую ему праславянскую форму и приходит в восторг от собственного могущества».
В 1965 году Андрей Анатольевич защитил кандидатскую диссертацию, за которую сразу получил докторскую степень. Два года спустя эта диссертация была издана в виде книги «Русское именное словоизменение», а еще через десять лет, в 1977 году, вышел написанный на ее основе «Грамматический словарь русского языка». В нём простым способом было описано все словоизменение 100 тысяч существительных, прилагательных и глаголов. Инструментом для создания словаря Зализняку послужили четыре хлебных ящика, раздобытые в ближайшей булочной, в каждый из которых помещалось по 25 000 карточек.
«Водитель мотороллера подрезал самосвал. Шофер самосвала открыл окно и произнес фразу, переводящуюся на родной язык следующим образом: «О, неосмотрительный незнакомец, куда вы едете, сейчас я накажу вас ударом по лицу».
Восстановите уникальную фразу, если все богатство значений, заданных элементами «неосмотрительный», «незнакомец», «наказать», «удар» и «лицо» было передано с помощью ровно трех полнозначных слов, образованных от одного и того же корня».
Лингвистическая задача, придуманная Андреем Зализняком в кулуарах лингвистической олимпиады для школьников в 1965 году
Когда через пятнадцать лет настало время учить компьютеры анализировать и синтезировать формы русских слов, выяснилось, что словарь Зализняка идеально подходит для этой цели. На его основе в 1992 году был создан алгоритм проверки орфографии в первом русском текстовом редакторе «Лексикон», он же стал основой при разработке морфологии в поиске «Яндекса».
Мне это не надо, я только по тексту
Летом 1980 года друг Андрея Зализняка Леонид Бассалыго принес ему в подарок пять томов «Новгородских берестяных грамот»: «Просто как человек увлекающийся, — вспоминал Бассалыго, — он открыл эти тома, посмотрел неправильности, которые там есть, и втянулся».
Сам Зализняк говорил о своем первом знакомстве с грамотами так: «Я удивился — если существуют берестяные грамоты XI–XII веков, то как может быть, что они не находятся в центре изучения истории русского языка. Или же это блеф такой и там на самом деле ничего нет?»
В 1981 году Андрей Зализняк прочел первую лекцию по берестяным грамотам на «Зимних школах по теории информации», где собирались в основном математики. В том же году, в декабре, на его лекцию попали начальник Новгородской археологической экспедиции Валентин Янин и его заместитель Елена Рыбина. На их глазах Зализняк разгадал слово, которое в одной из грамот не могли расшифровать почти сорок лет. Они сразу позвали его в следующую экспедицию, пригласили в архив. Андрей Анатольевич отказался, объяснив: «Нет, мне это не надо, я только по тексту». Но летом все-таки приехал и продолжал приезжать следующие 35 лет, пропустив только раз — в 1984-м, когда у него случился инфаркт.
Берестяная грамота №155 из собрания Исторического музея. Перевод: «От Полчка (или Полочка)… (ты) взял (возможно, в жёны) девку у Домаслава, а с меня Домаслав взял 12 гривен. Пришли же 12 гривен. А если не пришлёшь, то я встану (подразумевается: с тобою на суд) перед князем и епископом; тогда к большому убытку готовься…»
Патриотизм особого рода
В 1987-м Андрей Анатольевич стал членом-корреспондентом РАН, а с 1988 года начал регулярно читать лекции в университетах Италии, Франции, Швейцарии, Австрии, Швеции, Англии и Испании. При этом с 1973 года никогда не летал на самолетах — каждый раз после посадки у него из уха «вылезал белый шар, размером с мячик для пинг-понга» — раздутая изнутри барабанная перепонка, последствие столкновения с торпедовским коленом. В 1997 году Андрей Зализняк получил звание академика РАН, в 2001 — члена-корреспондента Гёттингенской академии наук в Германии.
«В нем все время, абсолютно всегда, чувствовалась его какая-то особенность: есть все мы, а есть Андрей Зализняк».
В 2007 и 2008 году за доказательство подлинности «Слова о полку Игореве» он получил сразу три крупные премии: литературную премию имени А. И. Солженицына, Большую золотую медаль Российской академии наук и Государственную премию России.
История со «Словом» началась, когда в 2004 году Андрей Анатольевич, который терпеть не мог шарлатанов от науки, узнал, что американский историк Эдвард Льюис Кинан в своей монографии «Josef Dobrovsky and the Origins of the Igor`s Tale» «доказывает», что авторство «Слова» принадлежит чешскому просветителю XVIII–XIX веков Йозефу Добровскому.
«Тут Зализняка, — вспоминала Елена Рыбина, — как-то, ну, он не говорил этого слова — заело. Ну, он и занялся этим». На основе скрупулезного лингвистического анализа текста, занявшего около трех лет, Зализняк сделал вывод: «Либо „Слово о полку Игореве“ и есть древнее сочинение, либо все языковые характеристики искусственно воспроизвел умелый фальсификатор XVIII. Подделка не является абсолютно невозможной, но ее можно допустить только в том предположении, что ее осуществил некий гений, пожелавший скрыть от человечества свою гениальность».
Выступая на вручении ему Солженицынской премии, Андрей Анатольевич сказал: «Мне иногда говорят, что моя книга про „Слово“ — патриотическое сочинение. В устах одних это похвала, в устах других — насмешка. Полагаю, что во мне есть некоторый патриотизм, но скорее такого рода, который тем, кто особенно много говорит о патриотизме, не очень понравился бы».
Все его любят, и это видно
В 2016 году под ежегодные открытые лекции Андрея Зализняка о берестяных грамотах выделили самую большую аудиторию главного здания МГУ, с большим балконом, микрофоном и экраном, на котором крупно показывали доску.
«Лекции Зализняка — одно из самых важных и многолюдных событий лингвистической Москвы, на них специально приезжают из других городов; отчета и видеозаписи заранее ждут люди, которые не смогли прийти; большая аудитория традиционно набивается под завязку: люди стоят в проходах и сидят на подоконниках. Среди слушателей — и школьники, и студенты, и профессора, и академики».
Очередную открытую лекцию Андрей Анатольевич прочел в начале октября 2017 года, 12 декабря сделал доклад по берестяным грамотам в Институте славяноведения, 16 декабря провел занятие со студентами МГУ по исторической акцентологии русского языка.
Академики Андрей Анатольевич Зализняк и Владимир Антонович Дыбо, 2011 год / Фото: Wikimedia Commons (Алексей Сергеевич Касьян)
«Он был абсолютно живой и веселый, — вспоминала Елена Шмелева, заместитель директора по научной работе Института русского языка им. Виноградова. — Последняя лекция о берестяных грамотах проходила в главном здании университета, он этой своей энергией и драйвом весь зал заводил. Совершенно был на подъеме. Огромная аудитория, и все его любят, и это видно, и он в этой любви купается».
24 декабря после завтрака он сел за рабочий стол, в половине третьего его жена Елена Падучева, работавшая в другой комнате, пришла позвать его на обед. Андрей Анатольевич сидел на диване, облокотившись на спинку, и не отвечал. В компьютере был открыт текст книги «Древнерусское ударение», в который он вносил правки. На полке — сложенный пополам лист А4, записка-напоминание: «Зачет 13 янв., суббота, в 12 ч.».
«Андрей Анатольевич Зализняк был не только великим ученым, но и человеком, который распространяет вокруг себя радость научного познания. Он мог себе позволить написать заметку об этимологии просторечного слова на букву „Ж“ или прочитать двухчасовую лекцию об образовании слов „Бутырка“, „Нобелевка“ и „выпивон“, — и делал это на таком же высоком научном уровне, демонстрируя своим примером, что наука — это не только полезно и важно, но и увлекательно. Этой светлой радости, которая исходила от него до самого последнего дня, мы, его ученики, никогда не забудем».
При подготовке материала использована книга Марии Бурас «Истина существует. Жизнь Андрея Зализняка в рассказах ее участников», издательство Individuum, 2019
«Мой патриотизм другим патриотам не понравился бы» Каким запомнили академика, объяснившего русский язык от бересты до мата
Быть великим ученым в народной памяти — неблагодарное дело. Это значит, что о тебе останется только одна какая-то вещь, одно открытие, изобретение, достижение. Лампочка Эдисона, радио Попова, телефон Белла — что-то вроде того. Причем мотивы этого открытия, изобретения и достижения выветрятся из коллективного сознания или, хуже того, будут перевраны и неверно истолкованы. Лингвист, академик РАН, которому за защиту кандидатской диссертации присудили сразу докторскую степень, Андрей Анатольевич Зализняк — из таких гениев. Широкой общественности он известен как ученый, доказавший подлинность «Слова о полку Игореве», читавший новгородские берестяные грамоты, как утренние газеты, победивший историческую ересь Фоменко и автор «Грамматического словаря русского языка», на основе которого был построен поисковый алгоритм «Яндекса». Но все гораздо сложнее, чем может показаться на первый взгляд, доказывает в своей книге «Истина существует. Жизнь Андрея Зализняка в рассказах ее участников» Мария Бурас.
Мария Бурас «Истина существует. Жизнь Андрея Зализняка в рассказах ее участников» (изд-во «Индивидуум»)
Читать книгу Марии Бурас — это как читать «На войне и в тюрьме» Елеазара Моисеевича Мелетинского, например, или «Ложится мгла на старые ступени» Александра Павловича Чудакова. Такое сравнение может показаться поверхностным, но все равно будет точным. Да, Мелетинский старше Зализняка на 17 лет и сидел. У Чудакова вообще роман, художественное произведение, а «Истина существует» — тематически скомпонованные воспоминания друзей, близких и коллег Зализняка. Но все эти тексты объединяет одно — они о времени титанов.
Скажем, о том, как будущий академик Андрей Анатольевич Зализняк пришел работать в Институт славяноведения под начало будущего академика Владимира Топорова. Топорову было за 30, и он казался своим подчиненным страшно взрослым, потому что был старше их примерно лет на 10. Или о том, когда уже два великих — Андрей Зализняк и (не менее великий математик и лингвист) Владимир Андреевич Успенский — беседуют друг с другом. При этом Успенский вроде как расспрашивает Зализняка о его детстве и юности, но его вопросы так показательны и точны, к тому же собеседники почти ровесники, что о спрашивающем эти короткие реплики говорят тоже немало.
Биографический канон — лишь на первый взгляд понятный жанр. Точнее, история мировой словесности сохранила немало текстов, которые писались по строго заданному плану для понятно какого читателя. Временной разброс таких памятников литературы велик — от житий святых до советской серии «Жизнь замечательных людей» — а жанровое разнообразие не очень. Их герои могли обладать некоторыми недостатками, но в целом верующий христианин или советский человек мог и должен был брать с них пример.
Понятно, что книга «Истина существует» — ни в коем случае не пример агиографического текста. В конце концов, последние 20 лет даже в «ЖЗЛ» такие прилизанные биографии почти не публикуют. Но Мария Бурас делает принцип столкновения мнений и свидетельств основополагающим.
Вот одни коллеги говорят о необычайной эмоциональной уравновешенности ученого, его человеческой чуткости. Вот другая коллега рассказывает о вспышке ярости, которой стала свидетельницей и объектом (она имела неосторожность запереть спящего лингвиста в кабинете из лучших побуждений — чтобы никто не побеспокоил). Вот вдова академика, Елена Падучева, уверяет, что он мог уставать, огорчаться, может быть, раздражаться, но ни в коем случае не злиться. И тут же дочь вспоминает, как отец злился, когда его перебивали во время застольных бесед.
Вот коллеги рассказывают, как он любил читать лекции, как несколько робко начинал выступление перед аудиторией, а потом разгонялся, превращаясь практически в актера перед публикой. Или как любил приезжать на Летние лингвистические школы и общаться с подростками, отвечать на их вопросы не только во время занятий, но и после. А вот его бывшие студенты (среди них Максим Кронгауз, например) свидетельствуют, как он прятался не столько от них, сколько в принципе от общения, на других этажах, лишь бы не пересечься со знакомыми учениками в перерывах.
Сектор славянского языкознания, 1961 год (А. А. Зализняк в последнем ряду)
Значит ли это, что кто-то из собеседников лукавит? Приукрашивает способ поведения великого ученого или, напротив того, сгущает краски? Нет. Создается впечатление, что все эти воспоминания мозаичным образом дополняют образ Андрея Анатольевича Зализняка, нисколько не противореча друг другу. Он мог быть более эмоциональным в кругу близких и сдержанным среди коллег. Он мог легче выходить из себя в молодые годы и демонстрировать спокойствие в зрелости.
А вот в чем многие собеседники сходятся. В том, что «фундаментальная лингвистика была в его исполнении лишена унылой серьезности, обретала моцартианскую легкость и пушкинскую простоту». Этимология слова «ж***» или размышления, как и зачем образуются слова «Бутырка» и «выпивон», занимали его не меньше, чем проблема подлинности «Слова о полку Игореве» или расшифровка берестяных грамот Новгорода.
Но и подлинность «Слова» привлекла его не из «патриотических» соображений, как подумали некоторые. Вот приведенный в книге фрагмент речи Андрея Анатольевича, произнесенной им по случаю получения премии Солженицына.
«Во мне есть некоторый патриотизм, но скорее всего такого рода, который тем, кто особенно много говорит о патриотизме, не очень понравился бы. (…) Действительным мотивом, побудившим меня ввязаться в это трудное и запутанное дело, был отнюдь не патриотизм. У меня нет чувства, что я был бы как-то особенно доволен от того, что «Слово о полку Игореве» написано в XII веке, или огорчен от того, что в XVIII. Если я и был чем-то недоволен и огорчен, то совсем другим — ощущением слабости и второсортности нашей лингвистической науки, если она за столько времени не может поставить обоснованный диагноз лежащему перед нами тексту.
У лингвистов, казалось мне, имеются гораздо большие возможности, чем у других гуманитариев, опираться на объективные факты — на строго измеренные и расклассифицированные характеристики текста. Неужели текст не имеет совсем никаких объективных свойств, которые позволили бы отличить древность от ее имитации?
Попытка раскопать истину из-под груды противоречивых суждений в вопросе о «Слове о полку Игореве» была также в значительной мере связана с более общими размышлениями о соотношении истины и предположений в гуманитарных науках — размышлениями, порожденными моим участием в критическом обсуждении так называемой «новой хронологии» Фоменко, провозглашающей поддельность едва ли не большинства источников, на которые опирается наше знание всемирной истории».
Знаменитые труды Зализняка «Грамматический словарь русского языка», как и «Русское именное словоизменение», были совершены не для того, чтобы ими потом воспользовались программисты для написания поисковика, как можно было бы подумать сегодня. А чтобы понять устройство языка, его возможности, логику его развития.
Вот свидетельство Владимира Андреевича Успенского: «Весной 1965 года мне довелось услышать такой вопрос: «А что, до Зализняка не знали, как склоняют русские слова?» Знали, конечно, но знали на уровне использования языка его носителем, а не на уровне лингвистического описания. Полностью русское склонение было описано впервые именно Зализняком — здесь существенно слово «полностью». Впервые было дано исчерпывающее описание, не использующее слов «и так далее», «и тому подобное», многоточий и других апелляций к аналогиям».
Он придумывал лингвистические задачки вроде: «Водитель мотороллера подрезал самосвал. Шофер самосвала открыл окно и произнес фразу, переводящуюся на литературный язык следующим образом: «О неосмотрительный незнакомец, куда вы едете, сейчас я накажу вас ударом по лицу». Восстановите изначальную фразу, если все богатство значений, заданных элементами «неосмотрительный», «незнакомец», «наказать», «удар» и «лицо», было передано с помощью ровно трех полнозначных слов, образованных от одного и того же корня».
(Закон о запрете публикации матерных корней в СМИ не позволяет мне дать читателю разгадку.)
На новгородских археологических раскопках
Это про него говорили, что обаяние его личности было столь велико, что студенты ему подражали даже в речевом поведении.
«Некоторые обороты речи я заимствовал у Зализняка, — вспоминает Алексей Шмелев. — Они могли казаться странными, а мне они казались совершенно правильными. После университета я пошел преподавать в педагогический институт и там, например, вызывая к доске, мог сказать: «Ну, извольте пойти к доске». Так говорил Зализняк. Или слово «ровно» в значении «в точности»».
При этом он почти не оставил учеников в прямом смысле слова. Не хотел, не умел, не мог руководить дипломниками и аспирантами.
О чем еще можно прочесть в книге Марии Бурас «Истина существует»?
О том, как ААЗ сломал нос и получил сотрясение мозга в юности, играя в футбол, а потом проехал на велосипеде домой 140 километров. Как его мать хотела, чтобы после окончания школы он носил шляпу — и он носил шляпу, хотя любая франтоватость в его компании не одобрялась. Как он совершенствовал пишущую машинку, чтобы она могла печатать не только кириллицу, но и латиницу (дико кропотливый труд), и вообще все умел починить: звонок, торшер, мотороллер. Последний, кстати, страстно любил и постоянно на нем гонял в молодости.
Как еще в детстве познакомился с немецким и польским. Как лежа на диване с сотрясением мозга за две недели выучил грамматику французского языка, а потом чудом в университете был отправлен в Париж. Как снимал фильмы на 8-миллиметровую пленку. Как поставил свою подпись в защиту Ивáнова (дело Пастернака) и вынужден был перейти в Институт славяноведения.
Всего не перечислить. Одно можно сказать определенно. Истинность каждого из утверждений о личности Андрея Анатольевича Зализняка неизменно ищется и находится на пересечении мнений и свидетельств, многие из которых перпендикулярны друг другу. То есть в предвзятости это жизнеописание не упрекнуть никак.